НОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ

НОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ

Мао, как всегда, хотел одного: чтобы Дэн раскаялся. Причем полностью и бесповоротно. Но тот неожиданно проявил характер. Не то чтобы встал в позу, но как-то странно стал реагировать. В беседах с членами Политбюро, критиковавшими его по требованию «великого кормчего», пытался защищаться, настаивая на том, что политика упорядочения была правильной, ссылался на самого Председателя — мол, тот поддерживал его курс — и даже отказался от предложения возглавить работу ЦК по выработке решения, оценивавшего «культурную революцию» как в целом успешную. Мао хотел, чтобы оценка успехов и неудач «культурной революции» составляла 70 процентов к 30 процентам⁷³, но Дэн ответил, что он «человек, живущий у Персикового источника, который не ведает ни о династии Хань, ни о династиях Вэй и Цзинь»⁷⁴. Этот образ он позаимствовал у великого китайского поэта Тао Юаньмина (356–427), автора знаменитой утопии «Персиковый источник», повествующей о некоем племени, бежавшем на край земли во времена императора Цинь Шихуанди (кстати, одного из любимых исторических персонажей «великого кормчего»), а потому не знакомого с историей последующих династий⁷⁵. Мао отлично понял его, тем более что сам в шутку называл репрессированных во времена «культурной революции» ветеранов «людьми, живущими у Персикового источника»: «Проведя шесть-семь лет не у дел, они многого не знают»⁷⁶. Но Дэн-то, похоже, совсем не шутил. Он ведь прямо заявил, что, будучи изгнанником, сказать о «культурной революции» что-то хорошее не может. Как же тут было не разгневаться?

Конечно, бывший «каппутист № 2» лез на рожон. С Мао тягаться ему нельзя было по-прежнему. Но, может быть, он просто устал от несправедливых гонений? Или понял, что Председателю не много осталось жить, и уже ничего не боялся? По-видимому, за два года, что он провел в Пекине, Дэн сумел серьезно укрепить свои позиции в партии, госаппарате и, что самое важное, — в армии. Он и раньше, как помним, пользовался уважением ветеранов компартии и Народно-освободительной армии Китая, а теперь благодаря успешному упорядочению экономики завоевал симпатии большинства ганьбу. На его стороне по-прежнему были министр обороны Е Цзяньин, а также подавляющее большинство генералов, уставших от бесчинств леваков. Впрочем, против Мао никто бы из них никогда не пошел: авторитет «великого кормчего» в партии, армии и народе был гораздо сильнее, чем дэновский, — настолько, что и Е Цзяньин, и все генералы, не задумываясь, пожертвовали бы Дэном, если бы вождь и учитель этого захотел. Так что открыто идти на конфликт с Председателем Дэну никак не следовало. И он скоро понял, что надо себя сдерживать.

Двадцатого декабря на заседании Политбюро Дэн выступил наконец с самокритикой, а 2 и 3 января 1976 года на новых заседаниях развил ее. Кроме того, представил партруководству письменный самоанализ, признав многочисленные «ошибки». Направил он соответствующее письмо и Мао Цзэдуну⁷⁷. Но тот не пожелал простить упрямца. Начатая в ноябре 1975 года и направленная по существу против Дэна всекитайская кампания борьбы с «правоуклонистским поветрием пересмотра правильных оргвыводов» продолжала набирать обороты.

Теперь Дэн много времени проводил в семье. Вместе с женой и остальными домочадцами он жил тогда в большом доме в центре города, недалеко от площади Тяньаньмэнь. Когда-то здесь проживал его друг, маршал Хэ Лун, но в разгар «культурной революции», 9 июня 1969 года, устав от бесчисленных проработок и издевательств, «усатый Хэ» покончил с собой. После его смерти дом долгое время пустовал.

Дэну здесь нравилось. Он любил вечерами сидеть на террасе, выходящей во внутренний дворик, и смотреть, как возились с игрушками его любимые внуки. Их уже было двое: кроме внучки Мяньмянь у него теперь имелся внук — Мэнмэн («Росточек»), сын старшей дочери Дэн Линь. Он появился на свет недоношенным, весил при рождении всего 1 килограмм 700 граммов, но рос вполне здоровым⁷⁸. В начале 1976 года ему было чуть больше полутора лет, и дед, конечно, обожал его.

Внуки развлекали, но совсем забыть о своих невзгодах Дэн, понятно, не мог. Жена и дети замечали, что он то и дело «закрывал глаза и впадал в задумчивость». И каждую ночь «на темной террасе горела только одна настольная лампа. Отец в одиночестве сидел при ее свете, подчас долго-долго»⁷⁹.

К размышлениям о своей судьбе примешивались горькие мысли о Чжоу Эньлае, который к началу января 1976 года перенес уже целый ряд безуспешных операций. Чжоу знал, что умирает, и, лежа на больничной койке, тихим голосом пел «Интернационал». Его жена, Дэн Инчао, находившаяся подле него, подтягивала, глотая слезы. Дэн помнил, как 20 сентября 1975 года, накануне очередной операции, когда он посетил премьера, тот сжал его руку и произнес: «В этом году ты хорошо работал, гораздо лучше меня!» А потом, вдруг напрягшись, прокричал: «Я верен партии и народу! Я не капитулянт!»⁸⁰ Все присутствующие замерли, а Дэн хорошо понял старого товарища: как раз в то время шла массовая кампания против апологии «капитулянтства», якобы содержащейся в романе «Речные заводи», и леваки, как мы знаем, направляли ее против Чжоу, Дэна и других сторонников упорядочения. В конце декабря Чжоу позвонил маршалу Е Цзяньину и слабеющим голосом попросил ни в коем случае не допустить, чтобы власть оказалась в руках Цзян Цин, Ван Хунвэня, Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюаня, то есть «группы четырех», как их когда-то назвал сам Мао⁸¹. 5 января премьеру сделали еще одну операцию, но через два дня Чжоу впал в кому. На следующее утро, 8 января, в 9 часов 57 минут он скончался.

