«ГЛАВНАЯ РАСТУЩАЯ СИЛА»

«ГЛАВНАЯ РАСТУЩАЯ СИЛА»

Став Генеральным секретарем, Дэн вместе с семьей обосновался в одном из элитных подворий Чжуннаньхая Ханьсюсюань (Павильон, где таится красота), за высокими стенами, отделяющими элиту партии от народа. Располагался этот дом недалеко от зала торжественных заседаний ЦК и правительства Хуайжэньтан (Павильон преисполненных гуманности) и был выстроен в традиционном стиле «сыхэюань» с внутренним квадратным двориком и одноэтажными постройками по периметру. Предоставил его Дэну заведующий канцелярией ЦК знакомый нам Ян Шанкунь, 48-летний ветеран китайской компартии, с которым Дэн был знаком с ноября 1926 года, с тех пор, как Ян под псевдонимом Салтыков стал учиться в Москве, в Университете им. Сунь Ятсена. В январе 1927-го, правда, их пути разошлись, но в 1933-м в Центральном советском районе, где Ян Шанкунь занимался партийной пропагандой, пересеклись вновь. После этого, в начальный период антияпонской войны, Дэн активно сотрудничал с Ян Шанкунем, в то время секретарем Северо-Китайского бюро ЦК, то есть своим непосредственным партийным начальником. «Между нашей семьей и семьей Ян Шанкуня издавна существовали очень тесные отношения», — вспоминает дочь Дэна Маомао¹⁵⁷.

В новом доме под серой черепичной крышей Дэн с Чжо Линь заняли один из флигелей на северной стороне строго симметричного дворика, обсаженного по четырем углам стройными кипарисами. Их же дети и бабушка Ся Богэнь стали жить в западном флигеле, а секретарь Дэна Ван Жуйлинь, 25-летний шаньдунец в больших круглых очках, работавший у Дэна с сентября 1952 года, — в восточном (помимо него секретарские обязанности при Дэне выполнял еще только один секретарь — сама Чжо Линь). Почти неотлучно в доме находились молодой телохранитель Дэна Чжан Баочжун, крестьянский сирота из Хэйлунцзяна (в 1956 году ему исполнилось 22 года, с Дэном он находился с 1954-го), повар Ян Вэйи и слуга У Хунцзюнь. Соседями же генсека стали его старые друзья Ли Фучунь и Чэнь И, которые тоже были заместителями премьера, а также еще один приятель, Тань Чжэньлинь, бывший, как мы помним, замом Дэна по Секретариату ЦК. На VIII съезде Ли и Чэня избрали в Политбюро, а Тань станет членом этого высшего органа в 1958 году, а потом, через год, займет и кресло заместителя премьера¹⁵⁸.

Мао жил буквально в двух минутах ходьбы от них — в так называемом Павильоне Аромат хризантем в Саду Обильных водоемов, тоже вблизи Хуайжэньтана. Рядом находились и резиденции Лю Шаоци, Чжоу Эньлая, Чжу Дэ, Чэнь Юня и других высших руководителей партии и государства. С ними и с Мао Дэн теперь встречался особенно часто. Социально-экономическое и политическое положение в стране и мире, равно как и обстановка в партии требовали неослабного внимания.

