Битва под Москвой

Битва под Москвой

Через Березину

План «Барбаросса» предусматривал молниеносный разгром СССР. Была поставлена задача в течение нескольких недель уничтожить советские армии. Предусматривалось взять Ленинград и Москву, а также занять важный в военно-экономическом отношении Донецкий бассейн. Конечной целью операции был выход на линию Волга – Архангельск.

«Зеленая папка» Геринга дополняла этот план детально разработанными мероприятиями по экономическому ограблению Советского Союза. Такие секретные приказы, как пресловутый приказ о комиссарах от 6 июня 1941 года или приказ Рейхенау от 10 октября 1941 года{29}, служивший образцом и для приказов других командующих, должны были обеспечить, чтобы война против Советского Союза велась «беспощадно и не считаясь с международным правом». Результатом были бессмысленные разрушения, террор против гражданского населения, жестокое обращение с военнопленными. В Милятине мы узнали, что там согнали сотни женщин, детей и стариков в церковь, завалили выходы и несколько дней держали запертых без пищи. После этого завершить уничтожение было нетрудно: предварительная отсортировка была уже проделана. Так комментировал обер-лейтенант Вечурек эту страшную акцию. Вообще он старался преподать нам урок, как надо толковать эти приказы. Когда советских солдат приводили в штаб батальона, он вытаскивал из кобуры пистолет и угрожал пленным расстрелом. Обрушиваясь с площадной бранью на пленных, он в поисках документов рвал на них гимнастерки. Любой обнаруженный клочок бумаги с какой-нибудь печатью он считал «комиссарским пропуском». «Прикончить немедленно!» – орал он, Вечурек отлично понимал, что думают о нем и о его поведении большинство из нас. Быть может, это и удерживало его от того, чтобы такие приказы приводились в исполнение в нашем присутствии.

Несмотря на то, что режим террора действовал быстро и успешно и что экономическое ограбление шло своим чередом, стратегическую цель плана «Барбаросса» выполнить не удалось. Красная Армия не была уничтожена, хотя в приказе по группе армий «Центр» от 8 июля командующий, генерал-фельдмаршал фон Бок, называл двойную битву за Белосток и Минск{30} завершенной и приводил головокружительные цифры пленных и трофеев. Мы прекрасно знали, как определялись потери противника: цифры подправлялись и приукрашивались. И в нашей дивизии стали вносить в графу «захваченные и уничтоженные танки» любой простой бронетранспортер на гусеничном ходу, предназначенный лишь для перевозки орудийной прислуги. В этом характерном для нацистской пропаганды раздувании сообщений о победах отдельные полки и даже батальоны старались превзойти друг друга. Между тем мы на каждом шагу убеждались, что противник не сломлен.

Три танковые дивизии – 10-я, 17-я и 18-я, – опередив VII армейский корпус и, следовательно, 7-ю дивизию, в которую входил наш 61-й полк, вырвались в начале июля к Березине у Борисова. К этому времени, охватывая Минск, с севера повернули 19-я, 12-я, 20-я и 7-я танковые дивизии. Таким образом, между Белостоком и Минском образовался вытянутый в длину котел протяженностью более двухсот километров, сковывавший крупные немецкие силы. Несмотря на это, под покровом ночи и явно с помощью проводников советским частям удавалось выходить группами из окружения. Наш полк был хорошо осведомлен об успехе этих акций противника, так как мы тоже были втянуты в бои с этими группами.

После того как эффект внезапности исчерпал себя, советские войска, применяя гибкую тактику, оказывали упорное сопротивление. Временами они угрожали нам со всех сторон. Они нападали на наши обозы и усиливали свою огневую мощь за счет захваченных у нас боеприпасов и оружия. Нам приходилось круглосуточно вести тяжелые бои. Даже форсирование небольших рек требовало длительной подготовки и специальных мер обеспечения.