В тот же день Дэн созвал заседание Политбюро. Был согласован состав комиссии по организации похорон, во главе которой формально поставили самого Мао. Рано утром 9 января о кончине Чжоу Эньлая известили массы⁸².

Премьера многие оплакивали. Он остался в памяти большинства китайцев «рыцарем без страха и упрека», пытавшимся обуздать вакханалию «культурной революции». Такой образ Чжоу укоренился в сознании масс. В день похорон 11 января проводить дорогого Чжоу в последний путь вышли более миллиона пекинцев.

Двенадцатого января на заседании Политбюро было решено, что с траурной речью на митинге в память премьера выступит Дэн. Это было естественно: ведь именно он, пусть и формально, руководил повседневными делами ЦК. Чжан Чуньцяо, правда, предложил Е Цзяньина, но неизменно поддерживавший Дэна маршал Е решительно воспротивился⁸³. В итоге 15 января Дэн в Доме Всекитайского собрания народных представителей зачитал официальный текст траурной речи, принятый Политбюро, что в глазах китайцев сразу сделало его преемником любимого Чжоу. Авторитет Дэна среди простого народа резко вырос.

Поздно вечером 15 января, в соответствии с завещанием покойного, его прах был развеян с самолета над реками, горами и равнинами Китая.

А через пять дней Дэн снова давал самокритичные объяснения на заседании Политбюро. Чувствовалось, что терпению его наступил предел. Закончив короткое выступление, он попросил членов партийного руководства освободить его от «важной ответственной работы» и, не став слушать критику со стороны леваков, поднялся, объявил, что ему нужно по малой нужде, и вышел⁸⁴. Цзян Цин, Чжан Чуньцяо и другие радикалы просто задохнулись от злости.

На следующий день, 21 января, Юаньсинь доложил Мао о непотребном поведении Дэна. Председатель только ухмыльнулся: «Вопрос о Дэн Сяопине все-таки остается вопросом внутри народа (то есть Дэн не является врагом. — А. П.), он [Дэн] ведет себя хорошо и способен не вставать в оппозицию, как это делали Лю Шаоци и Линь Бяо». И, помолчав, добавил: «Между Дэн Сяопином и Лю Шаоци с Линь Бяо есть все же разница: Дэн Сяопин готов заниматься самокритикой, а Лю Шаоци и Линь Бяо ни в какую не шли на это… Вопрос о работе Сяопина еще раз обсудим позже. Думаю, можно сократить его нагрузку, но не лишать работы, то есть не надо разделываться с ним одним ударом… Прошу Хуа Гофэна возглавить [Госсовет]. Он считает себя недостаточно компетентным в политических вопросах. Пусть Сяопин занимается внешней политикой»⁸⁵. Через неделю Мао поручил Хуа вместо Дэна руководить и повседневными делами ЦК, а 2 февраля Политбюро единогласно утвердило это назначение.

В результате Дэн оказался лишен какой бы то ни было власти и продолжал лишь принимать иностранных гостей. Зато стремительно взошла звезда тихого с виду Хуа Гофэна. С января 1975 года этот министр общественной безопасности был всего лишь одним из двенадцати заместителей Чжоу Эньлая (шестым по списку). И вдруг, сходя в гроб, Мао благословил его, сделав и исполняющим обязанности премьера, и руководителем ЦК! По-видимому, сам Хуа не ожидал такого. Но замысел Мао можно понять. Хуа Гофэн не принадлежал ни к группе Дэна, ни к левакам. Он всегда стоял в стороне и именно поэтому устраивал «великого кормчего», продолжавшего балансировать между группировками. Телом и душой преданный Председателю, но бесцветный и не слишком амбициозный, он как нельзя лучше подходил на роль посредника между враждующими фракциями: его должны были принять и левые и правые. «Говорят, у него низкий уровень, — рассуждал Мао. — Вот я и выбираю человека с низким уровнем»⁸⁶.

После этого ЦК распространил среди ответственных работников новые «Важные указания Мао Цзэдуна», на этот раз по поводу критики Дэн Сяопина. В них говорилось: «Сяопин выдвинул лозунг „три указания — главное звено“, [но] он не изучил этот вопрос с Политбюро, не обсудил его в Госсовете, не доложил мне, а взял да и выступил. Это человек, не уделяющий должного внимания классовой борьбе, она никогда не была для него главным звеном. А еще эта „белая кошка“, „черная кошка“, не важно, империализм или марксизм. Он не понимает марксизм-ленинизм и представляет буржуазию… [Но] ему надо помочь, критиковать его ошибки значит помогать ему, пускать дело на самотек нехорошо»⁸⁷.