Осенью 1956 года, сразу после VIII съезда, серьезное беспокойство лидеров Компартии Китая стали вновь вызывать международные дела, на этот раз — ситуация в Восточной Европе. Дело в том, что в начале октября 1956 года бывший коммунистический руководитель Польши Владислав Гомулка, снятый с поста генсека в 1948-м не без вмешательства Сталина и проведший три года (1951–1954) в тюрьме, стал требовать, только что вернувшись в партию, удаления из Польши советских офицеров, служивших в польских войсках. В первую очередь — члена польского Политбюро, заместителя председателя Совета министров и министра национальной обороны Польской Народной Республики советского маршала Константина Константиновича Рокоссовского, назначенного на эти посты Сталиным. Хрущев страшно обеспокоился и 19 октября, не особо думая, отдал приказ советским войскам, расквартированным по условиям Варшавского договора[56] в Северной и Западной Польше, начать постепенное выдвижение в сторону Варшавы. В тот же день он сам в сопровождении трех членов Президиума ЦК КПСС и командующего войсками стран — участниц Варшавского договора маршала Ивана Степановича Конева неожиданно прибыл в Варшаву для переговоров. Но беседы с поляками ничего не дали, так как многие польские руководители поддерживали Гомулку. Они мобилизовали войска внутренней безопасности и начали организовывать народные вооруженные дружины. СССР и ПНР оказались на грани первой в истории социалистической войны. Хрущев испугался и дал задний ход: советские войска прекратили движение. Временное затишье, однако, никого не могло обмануть: кремлевский вождь по-прежнему любыми средствами желал «покончить с тем, что есть в Польше»¹⁵⁹, а пленум ЦК Польской объединенной рабочей партии 21 октября именно Гомулку избрал первым секретарем¹⁶⁰.

Кризис социализма в Польше был, разумеется, спровоцирован в первую очередь выступлением Хрущева против Сталина. Его же авантюристические военные действия в отношении независимой страны лишь усугубили ситуацию. И Мао, ясно понимая это, стал уже открыто выражать недовольство главой КПСС. Глядя на него, негодование Хрущевым начали демонстрировать и остальные китайские руководители, в том числе Дэн, который, как мы помним, и раньше считал хрущевскую борьбу с культом личности «безобразием».

Вечером 20 октября, еще до того, как в Пекин пришли известия о решении Хрущева приостановить выдвижение воинских частей, Мао созвал расширенное заседание Политбюро, на котором впервые осудил Советский Союз за «великодержавный шовинизм». Как раз накануне он получил письмо от польского руководства, которое просило о помощи¹⁶¹, так что чувствовал себя законным арбитром. «В старом обществе было нормой, когда учитель бил ученика палкой, если тот не слушался, — напомнил он собравшимся. — Но отношения между СССР и Польшей не есть отношения между учителем и учеником. Это отношения между двумя [независимыми] государствами, двумя партиями»¹⁶². Все согласились, постановив предупредить Хрущева, чтобы тот ни в коем случае не применял против Польши силу.

После заседания Мао сразу же вызвал к себе посла СССР Павла Федоровича Юдина, которого принял в спальне в халате, в нарушение всех протоколов. «Мы решительно осуждаем то, что вы делаете, — заявил он в крайнем раздражении. — Прошу вас немедленно телефонировать наше мнение Хрущеву: если Советский Союз двинет войска, мы поддержим Польшу». Очевидец сообщает: «В течение всей встречи Юдин оставался крайне напряженным. Также чувствовал себя и советник Посольства СССР [Николай Георгиевич] Судариков, сопровождавший его и ведший протокол. С лица Юдина лил пот, он то и дело утирался ладонью и все время повторял: „Да, да“»¹⁶³.

Получив информацию Юдина, Хрущев испугался и 21 октября принял решение, «учитывая обстановку… [полностью] отказаться от вооруженного вмешательства. Проявить терпимость». Более того, пригласил «посовещаться» в Москву представителей нескольких компартий социалистических стран, в том числе Китая¹⁶⁴.

Мао, Лю, Чжоу, Чэнь Юнь и Дэн приняли решение помочь руководителю КПСС в урегулировании ситуации. 23 октября около часа ночи в спальню к Мао вновь был вызван несчастный Юдин, которому Председатель, сидя в кровати, сообщил об этом. После чего не смог удержаться, чтобы не высказать едкое недовольство антисталинской политикой Хрущева. «Сталина критиковать следовало, однако в отношении методов критики мы придерживаемся иного мнения», — объявил он¹⁶⁵. Лю Шаоци, Чжоу Эньлай, Чэнь Юнь и Дэн Сяопин, расположившиеся полукругом на стульях близ ложа «великого кормчего», подобострастно молчали.