Советское командование быстро распознало, что сравнительно нетрудно наносить урон немецким пехотным полкам, если применять внезапные концентрированные атаки пехоты и танков. Разумеется, оно хорошо знало, какие дороги или участки дорог могли использоваться для более или менее организованного наступления и какие места – при гигантских размерах боевых действий – не могли просматриваться и тем более обороняться нами. Поэтому советские войска в любое время дня и ночи нападали на наши колонны, разбивали наши, в сущности, слабые боевые охранения, разрывали эшелоны походных колонн и замедляли наше наступление. Прежде чем удавалось организовать необходимые контр-мероприятия, хотя бы импровизированные, противник исчезал.

Упорные бои на Днепре и Соже

Десятого июля началась новая наступательная операция. Примерно в 10 километрах южнее Могилева мы вышли на восточный берег Днепра. Ближайшая задача заключалась в том, чтобы форсировать Сож между Климовичами и Кричевом. Положение пехотных дивизий было в это время особенно тяжелым, так как вырвавшиеся вперед танковые корпуса, взаимодействуя друг с другом, совершали широкие круговые движения по всем, направлениям, чтобы уничтожить ряд мелких котлов. Между танковыми соединениями и нашей дивизией имелись центры сопротивления, сдерживавшие наше наступление, заставлявшие переходить к обороне и снижавшие нашу боеспособность.

Моему батальону – тогда это был 1-й усиленный батальон 61-го пехотного полка – пришлось обороняться на дороге Могилев – Кричев – Рославль буквально на два фронта. Наступавшим советским частям, например, не составило большого труда на 24 часа полностью расчленить головной полк походной колонны, растянувшейся на 20 километров. Из этого тяжелого положения нас выручил случай: неожиданно появился со своим штабом генерал Гейр фон Швеппенбург, командир XXIV танкового корпуса; штабу было придано для охраны большое количество танков, с помощью которых он ликвидировал опасную для нас ситуацию.

Упорные бои развернулись также за Могилев, который в это время находился в 200 километрах позади острия немецкого танкового клина. Чтобы сломить сопротивление трех советских дивизий{31}, пришлось ввести в дело семь немецких, в том числе части нашей, мюнхенской. Эти семь дивизий были задержаны здесь на целую неделю!

Некоторое время спустя мы заняли круговую оборону у Климовичей, из которых незадолго до этого отошла советская войсковая часть. По-видимому, она была хорошо оснащена инженерно-техническим имуществом, так как попытка моего батальона в тот же вечер продвинуться на юг провалилась: менее чем в полутора километрах от города все пути, пригодные для движения, оказались заминированы, и притом деревянными минами обнаружить которые особенно трудно.

Генерал Гейр фон Швеппенбург, попросивший меня дать подробную оценку оперативной обстановки, согласился осмотреть особенно умело замаскированный узел сопротивления противника, захватить который удалось лишь ценой больших потерь. Речь шла об одной столетней роще, занимавшей примерно полтора гектара. В незапамятные времена кто-то натаскал сюда вырытые плугом валуны и булыжники. Здесь можно было сравнительно быстро создать укрытия. Советская часть дралась до последней капли крови, уничтожив почти все немецкое подразделение. Почти все наши солдаты и офицеры, которые, не ожидая встретить сопротивление, вступили в лес с двух сторон, погибли. И лишь двум другим ротам удалось при помощи тяжелых минометов продвинуться вперед.

Упорное сопротивление останавливает наше наступление

На следующий день моему батальону была поставлена задача выйти на рубеж реки Беседь восточнее Климовичей, а затем свернуть на дорогу Климовичи – Рославль. При разминировании пригодился мой практический опыт, полученный в саперном училище в Дессау-Росслау.

Так, мне с двумя солдатами из приданной саперной роты удалось обезвредить два отлично замаскированных минных заграждения. В тот же день произошло неожиданное и закончившееся большими потерями столкновение с советскими мотострелками. Только после этого дорога на Рославль стала свободной. Там мы восстановили связь с полком.