По поручению Председателя 25 февраля 1976 года Хуа Гофэн разрешил партийным руководителям провинций, автономных районов, городов центрального подчинения и военных округов начать поименную критику Дэн Сяопина за его «ошибочную ревизионистскую линию». Правда, вывешивать дацзыбао и поносить Дэна по радио и в печати запрещалось. Критиковать «ревизиониста» можно было только на собраниях⁸⁸.

Леваки тут же воспользовались ситуацией. Особенно активно повела себя Цзян Цин, буквально через несколько дней созвавшая совещание руководящих работников двенадцати провинций и автономных районов, на котором обозвала Дэна «контрреволюционным двурушником», «фашистом», «представителем компрадоров, помещиков и буржуазии». Она даже обвинила его в «предательстве Родины», назвав «агентом международного капитализма в Китае»⁸⁹.

Это, конечно, было слишком. Цзян Цин явно противоречила «великому кормчему», считавшему, как мы помним, вопрос о Дэне «вопросом внутри народа». Мао, узнавший о ее выступлении от Хуа, разозлился. «Цзян Цин вмешивается слишком во многое, — написал он на докладе Хуа Гофэна. — Провела сепаратное совещание [руководителей] двенадцати провинций, выступила с речью»⁹⁰.

Но Цзян, как известно, трудно было урезонить даже Мао Цзэдуну. Несмотря на запрет склонять имя Дэна в печати, леваки под ее руководством начали быстро составлять антидэновские сборники: «Выдержки из выступлений Дэн Сяопина», «Сопоставление выступлений Дэн Сяопина с указаниями Маркса, Ленина и Председателя Мао», «Сопоставление выступлений Дэн Сяопина с моральными догмами Конфуция и Мэнцзы» и «Сопоставление выступлений Дэн Сяопина и вождей оппортунизма». Они даже начали снимать документальный фильм под названием «Решительно выступать против Дэн Сяопина». В марте Дэна вместе с семьей заставили переехать из роскошного особняка в более скромное жилище.

Кампания борьбы с «правоуклонистским поветрием пересмотра правильных оргвыводов» соединилась с критикой Дэна в одно пропагандистское движение. На заводах, в учреждениях и «народных коммунах» проводились массовые собрания, на которых вновь поносили старого «каппутиста». Но на этот раз многие участники шоу отделывались какими-то стандартными фразами. Чувствовалось, что в народе новая акция не вызывает поддержки. Ведь Дэн, напомним, воспринимался как законный преемник Чжоу. Никакой Хуа Гофэн не мог его заменить. Как же можно было ругать человека, осененного благодатью только что скончавшегося любимого премьера? Тем более что с именем Дэна простые китайцы связывали упорядочение в экономике и борьбу со всем надоевшей левацкой групповщиной. Критика Дэна, таким образом, была обречена на провал.

А вскоре значительная часть населения вообще перестала в ней участвовать. По Пекину и другим городам поползли слухи, что премьер Чжоу скончался, пав жертвой ненавидевших его леваков. В марте во многих местах появились дацзыбао против «группы четырех». Настоящий взрыв недовольства вызвала статья в шанхайской «Вэньхуэй бао», намекавшая на то, что Чжоу, как и Дэн, — «каппутист» и именно он-то помог последнему подняться наверх после опалы. В Нанкине сразу же появились листовки, призывавшие население к выражению протеста. Почти 40 тысяч местных студентов вышли на демонстрацию. Но их разогнала полиция. Об этом немедленно узнали в Пекине. И тогда на Тяньаньмэнь, к возвышающемуся на ней памятнику народным героям, стали приходить люди, чтобы возложить в память Чжоу Эньлая букеты и венки, а деревья по всему периметру площади украсить вырезанными из белой бумаги цветами (белый — цвет траура в Китае). Приносили и дацзыбао с осуждением женщин-правительниц, таких, например, как Индира Ганди и Цыси. (Имя Цзян Цин не упоминалось, но все понимали, кого на самом деле имели в виду авторы.)

Это движение развивалось стихийно в течение двух недель, и наконец 4 апреля, в традиционный День поминовения усопших в Китае, площадь оказалась запруженной народом. Все были возбуждены, тут и там слышались крики: «Защитим премьера Чжоу ценой собственной жизни!», «Да здравствует великий марксист-ленинец Чжоу Эньлай!», «Долой всех, кто против премьера Чжоу!». Многие пели «Интернационал»⁹¹.

Цзян Цин и ее приближенные были напуганы. Они, разумеется, опасались массового стихийного движения. Вечером 4 апреля на экстренном заседании Политбюро они провели решение убрать все венки и цветы и подавить несанкционированный митинг. Хуа Гофэн поддержал их. Е Цзяньин и Ли Сяньнянь на заседании отсутствовали «по болезни». «Вылезла группа плохих людей», — заявил Хуа, до сих пор исполнявший, помимо прочего, обязанности министра общественной безопасности. А мэр Пекина У Дэ добавил: «Это выглядит как заранее спланированная акция. В 1974–1975 годах Дэн Сяопин подготовил б?льшую часть общественного мнения… Нынешние события готовились Дэн Сяопином в течение долгого времени… [Их] характер ясен. Это контрреволюционный инцидент»⁹².