Рано утром 23 октября китайская делегация на советском самолете вылетела в Москву. В ее состав Мао включил Лю Шаоци, Дэн Сяопина, Ван Цзясяна и Ху Цяому (последний был членом Секретариата ЦК и одним из личных секретарей Председателя). К тому времени, однако, когда делегация встретилась с Хрущевым, а произошло это в 11 часов вечера того же дня, резко обострилась обстановка в другой восточноевропейской стране, Венгрии, где 23 октября нараставшее с весны недовольство населения сталинистским курсом Венгерской рабочей партии вылилось в настоящее народное восстание. Тысячи демонстрантов, вышедшие на улицы Будапешта и других городов под лозунгами «национальной независимости и демократии», скандировали строки Шандора Пётефи, знаменитого поэта и героя венгерской революции 1848 года, павшего в бою с царскими казаками: «Богом венгров поклянемся навсегда / Никогда не быть рабами. Никогда!»¹⁶⁶ В результате демократического переворота власть в правительстве перешла к популярному в народе коммунисту-либералу Имре Надю¹⁶⁷.

Так что в центре московских дискуссий представителей Компартии Советского Союза и Компартии Китая, продолжавшихся девять дней (с 23 по 31 октября), оказался именно венгерский вопрос. Лю, Дэн и другие вели переговоры в основном с Хрущевым, а также с членами Президиума ЦК КПСС Вячеславом Михайловичем Молотовым и Николаем Александровичем Булганиным на бывшей сталинской даче в Липках. Несколько раз Хрущев приглашал Лю Шаоци, Дэна и других членов делегации на заседания своего Президиума¹⁶⁸.

В первый же вечер Лю довел точку зрения Мао о «неправомерных методах критики Сталина» в Советском Союзе до Хрущева, который вынужден был только кивать головой. Никита Сергеевич испытывал тогда большую тревогу, а потому не мог скрывать заинтересованности в китайской поддержке. Покритиковав его на всю катушку, Лю все же заверил советского товарища, что ЦК Компартии Китая на его стороне, по крайней мере в Польше (имелся в виду отказ от применения силы). То же сказал и Дэн¹⁶⁹.

На следующий день, 24 октября, на заседании хрущевского Президиума, Лю Шаоци вновь подчеркнул, что «считает правильными мероприятия ЦК КПСС по Польше»¹⁷⁰. Хрущев остался доволен. «Лю Шаоци приятный человек, с ним можно по-человечески рассматривать вопросы и решать их, — вспоминал он впоследствии. — …Он наиболее импонировал мне как человек… Когда я беседовал с ним, то чувствовал, что у нас одинаковый стиль мышления, что мы понимаем друг друга с полуслова, хотя и разговариваем через переводчика». «Сильное впечатление» на Никиту Сергеевича произвел тогда и Дэн¹⁷¹.

Но ситуация быстро развивалась. Лю Шаоци постоянно советовался с Мао, и тот первоначально рекомендовал Хрущеву и другим советским руководителям, считавшим, что в Будапешт надо немедленно ввести войска[57], придерживаться такой же, как в Польше, миролюбивой позиции¹⁷². И вдруг во второй половине дня 30 октября, получив информацию от своего посла в Венгрии, а также от Лю Шаоци о самосуде над офицерами госбезопасности, имевшем место в Будапеште, Мао потерял терпение. Он тут же позвонил Лю, который передал Хрущеву и другим членам Президиума ЦК КПСС его новую точку зрения: «[Советские] войска должны остаться в Венгрии и Будапеште»¹⁷³. Это означало «добро» на подавление венгерского демократического движения.

По иронии судьбы именно в тот день Хрущев и другие члены Президиума пришли к выводу, что из Венгрии да и вообще из всех соцстран надо войска выводить, а венгерские события урегулировать мирным путем. Иными словами, восприняли наконец прежнюю китайскую точку зрения. Булганин сказал китайцам, что у них теперь «неправильное представление»¹⁷⁴, но Дэн парировал: «Сначала [вам] надо овладеть политической ситуацией, не допустить, чтобы политическая власть оказалась в руках врагов. Советские войска должны вернуться на прежние позиции и решительно защитить народную власть… Советской армии нельзя уходить из Венгрии, надо сделать всё, чтобы помочь венгерским коммунистам восстановить политический контроль и порядок вместе с Советской армией». Он также заметил, что войска СССР должны «играть образцовую роль, демонстрируя подлинный пролетарский интернационализм»¹⁷⁵.