Город производил впечатление глубокого тыла. На всех углах были прибиты указатели и условные знаки танковых и мотострелковых подразделений. Построенная еще в начале средних веков церковь с мощными стенами и сводами была занята под временный склад горючего. Соседнее здание было взорвано. Очевидно, это был мельничный склад, так как дорога была покрыта просыпавшимся зерном. Рядом жгли горы бумаг и книг и бросали в огонь небольшие папки с репродукциями картин. Пораженный, я смотрел на то, как безжалостно уничтожались художественные ценности. Подобная же картина представилась мне и в одном из районов города, где дома утопали во фруктовых садах и цветах. Теперь в них разместился штаб. Когда я вошел в один из домов, там как раз бросали в огонь два альбома с марками. Прежде чем я успел вмешаться, они сгорели. Жильцы дома – бедные беспомощные люди, старики и подростки, мальчики и девочки, – с отчаянием и ужасом смотрели, как ведут себя немецкие солдаты».

На командирском совещании обстановка наконец несколько прояснилась. Красная Армия весьма прочно закрепилась в верховьях Десны и Угры. Важнейшие узлы дорог по пути на Москву вдоль шоссе Рославль – Москва и железнодорожные станции на линии Смоленск – Москва стали бастионами упорного сопротивления. Только под Ельней удалось продвинуться далеко в расположение противника – образовалась так называемая Ельнинская дуга.

Понимая всю опасность положения, командование Красной Армии стремилось нанести удар по Ельнинской дуге{32}. Наши оборонительные позиции подвергались непрерывному давлению как с севера, так и с юга. Нашей 7-й дивизии был дан строгий приказ не отступать. Похоже было, что здесь развернется позиционная война с оборудованными огневыми точками, опорными пунктами и системой окопов, как мы еще живо помнили ее по первой мировой войне. Повсюду начали отрывать сапы{33} для постов подслушивания в предполье; тыловые коммуникации обеспечивались земляными насыпями. Тут и там вырастали заграждения из колючей проволоки. Те, кто рассчитывал обойтись импровизированной обороной, жестоко ошиблись. Части Красной Армии наносили удар то в одном, то в другом месте. Советская артиллерия действовала превосходно. Передвижение в дневное время сделалось совершенно невозможным. Советская разведка с воздуха велась непрерывно. И, тем не менее, немецкое командование было явно убеждено, что Москву удастся взять еще этой осенью.

В те дни я посетил могилы павших товарищей. Солдатское кладбище было расположено на склоне холма у небольшого озера. Там был похоронен и сын моего старого друга барона фон Ридхейма, погибший через несколько дней после прибытия на фронт из Мюнхена.

Неожиданно пришел приказ немедленно сровнять с землей все могилы, ибо приходится считаться с возможностью отступления. Через несколько дней мы отступили из района Ельнинской дуги, замаскировав эту операцию отвлекающими действиями на нашем участке. Советские войска, очевидно хорошо осведомленные о наших передвижениях, нанесли нам большой урон.

Бой за перекресток дорог у Шелковки

В конце сентября началось наступление на Москву. Мощные танковые соединения и моторизованные части, развивая наступление из района Брянска, Ельни, Смоленска на Калинин и Тулу, должны были взять Москву в клещи. В ожесточенных боях, ценой больших потерь удалось захватить Калинин и Орел и выйти к Туле.

Внешний вид наступающих немецких войск совершенно изменился. Если в первые недели войны в России еще старались строго соблюдать уставный порядок и дисциплину, то теперь все это выглядело иначе. В наступающих войсках можно было видеть крестьянские телеги с плетеными корзинообразными бортами, часто запряженные одной клячей. На телегах передвигались солдаты, главным образом с больными ногами. Они не хотели отправляться в тыл, уже наступил период дождей, и двигаться в направлении, противоположном наступлению войск, было очень трудно.