Пятого апреля против демонстрантов была брошена полиция, но встретила сопротивление. Всех возмутило, что полицейские стали убирать и ломать венки. Тысячи людей начали кричать: «Верните наши венки!» Возникли потасовки, какие-то люди подожгли одно из зданий на площади и полицейские машины. Только ценой больших усилий бунт удалось подавить. Десятки демонстрантов были арестованы.

О «контрреволюционном мятеже» Мао Цзэдуну доложил Юаньсинь, разумеется, «объективно». Всю вину за народные выступления он возложил на Дэна, сравнив его со знакомым нам венгерским премьером-бунтарем Имре Надем, а протестующих — с участниками антикоммунистического восстания в Будапеште 1956 года. «Великий вождь» одобрил подавление мятежа, наложив резолюцию на доклад племянника: «Боевой дух высокий; это прекрасно, прекрасно, прекрасно»⁹³.

Днем 6 апреля к Мао зашла Цзян Цин, сообщившая ему ужасные подробности о сожженных машинах, погромах и т. п. А потом заявила: «Их [мятежников] главный закулисный заправила — Дэн Сяопин, я его обвиняю. Предлагаю исключить Дэн Сяопина из партии»⁹⁴. Мао поднял на нее глаза, долго смотрел, но ничего не ответил. А на следующий день, еще раз встретившись с племянником и выслушав его новый доклад, хриплым голосом дал директиву: «На основании этого лишить Дэн Сяопина всех должностей; оставить его в партии; понаблюдать, каким будет эффект». Помолчав, продолжил: «На этот раз [мы имеем], во-первых, столицу, во-вторых, Тяньаньмэнь, в-третьих, поджоги и драки. Эти три вещи хороши. Характер изменился. На основании этого — выгнать!»⁹⁵

В тот же день он назначил Хуа Гофэна первым заместителем Председателя ЦК и теперь уже официальным премьером Госсовета. Через три недели, будучи уже не в силах говорить, он напишет этому своему последнему преемнику: «Иди медленно, не волнуйся. Следуй прежнему курсу. Когда ты делаешь дело, я спокоен». А еще через два месяца добавит: «Главное внимание уделяй внутренним проблемам страны»⁹⁶.

Назначение Хуа не могло, конечно, понравиться Цзян Цин и другим левым радикалам, но устранение Дэна настолько их обрадовало, что заставило на время забыть об этой «маленькой» неприятности. С таким увальнем, как Хуа, справиться, казалось, было легко.

Цзян и другие радикалы ликовали, а большинство пекинцев скорбели. И в знак молчаливого протеста люди стали выставлять в окнах домов бутылочки. Как мы знаем, при ином написании иероглифа пин имя «Сяопин» может означать «маленькая бутылка». Иероглиф же тай в слове чуаньтай («подоконник») переводится как «вершина». Выставляя бутылочки в окнах домов, противники «группы четырех» хотели тем самым сказать: «Дэн Сяопин все еще на вершине!» В то же время в моду у мужчин вошла короткая стрижка «ежик» (сяо пинтоу), так как при желании это название можно перевести как «Сяопин во главе» (иероглиф тоу означает «голова»).

Что же касается самого Дэна, то он, по крайней мере внешне, сохранял спокойствие. С конца января, то есть с тех самых пор, как Мао решил разгрузить его, он уже все дни проводил дома. О событиях на площади Тяньаньмэнь, разумеется, знал, но конечно же не имел к ним никакого отношения. Б?льшую часть времени сидел в кабинете, беспрерывно курил и думал. С домочадцами почти не разговаривал, стараясь не посвящать их в свои волнения. 7 апреля в восемь часов вечера из передачи Центрального народного радио он узнал о том, что его сняли со всех должностей внутри и вне партии. Сообщение было непоследовательным. С одной стороны, в нем подчеркивалось, что «обсудив контрреволюционный инцидент на площади Тяньаньмэнь и поведение Дэн Сяопина в последнее время, Политбюро ЦК КПК считает, что характер вопроса о Дэн Сяопине уже изменился, и [теперь речь идет об] антагонистических противоречиях». С другой — заявлялось, что Дэна оставляют в партии⁹⁷. Чувствовалось, что Мао, как и прежде, во времена «бури и натиска», не хочет кровавой расправы над «неразумным» Дэном и, свергая его, не спешит усиливать «группу четырех». Это не могло не питать надежду. Дэн тут же написал Председателю благодарственное письмо⁹⁸.

А в это время Цзян Цин распространяла в партийном руководстве слухи о том, что «народные массы» готовы «нанести удар по Дэн Сяопину и схватить его», так как именно он возглавлял «контрреволюционный мятеж». Она даже уверяла, что Дэн лично приезжал на машине на площадь Тяньаньмэнь, чтобы руководить митингующими⁹⁹. Узнав об этом, заведующий канцелярией ЦК Ван Дунсин, недолюбливавший Цзян Цин, срочно испросил разрешение Председателя перевести Дэна вместе с женой в безопасное место, где легче было бы их охранять. Мао дал «добро». В итоге Дэна и Чжо Линь опять разлучили с детьми, посадив обоих под домашний арест в их прежнем роскошном доме в центре Пекина. Здесь они и жили в течение трех с половиной месяцев в полном одиночестве, если не считать приходившую помогать по хозяйству родственницу, повара и солдат охраны.

Детей же заставили принять участие в публичном поношении отца, после чего выселили из дома.