Речь Дэна прозвучала резко, и Лю, пытаясь смягчить впечатление, пошутил: «Ну вот, вчера мы советовали вам выводить войска из Венгрии, а вы были против, а сегодня вы советуете нам не поднимать вопрос о невыводе войск»¹⁷⁶. Кое-кто из присутствующих засмеялся, но в целом атмосфера осталась напряженной. Обо всем этом Лю и Дэн немедленно доложили Мао, и тот, конечно, остался недоволен, посчитав, что Хрущева шатает то влево, то вправо.

И он был прав. Хрущев действительно совершенно запутался. Ведь только утром 30 октября, идя навстречу китайцам, Президиум принял Декларацию об основах развития и дальнейшего укрепления дружбы и сотрудничества между Советским Союзом и другими социалистическими странами, в которой, в частности, говорилось: «Страны великого содружества социалистических наций могут строить свои взаимоотношения только на принципах… невмешательства во внутренние дела друг друга»¹⁷⁷. А теперь что же? Атаковать Будапешт?

Хрущев не мог успокоиться. Он всю ночь размышлял и на следующий день, по существу приняв новое китайское предложение, заявил на заседании Президиума: «Войска не выводить из Венгрии и Будапешта и проявить инициативу в наведении порядка в Венгрии»¹⁷⁸. А вечером уже в аэропорту, провожая китайскую делегацию, объявил Лю Шаоци, что Президиум ЦК КПСС решил «навести порядок в Венгрии»¹⁷⁹.

Четвертого ноября Советская армия вошла в Будапешт и другие венгерские города. Но повсеместно встретила отчаянное сопротивление. Борцы за свободу забрасывали советские бронемашины бутылками с зажигательной смесью и даже кидались под гусеницы танков. В итоге, хотя Хрущеву и удалось потопить венгерскую революцию в крови (было убито более двух с половиной тысяч венгров и ранено около двадцати тысяч), безвозвратные потери советских войск тоже оказались чудовищными: почти в два с половиной раза больше, чем за все годы корейской войны (1950–1953): 720 человек! Раненых и травмированных солдат насчитывалось более полутора тысяч¹⁸⁰.

Что же касается Дэна, то он к тому времени уже давно находился в Пекине. Вернувшись в полночь с 1 на 2 ноября, члены китайской делегации поспешили в Чжуннаньхай, где представили Мао, а потом и всему Политбюро подробный отчет. «Великодержавный шовинизм советских людей, — заявили они, — имеет очень глубокие корни и вызывает сильное недовольство братских партий. Хотя руководство КПСС и чувствует, что прошлые подходы не работают, оно еще не осознало, что надо „поворачивать оглобли“. Националистические настроения в восточноевропейских странах тоже имеют глубокие корни, и сейчас национализм расцветает. Каждый преувеличивает собственные национальные особенности в ущерб интернационализму; возникла тенденция отрицать всё, что связано с СССР, в том числе и Октябрьскую революцию»¹⁸¹. После этого Мао высказал мысль о необходимости подготовить новую статью о Сталине — «в особенности с учетом венгерских событий»¹⁸². (Такая статья будет опубликована в «Жэньминь жибао» 29 декабря; в ней критика в адрес Сталина будет значительно ограниченна¹⁸³.)

Между тем 6 ноября Дэн выступил перед членами Секретариата ЦК и рассказал о том, что произошло в Восточной Европе. При этом он заявил: «После событий в Польше и Венгрии у [нашей] молодежи, деятелей демократических партий и даже некоторых кадровых работников партии стала наблюдаться идейная путаница, [а потому] появилась необходимость срочно и повсеместно внутри и вне партии провести целенаправленное классовое и интернациональное воспитание»¹⁸⁴. Сыграв, таким образом, определенную роль в подавлении народного восстания в Венгрии, Дэн теперь с новой энергией брался за окончательное искоренение идеологической контрреволюции у себя на родине.