Дожди превратили дороги в трясины, в которых тонули лошади и застревали люди. Иногда было невозможно вырваться из этих тисков. Все завидовали танкистам. Естественно, наступавшие не замечали, что нередко застревали и эти гиганты техники.

После того как в последней декаде октября Красная Армия остановила наши наступательные операции примерно в 100 километрах от Москвы и под Тулой, главное командование сухопутных войск стало концентрировать, на Московском направлении все больше войск. Как известно, Гитлер намеревался вступить в советскую столицу хотя бы поздней осенью. На дорогах образовывались невероятные пробки и скопления людей и транспортных средств. Для немногих, но тщательно подготовленных внезапных налетов советских самолетов это были исключительно выгодные цели.

В это время наиболее важной операцией для 7-й дивизии – наш полк уже потерял более 40 процентов личного состава – был бой за перекресток дорог у Шелковки, которая 24 октября была взята 10-й танковой дивизией XL танкового корпуса. Шелковка была одной из ключевых позиций оборонительного пояса Москвы. Здесь пересекались старая почтовая дорога, по которой когда-то Наполеон вышел к Москве, новая автострада и железнодорожная линия Смоленск – Москва скрещиваются с дорогой, идущей с севера на юг. Как раз после того, как мы сменили танковую дивизию – которой, впрочем, не удалось удержать свои позиции, – части Красной Армии начали контрнаступление и снова заняли укрепленный узел дорог.

Только в начале ноября нам удалось отбить Шелковку. Пришлось ввести в действие три дивизии и сильные танковые части. Бой за этот узел дорог, по которым обеспечивался подвоз грузов и продвижение немецкой армии на Москву, более недели сковывал немецкие войска и снизил их боеспособность.

До Москвы – 35 километров

Группа армий «Центр» сосредоточила для нанесения непосредственного удара на Москву 16 ноября более 50 дивизий, в том числе 20 танковых и моторизованных. Через двадцать дней немецкие войска вышли на линию канал Москва – Волга, Красная Поляна, Крюково, Кашира. В некоторых местах появились указатели: «До Москвы 25 км». Главное командование вооруженных сил полагало, что осуществленный прорыв равнозначен тому, что советская боевая мощь выдохлась. Это был очередной самообман. Таким же самообманом было предположение, что с позиций вдоль автострады Минск – Москва и вокруг Наро-Фоминска можно достигнуть окраин советской столицы.

Предполагалось начать еще одно наступление на Москву через Пару в первые дни декабря. Видимо, слух об этом распространился с быстротой ветра: когда 28 ноября я вернулся с рекогносцировки нового исходного раина восточнее Шелковки, я сначала не поверил своим глазам. Кто только не заявился к нам! Представители самых различных родов оружия, рекогносцировочные группы штабов, представители командования корпуса, которых прежде никогда не было видно так близко к переднему краю, старшие офицеры СС со свитой в виде конвойной команды, представители штабов рейхскомиссаров, зондерфюрер по сельскому хозяйству, управления по вербовке рабочей силы{34}… Каждый явно рассчитывал на то, что здесь, на этом шоссе, ему удастся быть свидетелем события «всемирного значения» – падения Москвы.

Мы, фронтовики, в ободранном обмундировании, производили по сравнению с этими хорошо одетыми тыловиками жалкое впечатление. Но в те дни солдаты раздобыли то, что они видели лишь изредка, – получили бутылку пива, сигареты, колбасу, сыр и шоколад. Кроме того, мы получили возможность слушать передачи с родины в отлично оборудованной подвижной радиостанции. Никто из нас не верил тому, что вещали немецкие станции, утверждавшие, что в Москве тяжелое положение, все давно бежали из Кремля, Сталин где-то на Урале. Вступление в Москву – всего лишь вопрос дней.

В поселке между развалинами снова происходили бои – на этот раз их жертвами были последние куры. Отвратительны были пьяные драки. Эсэсовские офицеры разругались с танкистами из-за избы и колодца – и это было всего в 35 километрах от Москвы.