Стоит ли говорить, что все члены семьи тяжело переживали опалу? «В такой семье, как наша, вообще не стоит рожать детей!» — как-то, не выдержав, в один голос сказали Дэн Линь и Дэн Нань. Вместе с младшей сестрой, Маомао, они стали готовиться к самому худшему¹⁰⁰.

Между тем в стране вовсю шла поименная критика «ревизиониста» Дэна. Разоблачительные статьи в газетах и журналах публиковались каждый день, радио и телевидение беспрерывно вещали о его «преступлениях». Только в массе народа кампания по-прежнему не находила отклика. Даже среди чиновников и работников правоохранительных органов. Антидэновские публикации и особенно документы по упорядочению, подготовленные в 1975 году Дэном и печатавшиеся теперь Цзян Цин и ее сотоварищами, чтобы показать, насколько «буржуазен» был Дэн, вызывали у большинства людей обратную реакцию: не ненависти к «каппуисту», а симпатии к человеку, который хотел улучшить жизнь народа¹⁰¹.

Бывший заключенный одной из тюрем рассказывает: «[Как-то в апреле 1976 года] около 2 часов дня меня привели в комнату для допросов… Здесь меня ожидали три пожилых ганьбу, явно сотрудники министерства общественной безопасности.

— Ты читал сегодня газеты? — спросили они.

— Да, — сказал я, — читал.

— Что ты думаешь о том, что в них написано?

— Я прочел, что плохие люди устроили беспорядки на площади, напав на революционных военных. Но… я не понимаю, как за этим мог стоять Дэн Сяопин… Лично я не могу поверить, чтобы Дэн подзуживал хулиганов нападать на Народно-освободительную армию. Он вырос в ней. Он руководил ею. Он живет армией.

Я думал, меня накажут. Но вместо этого все рассмеялись.

„Что же происходит?“ — подумал я. Было не похоже, что они пытались заманить меня в ловушку. Они были счастливы… Я вернулся в камеру смущенным»¹⁰².

В июле в жизни Дэна произошли определенные перемены. Он и Чжо Линь получили разрешение воссоединиться с детьми. Все опять собрались в старом доме. «Отец и мать смогли не только увидеть своих сыновей и дочерей, но — что их еще больше обрадовало — повидаться с любимыми внуками», — пишет Маомао¹⁰³.

Здесь, в небольшом одноэтажном особняке, в ночь с 27 на 28 июля они испытали удары страшнейшего землетрясения, сила которого в эпицентре, находившемся в 150 километрах к западу от Пекина, в городе Таншане, достигала 7,8 балла. Миллионный Таншань оказался полностью разрушен. По официальным данным, в нем под завалами погибло более 240 тысяч человек, свыше 160 тысяч были ранены[83]. Маомао вспоминает: «Я выбежала в коридор, громко крича: „Землетрясение! Землетрясение!“ В это время сзади меня раздался грохот, я повернулась и увидела, что вдруг разрушилась б?льшая часть потолка коридора… В это время Дэн Линь и Дэн Нань тоже выбежали из своих комнат. Мы посмотрели друг на друга и разом громко закричали: „Папа! Мама!“… Мы… проникли [в их комнату] и увидели родителей, крепко спавших. Они приняли снотворное и не могли проснуться. Мы поторопились их разбудить и помогли им быстро выбраться наружу. В это время небо качалось, земля ходила ходуном, из ее глубоких недр доносился однотонный мощный гул, повергавший людей в ужас… Вдруг Дэн Линь громко закричала: „Там же еще дети!“ Внезапно застигнутые опасностью, мы только и думали, что о папе с мамой, а о детях совсем забыли. Развернувшись, мы бросились в шатавшийся дом, схватили спавших детей в охапку и выбежали во двор»¹⁰⁴.

После этого долгое время Дэн с семьей ютился около дома под наскоро сколоченным тентом. На улицах и во дворах обитали тогда большинство пекинцев. В чудом уцелевшие, но полуразрушенные дома люди боялись возвращаться.

В создавшихся условиях жителям столицы да и других районов страны стало совсем не до критики Дэна. Все только и говорили, что о землетрясении. Массовой пропагандистской кампании так и не получилось.

А вскоре весь Китай потрясла еще одна новость: 9 сентября в 00 часов 10 минут скончался Мао Цзэдун. Вся страна погрузилась в траур. 18 сентября на митинг памяти Мао на площади Тяньаньмэнь собрались более миллиона человек, траурные собрания прошли во всех городах и «народных коммунах». В три часа дня на три минуты в скорбном молчании под непрерывный гудок заводов и фабрик замерла вся страна. С траурной речью на площади Тяньаньмэнь выступил Хуа Гофэн. Он заявил, что «Председатель Мао Цзэдун будет вечно жить в наших сердцах», и призвал всю партию, армию и народы Китая, «обратив горе в силу», выполнить завет «великого кормчего»: «Проводить марксизм, а не ревизионизм; сплачиваться, а не идти на раскол; быть честным и прямым, а не заниматься интриганством». (Этот завет Мао дал партийным и военным руководителям в августе 1971 года¹⁰⁵.) При этом Хуа выдвинул ряд задач во внутренней и внешней политике, подчеркнув, в частности, необходимость продолжать революцию при диктатуре пролетариата и «углублять и развивать критику Дэна и борьбу с правоуклонистским поветрием пересмотра правильных оргвыводов»¹⁰⁶.