Свои усилия он начал прилагать в двух направлениях: готовить еще одну «чистку» партии в рамках нового чжэнфэна (исправления стиля), а также общекитайское движение под лозунгом «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ». Последнее было нацелено на выявление идейных врагов в среде интеллигенции путем провоцирования деятелей науки и культуры, а также членов «демократических» партий на свободное выражение взглядов. Разумеется, инициатором обеих кампаний был Мао, Дэн же являлся их главным проводником.

Наиболее масштабной была вторая кампания, задуманная Мао Цзэдуном еще в декабре 1955 года и впервые оглашенная им же в мае 1956-го, но в то время не получившая поддержки интеллигенции, справедливо опасавшейся попасть в ловушку¹⁸⁵. С тех пор Мао не раз возвращался к этой идее, но только во время польского и венгерского кризисов, обнаживших подлинную опасность капиталистической реставрации в социалистических странах, стал предпринимать шаги по ее реализации. 17 октября он обсудил вопрос с Лю, Чжоу, Дэном и другими членами руководства¹⁸⁶, а уже через месяц на встрече с международной молодежной делегацией Дэн объявил, что «хотя марксизм-ленинизм и является нашей руководящей идеологией, но в вопросах науки можно допускать „соперничество ста школ“. Наш курс — свободная дискуссия. Если не бояться споров, истина скорее родится. Если же марксизм-ленинизм окажется побежденным, это будет означать, что марксизм-ленинизм не верен»¹⁸⁷.

После этого в стране наступила, казалось бы, идеологическая оттепель. В учебных заведениях немного ослабили партийный контроль, в газетах появились статьи, в которых высказывались либеральные идеи. Но сразу стало заметно, что и Мао, и Дэну, и другим партийным вождям либерализация давалась с трудом. Открыто они против нее не выступали, но иногда не могли скрыть раздражения. Так, 12 января 1957 года Дэн, посетив столичный университет Цинхуа, предупредил тех, кто вел себя слишком вольно, что, если они будут продолжать в том же духе, к ним все же будут применены методы диктатуры¹⁸⁸.

Тем не менее в конце февраля, выступая с открытой речью «О правильном разрешении противоречий внутри народа» на расширенном заседании Верховного государственного совещания, Мао потребовал активизировать кампанию «ста цветов»¹⁸⁹. И Дэн, разумеется, поддержал его: «Было бы неправильно из-за того, что в самой критике случаются ошибки, не осмеливаться говорить. Это было бы возвратом к прошлому, когда царил мертвящий дух молчания и уныния»¹⁹⁰.

В начале мая 1957 года Председатель призвал к полному идеологическому и политическому плюрализму в рамках объявленной в конце апреля «чистки» партии. Непартийные граждане и особенно члены «демократических» партий и другие интеллигенты призывались выступить с критикой марксизма и членов китайской компартии, дать смелую и честную оценку партийной политике, помочь ликвидировать «три внутрипартийных зла»: бюрократизм, субъективизм и сектантство. На протяжении почти месяца все китайские газеты и другие средства массовой пропаганды были открыты для тех, кто выражал критические взгляды по любым политическим вопросам. В мае под руководством Дэна в Пекине прошла серия конференций с участием известных общественных деятелей-некоммунистов.

Многие либералы, однако, начали критиковать не «отдельные ошибки», а всю систему коммунистической диктатуры. Тогда 8 июня по инициативе Мао Центральный комитет принял указания об организации сил для контрнаступления против «правых элементов». Свобода слова была ликвидирована, и коммунисты вернулись к прежним методам политического и идеологического террора.