Офицер связи привез пакет, из которого явствовало, что наша дивизия должна вместе с 292-й дивизией сосредоточиться для наступления южнее шоссе Шелковка – Москва на возвышенности между отметками 211 и 204, левым флангом вдоль шоссе Наро-Фоминск – Москва.

Большая часть подразделений нашего полка должна была смениться в ночь с 28 на 29 ноября и передвинуться в новые исходные районы.

Как перед всякой ответственной операцией, командир полка подполковник фон Шпис собрал нас в ту же ночь. Впервые за последние недели нас подробно проинформировали о положении дел. Наш командир с педантичной точностью обозначил на карте линию фронта, иногда лишь для того, чтобы сопоставить нередко противоречивые сообщения.

Согласно этим сообщениям, еще несколько недель назад крупные советские соединения были окружены и остались в тылу немецких войск. Образовавшиеся под Вязьмой и Брянском котлы уничтожить не удалось: большей части личного состава окруженных группировок удалось вырваться из окружения. Теперь нам стало ясно, что означали столь опасные для наших рот внезапные атаки противника. 14 октября был взят город Калинин, бывшая Тверь. Красная Армия остановила наступление немецких войск на линии Тула – Волоколамск – Калинин – Селижарово. Теперь линия фронта северо-восточнее нашей части проходила через Звенигород, Дедовск, Красную Поляну до Яхромы на канале Москва – Волга. По земле стлался едкий чад – смесь из осточертевших запахов похлебки, подгоревшего мяса, испарений от требухи и горящей смолы.

«Мы стоим под Москвой как победители, и перед нашим мысленным взором в кроваво-красном отблеске возникают горящие кварталы города, бесчисленные купола соборов и стены Кремля! Скорее бы это стало явью!» Так примерно один из нас рисовал в своем воображении то, что нам предстояло увидеть наяву: картины, представшие перед солдатами Наполеона.

Контрнаступление на тысячекилометровом фронте

Ранним утром 3 декабря ничто не предвещало катастрофы. Был холодный зимний день.

Неожиданно с юга донесся гул сражения. Сильным советским боевым группам удалось при поддержке массированного артиллерийского огня прорвать фронт. Захватив пленных, русские исчезли так же быстро, как и появились.

Казалось, что на нашем участке имеются все предпосылки для успешного наступления. Однако через 24 часа все переменилось. Мой батальон, выполняя ограниченную боевую задачу, попал в гущу подготовки советского наступления, о масштабах которого у нас еще не было никакого представления. Прочесав лес, командиры рот вывели свои взводы для атаки по открытому полю на полтора километра вперед, до окраины крупного населенного пункта, как вдруг внезапно по ним был открыт ураганный огонь. Это последнее наступление моего батальона под Москвой закончилось катастрофой. Почти все офицеры и солдаты погибли. Пехотные и противотанковые орудия, а также саперные взводы, находившиеся на опушке леса в боевой готовности для броска, были полностью уничтожены заградительным огнем.

Пятого декабря начались сильные удары с воздуха по тыловым коммуникациям и исходным районам, где до сих пор можно было чувствовать себя в безопасности.

Красная Армия начала на широком фронте генеральное наступление, в результате которого немецкие войска были отброшены местами до 400 километров. Несколько десятков самых боеспособных немецких дивизий было разбито. По обе стороны шоссе лежали убитые и замерзшие. Это был пролог к Сталинграду; блицкриг окончательно провалился.

Смертельно усталый и больной, я находился в штабе полка, когда поступили первые роковые вести. К бронхиту, который я уже несколько дней переносил на ногах, прибавился нефрит, сильно поднялась температура. Меня эвакуировали с первыми ранеными, прибывшими с переднего края, и я попал в адскую обстановку бегства. Забитые дороги, бомбардировки с воздуха, панический страх перед уже прорвавшимися танками Т 34, нападения партизан – только за Можайском мы кое-как пришли в себя.