Смерть Мао переживал и Дэн. Конечно, «великий кормчий» часто бывал несправедлив к нему, но ведь не дал же он «четверке» уничтожить его! А мог бы отправить вслед за Лю Шаоци! Дэн чувствовал, что потерял великого Учителя и старшего товарища. 18 сентября вместе с семьей он организовал дома свою траурную церемонию. Надев черные повязки и встав полукругом, он и его домочадцы молча кланялись портрету покойного¹⁰⁷. Позже Дэн скажет о „Мао: «Мы… ни в коем случае не можем недооценивать великих заслуг товарища Мао Цзэдуна. Ни при каких обстоятельствах не можем умалять светлого образа товарища Мао Цзэдуна на протяжении всей истории китайской революции… Тех, кто не повиновался ему, он хотел проучить, но все-таки знал меру»¹⁰⁸.

Учить Дэна продолжали и преемники Мао: Хуа Гофэн и «группа четырех», возобновившие массовую кампанию его критики и все еще державшие его под домашним арестом. Правда, режим содержания Дэна был по-прежнему мягким: ему и Чжо Линь просто не разрешали выходить на улицу. Но все остальные члены семьи пользовались свободой, а потому могли служить связными между отцом и остальным миром. Что они и делали, принося Дэну газеты и передавая слухи.

Именно от одного из членов семьи, Хэ Пина, мужа Маомао, Дэн 7 октября 1976 года узнал потрясающую новость, о которой пока официально не сообщалось: за день до того в Чжуннаньхае Хуа Гофэн арестовал членов «группы четырех», включая вдову Мао Цзэдуна Цзян Цин, а также племянника «великого кормчего» Мао Юаньсиня! Об этом родителям Хэ Пина по секрету рассказал старый боевой товарищ, имевший доступ к секретной информации. А те тут же поделились радостью с сыном.

— Все быстро сюда! Быстро сюда! — закричал Хэ Пин, влетая в дом тестя.

«Волосы и лицо у него [были] потные и вид возбужденный, — пишет его жена, — и [мы] поняли, что случилось что-то важное. В то время мы все боялись, что в доме установлены подслушивающие устройства, и поэтому, когда надо было сообщить что-либо важное, мы принимали меры предосторожности и говорили тихо. На этот раз отец, мать и бывшие тогда дома Дэн Линь, Дэн Нань и я — все мы направились в уборную, закрыли дверь, открыли посильнее кран ванны. Под шум льющейся воды мы окружили Хэ Пина и выслушали его рассказ о ходе разгрома Центральным комитетом партии „группы четырех“. Отец слышал плохо, шум льющейся воды был сильным, поэтому он часто задавал вопросы, когда что-либо не мог расслышать»¹⁰⁹. Дэн Линь, Дэн Нань и Маомао прыгали от радости, а сам Дэн в волнении мял пальцами сигарету, забыв, что хотел ее закурить.

Да, новость действительно была сногсшибательной! Дэн понял, что «тихий» Хуа Гофэн решился арестовать «четверку», несомненно вступив в союз с высшими чинами армии, то есть с людьми, до сих пор примыкавшими к нему, Дэну. Никаких подробностей переворота он, понятно, не знал, но ведь и новичком в политике не был. Восторг переполнял его!

Десятого октября он написал письмо Хуа Гофэну, за три дня до того единогласно избранному на заседании Политбюро Председателем ЦК и Военного совета ЦК, в котором выразил свою радость: «Центральный комитет партии под руководством товарища Гофэна разгромил эту группу негодяев, одержав великую победу. Это победа социализма над капитализмом, которая укрепит диктатуру пролетариата и предотвратит капиталистическую реставрацию, это победа идей Мао Цзэдуна и революционной линии Председателя Мао. Вместе со всем народом я испытываю искренние чувства огромной радости и, не в силах сдержать свои чувства, громко кричу: „Да здравствует! Десять тысяч раз да здравствует!“ Да здравствует ЦК партии под руководством Председателя Хуа! Да здравствует великая победа партии и дела социализма!»¹¹⁰

Детали переворота стали известны ему позднее, и он лишний раз убедился в том, что в его стране, как и прежде, именно армия играла главную роль. Иными словами, только «винтовка рождала власть». (Как мы помним, сам Мао еще в 1927 году говорил об этом.)

Короче говоря, вот что произошло. После смерти «великого кормчего» Цзян Цин и ее сторонники стали делать все возможное, чтобы изолировать Хуа. Готовили они удар и по ветеранам. Цзян то и дело требовала исключить Дэна из партии, а Ван Хунвэнь призывал свергнуть вновь появившийся в ЦК «ревизионизм». «Борьба еще не закончилась», — твердил он. В том же духе выступал Чжан Чуньцяо¹¹¹. Не удивительно, что старые кадры внутри и вне армии заволновались. Не чувствовал себя уверенным и Хуа Гофэн. Это и стало основой их объединения.

Ключевую роль в заговоре сыграл министр обороны, маршал Е Цзяньин, которому покончить с «четверкой» завещал премьер Чжоу. После смерти Мао он заручился поддержкой двух других из оставшихся в живых маршалов, Сюй Сянцяня и Не Жунчжэня[84], а также влиятельных ветеранов Ли Сяньняня, Чэнь Юня, Дэн Инчао, Ван Чжэня и бывшего начальника Генштаба Народно-освободительной армии Китая Ян Чэнъу. И уже 12 сентября обсудил вопрос о «четверке» с генералом Ван Дунсином, заведующим канцелярией ЦК, в распоряжении которого находился охранный полк Центрального комитета, воинская часть № 8341. Что ответил Ван, неизвестно, похоже, отмолчался, но упорный маршал не отступил и через пару дней переговорил с самим Хуа Гофэном. Как видно, он действовал смело. Ведь ни Ван, ни Хуа не принадлежали к фракции покойного Чжоу Эньлая, не были они и сторонниками Дэн Сяопина, да и с другими ветеранами не поддерживали неформальных связей. Но Е Цзяньин сыграл ва-банк. «Сейчас они [«четверка»] не пойдут на мировую, — сказал он Хуа, — ведь они с нетерпением намереваются захватить власть. Председатель скончался, и ты должен встать и вступить с ними в борьбу!»¹¹²

Хуа взял время подумать и только через неделю, поняв, что если они будут и дальше медлить, то им самим «придет конец», попросил Ли Сяньняня встретиться с маршалом Е и спросить, когда и как можно решить вопрос о «группе четырех»¹¹³. Е Цзяньин вновь навестил Хуа, и они обсудили детали. А в начале октября маршал еще раз встретился с генералом Ваном, без которого никак нельзя было обойтись. Выслушав маршала, заявившего, что «ситуация критическая, и у партии и государства нет другого пути, кроме как устранить „четверку“», Ван, почуявший наконец, куда ветер дует, согласился¹¹⁴.

Конкретный план по захвату «четверки» обсуждали втроем — Е, Хуа и Ван. План был прост. Под предлогом обсуждения верстки готовившегося тогда к изданию пятого тома «Избранных произведений» Мао Цзэдуна Хуа должен был пригласить Ван Хунвэня, Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюаня 6 октября к восьми часам вечера в зал торжественных заседаний ЦК и правительства Хуайжэньтан в Чжуннаньхае на «заседание» Постоянного комитета Политбюро, которое на самом деле не созывалось. Здесь охранники из воинской части № 8341 должны были их схватить. Цзян Цин планировали арестовать дома (она жила неподалеку, в той же резиденции Чжуннаньхай, в доме 201). Было решено взять под арест и Мао Юаньсиня вместе с еще несколькими наиболее активными сторонниками «группы четырех».

В самый последний момент, 5 октября, Е Цзяньин на всякий случай приказал преданным ему высшим офицерам быть в боевой готовности¹¹⁵. И следующим вечером заговорщики привели план в исполнение. Из офицеров охраны отобрали 29 человек, самых надежных, разделив их на четыре группы. Одна группа под командованием заместителя Ван Дунсина, генерала Чжан Яоцы, должна была арестовать Юаньсиня и Цзян Цин. Три другие — взять под стражу Ван Хунвэня, Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюаня.

Человек пятнадцать охранников спрятались за массивными шторами в зале Хуайжэньтан. Когда ничего не подозревавший Ван Хунвэнь, пришедший первым на «заседание», вошел в пустой зал и стал озираться по сторонам, охранники неожиданно, выключив свет, выскочили из засады и скрутили его. То же самое они проделали с Чжан Чуньцяо, пришедшим вторым, и с опоздавшим Яо Вэньюанем. Последний настолько разволновался, что, ослабев, опустился на пол. Пленников поочередно доставили в соседнюю комнату, где их ждали Хуа Гофэн и Е Цзяньин. Хуа объявил задержанным, что они арестованы «за преступления против партии и социализма». Одновременно генерал Чжан Яоцы во главе группы в десять с лишним человек в восемь часов вечера взял под стражу Юаньсиня, а через 30 минут был перед домом Цзян Цин. Бравый генерал вспоминает: «Когда мы вошли в ее кабинет, она сидела на диване. Я объявил ей: „Цзян Цин! Я получил телефонное указание премьера Хуа Гофэна. ЦК КПК решил изолировать тебя и провести в отношении тебя расследование в связи с тем, что ты в настоящее время продолжаешь вести деятельность, направленную на раскол ЦК партии… Ты должна честно и чистосердечно признаться в своих преступлениях, подчиняясь дисциплине“… Когда я это говорил, глаза Цзян Цин блистали злобой, но она не шевельнулась и не произнесла ни слова… Не раскричалась и не стала кататься по полу. Я закончил, и Цзян Цин встала… На улице ее ждал легковой автомобиль министерства общественной безопасности, Цзян Цин спокойно села в него, и ее увезли»¹¹⁶.

В общем, можно сказать, что тело Председателя еще не успело остыть, а его близкие соратники, в том числе вдова и племянник, оказались под арестом. И уже через полтора часа Хуа и Е собрали экстренное заседание Политбюро в доме Е Цзяньина в пригороде Пекина, на котором проинформировали членов высшего органа партии о «великой победе». Маршал Е объяснил, что они сделали только то, что «при жизни хотел, но не успел [сделать] Председатель Мао»¹¹⁷. Никто нисколько не возмутился, и даже те, кто до того поддерживал Цзян Цин, радостно зааплодировали. Все ганьбу давно привыкли подчиняться силе.