Из полевого лазарета в Борисове эвакуировали раненых. Каждого, кто считался транспортабельным, выдворяли. Санитарных поездов не хватало. Трясясь от лихорадки, я провел два дня в товарном вагоне, сидя на походном чемодане.

После длительной стоянки на запасном пути наш эшелон двинулся дальше. Вагон невероятно трясло, снизу тянуло адским холодом, сверху несло вонью. И днем и ночью было невероятно холодно. В вагоне мне рассказывали о страшных преступлениях. В одном месте эсэсовцы сожгли в церкви мирных жителей вместе с их священником. На одном из крутых берегов Березины они согнали и расстреляли сотни людей, а трупы сбросили в высохшее русло. Гора трупов поднялась над руслом, по ним пустили гусеничные тягачи, чтобы заровнять их. Весенний разлив унесет оставшиеся трупы.

Через Варшаву я добрался до Мюнхена. Там я представился коменданту, прошел медицинскую проверку, и меня сразу же направили в резервный лазарет – Кранкенхейль под Бад-Тельцем.

До лазарета я побывал дома. Знали ли там о катастрофе под Москвой? Дети горели нетерпением узнать побольше интересного «оттуда». Благодаря юношескому любопытству и наивному незнанию того, что происходило на Востоке, у них все еще сохранялось представление о войне как об увлекательном приключении, и они гордились тем, что их отец был на фронте. С ними происходило то же, что и с нами в августе – сентябре 1914 года. Молодежь, видимо, не изменилась. При этом они на все корки ругали «Гитлеровскую молодежь» и «Имперскую трудовую повинность». Я уловил, что среди родственников уже возникли разногласия по вопросу об отношении к нацистам. Однако в каждой семье кто-либо был призван в армию.

О том, что разыгралось под Москвой, в газетах не было ни слова. Сообщения о советском наступлении маскировались утверждениями о выравнивании фронта, запланированном занятии новых исходных позиций. Населенные пункты почти не назывались. И когда после выздоровления я явился в управление корпусного округа, оказалось, что даже там о недавних событиях под Москвой почти ничего не знали{35}. Генерал Диттмар{36} сопроводил в радиокомментариях серию поражений высокопарным словоизвержением.

Мне поручили читать лекции о боях на Востоке. Представилась возможность изложить все без прикрас. Однако добиться того, чтобы желаемое не принималось за действительное, было трудно. Меня перебивали вопросами о советской тактике. Они свидетельствовали о том, что мои выводы, сделанные на основании опыта, воспринимались скептически. Меня спрашивали: «Ну а Москву вы все же видели?» Я отрицательно качал головой. Но они знали, что от Мюнхена до Фрейзинга 33 километра, а от Кубинки до окраины Москвы{37} всего 28. Но там не было высоты вроде Браухаузберга под Фрейзингом, с которой виден Мюнхен.

Снег еще не стаял. Генерал, замещавший командующего, отдал приказ о проведении учения резервных частей на Фреттманнигской пустоши с целью отработать наступление пехоты и поддерживающих подразделений с использованием новейшего зимнего снаряжения. Тема учения была явно надуманной. В качестве укрытий были использованы выбранные экскаватором груды гравия, что упростило условно принятую обстановку, так как на фронте таких укрытий нет.

Мне было не по себе. Мысленно я видел своих солдат там, на Востоке, как они неоднократно и безуспешно атакуют, а затем атака захлебывается в последней отчаянной схватке. Красная Армия то и дело открывает огонь из всех стволов и бьет по немецкой пехоте. Весь опыт, приобретенный в боях и говоривший о необходиммости всемерно использовать рельеф местности, в эти декабрьские дни оказался совершенно бесполезным для моих солдат.

Во время разбора учений в столовой «турецкой» казармы было чрезвычайно сложно передать фронтовую атмосферу. Речь шла об уставных положениях; нашим фронтовым опытом не интересовались, боялись поколебать слепую веру в превосходство немецкой тактики и немецкого оружия.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.