Заседали всю ночь: надо было обсудить, что делать дальше. Между тем верные Е Цзяньину войска брали под контроль средства массовой информации: Центральную народную радиостанцию, агентство Синьхуа и редакции столичных газет и журналов. Под утро, в четыре часа, завершая заседание, Хуа Гофэн предложил избрать Е Цзяньина Председателем ЦК и Военного совета, то есть новым вождем. Но маршал скромно отказался: через полгода ему исполнялось восемьдесят, так что становиться вождем было поздновато, да и Мао, как все знали, своим преемником перед смертью назначил Хуа. Так что Е, со своей стороны, предложил кандидатуру последнего. Именно так Хуа Гофэн и стал новым «великим кормчим»¹¹⁸.

Этот человек отнюдь не был реформатором. Партийный функционер, слабо разбиравшийся в экономике, он боготворил Мао, умел ему подчиняться, но в новых условиях одной верности усопшему было недостаточно. Тем более что к власти Хуа пришел в блоке с военными и ветеранами, которые совсем не горели желанием продолжать «культурную революцию».

Не удивительно, что сразу после переворота между ним и ветеранами начали возникать острые противоречия, в центре которых стоял вопрос: что делать с Дэном? Маршал Е и другие старейшины стали недвусмысленно требовать от Хуа Гофэна политической реабилитации боевого товарища. Но тот воспротивился. Под его руководством в стране разворачивались теперь две пропагандистские кампании: по разоблачению «группы четырех» и критики Дэн Сяопина. Остановить последнюю Хуа не хватало не столько желания, сколько смелости: ведь это означало изменить Мао Цзэдуну, инициировавшему эту кампанию. А ему очень не хотелось войти в историю «китайским Хрущевым». «„Критика Дэна и борьба с правоуклонистским поветрием пересмотра правильных оргвыводов“ были начаты Председателем Мао, — твердил Хуа, — [эта] критика необходима»¹¹⁹. Его полностью поддерживали Ван Дунсин и мэр Пекина У Дэ, идеологически близкие ему. При этом личных претензий у них к Дэну тоже не было, но и они не могли «предать» Мао. «Дэн Сяопин, точно так же, как группа четырех, выступает против [Председателя] Мао, его идей, его революционной линии, — говорил, например, идеологическим работникам партии слепо преданный Мао Цзэдуну Ван Дунсин. — Мы не должны ослаблять критику Дэна, разоблачая группу четырех… Дэн… нехорош. Он до сих пор не понимает культурную революцию»¹²⁰.

Характерно, что в октябре 1976 года «четверку» по инициативе Хуа стали критиковать не за «ультралевизну», а за «ультраправый оппортунизм»! 8 октября Хуа Гофэн принял решение возвести в центре Пекина на площади Тяньаньмэнь грандиозный Дом памяти Мао — мавзолей, куда вопреки воле покойного, желавшего быть после смерти кремированным, в 1977 году положат его забальзамированное тело[85]. А в конце октября он заявил работникам отдела пропаганды ЦК: «Всё, что говорил Председатель Мао, и [даже] всё, на что он в знак согласия кивал головой, мы не будем подвергать критике»¹²¹.

Для Хуа такое отношение к словам и поступкам Мао было, помимо прочего, важно и с точки зрения легитимации его личной власти: ведь «великий кормчий» назначил его, Хуа, преемником за несколько месяцев до своей кончины, будучи тяжелобольным. Так что если допустить, что Мао мог ошибаться, то, понятно, делал это скорее всего в болезненном состоянии, а потому и выбор Хуа Гофэна новым вождем нельзя было считать безусловным.

В середине декабря 1976 года, однако, Хуа пришлось чуть отступить. Дэн неожиданно заболел и ему потребовалась срочная госпитализация. У него обнаружили простатит, и без хирургического вмешательства было не обойтись. Под давлением маршала Е Цзяньина, взявшего на себя курирование работы врачей, а также других ветеранов, призвавших Хуа Гофэна и Ван Дунсина проявить сострадание, те дали согласие на частичное удаление у Дэна предстательной железы. Сделали операцию очень квалифицированные врачи в том же элитном армейском госпитале, в котором когда-то лежал сын Дэна Пуфан. Так что вскоре Дэн пошел на поправку.

Между тем 12 декабря Е Цзяньин представил Хуа Гофэну неопровержимые доказательства грубой фальсификации «четверкой» фактов, связанных с событиями на Тяньаньмэнь. Соответствующие документы как раз тогда попали в его руки. Это переломило ситуацию и с политической реабилитацией Дэна. Через два дня, 14 декабря, по настойчивой просьбе Е Цзяньина и других ветеранов решением ЦК Дэну вновь разрешили знакомиться с секретными документами Центрального комитета. И тут же передали первый сборник материалов «О преступлениях антипартийной группы Цзян Цин, Ван Хунвэня, Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюаня». Дэн ознакомился и сказал: «Довольно. Читать второй и третий сборники не буду. И так можно установить вину»¹²².

А через несколько дней к Дэну, несмотря на формальный домашний арест, один за другим потянулись старые товарищи: заместитель премьера Юй Цюли, маршалы Сюй Сянцянь и Не Жунчжэнь, сын Е Цзяньина и др. Все они выражали надежду на то, что Дэн скоро окажется на свободе.

1976-й подходил к концу, и Дэн уже не сомневался: его возвращение в строй — вопрос ближайшего времени. Новый год он встретил в госпитале, окруженный семьей и полный светлых надежд и ожиданий.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.