Крупномасштабная политическая провокация удалась: теперь коммунисты могли со всей энергией начинать выпалывать сорняки и уничтожать прочую «мерзость»¹⁹¹. «Крупная рыба… попала в сеть», — заметил по этому поводу Дэн в беседе с советником-посланником СССР в КНР Петром Андреевичем Абрасимовым. «Если бы КПК не соблазнила их [«правых»], они бы не посмели открыть огонь и начать действовать так широко. Правые… напоминают змею, которая вылезает из норы, чувствует опасность и хочет уползти назад, но оказывается схваченной за хвост», — цинично объяснил он¹⁹². Вряд ли Абрасимов удивился: ЦК Компартии Китая информировал Москву о реальных целях кампании заранее, секретным письмом. Вот что по этому поводу говорила Екатерина Алексеевна Фурцева, тогдашний секретарь ЦК КПСС по идеологии, журналисту «Нового времени» Валентину Михайловичу Бережкову: «Формула „Пусть цветут сто цветов“ рассчитана на то, чтобы выявить противников народной власти, а затем лишить их возможности тормозить социалистическое развитие в Китае»¹⁹³.

Теперь Мао поручил Дэну возглавить репрессивную кампанию против интеллигенции, поставив его во главе вновь сформированной внутри Центрального комитета группы, проводившей это контрнаступление¹⁹⁴. И тот справился с этим делом. Именно благодаря его активности впервые в истории Китайской Народной Республики ярлыки «правых буржуазных элементов» были приклеены миллионам образованных людей, а около полумиллиона оказались заключены в «лагеря трудового перевоспитания»¹⁹⁵. Не все они критиковали режим, многие оставались лояльны к новой власти, но пали жертвами интриг и «логики классовой борьбы». Дэна это не смущало: как мы знаем, он никогда либералом не был, а потому терпеть плюрализм не мог. Участвовал же он в кампании «ста цветов» только потому, что этого хотел Мао.

В конце сентября 1957 года на 3-м расширенном пленуме ЦК восьмого созыва Дэн сделал основной доклад — о борьбе против «правых элементов» и о партийном чжэнфэне. В нем, подведя итоги кампаний, он потребовал усилить марксистско-ленинскую пропаганду и политическое воспитание, «выкорчевав» «ядовитые травы». Он также заверил, что решительная борьба против «правых» будет продолжена, причем в еще более крупных масштабах, объяснив, что речь идет о «социалистической революции на политическом и идеологическом фронтах», то есть о разрешении «антагонистических, непримиримых, фатальных противоречий» между народом и буржуазной «правой» интеллигенцией. Мы будем «разоблачать, изолировать и громить, а в определенных случаях наказывать и подавлять» врага, грозно предупредил он, объявив абсолютно неприемлемыми интеллигентские требования «так называемой „независимости“ и „свободы“», включая «свободу прессы, литературы и искусства»¹⁹⁶.

В том, что борьба против «правых» путем такой циничной провокации была оправданна, Дэн не сомневался до конца жизни, хотя со временем, после тяжелых несправедливых гонений, выпавших на его собственную долю и долю его семьи в годы «культурной революции» (1966–1976), стал сожалеть о безвинно пострадавших. В феврале 1980 года на 5-м пленуме ЦК одиннадцатого созыва он признал: «Я… ошибался. В движении против правых элементов в 1957 году я был активистом и несу ответственность за перегибы. Ведь я тогда был Генеральным секретарем». Через месяц, правда, он дал более сбалансированную оценку: «Борьбу против правых элементов в 1957 году все же надо признать правильной… Я много раз говорил, что тогда кое-кто действительно распоясался, хотел отвергнуть руководство компартии и повернуть вспять дело социализма. Если бы мы не дали отпора, то мы не смогли бы идти вперед. Ошибка состояла в расширении масштабов борьбы»¹⁹⁷.

Сожаления Дэна были, увы, запоздалыми. Огромное число невинных людей, пострадавших от его действий, к тому времени умерло.

Усердие Дэн Сяопина не осталось незамеченным. В ноябре 1957 года Мао взял его с собой в Москву на празднование сорокалетия Октябрьской революции. И представил Хрущеву со словами: «Вот этот маленький — очень умный человек, очень перспективный». После чего принялся «на все лады» расхваливать Дэна «как будущего руководителя всего Китая и его компартии». «Это будущий вождь, — говорил он. — Лучший из моих соратников. Главная растущая сила… Это человек и принципиальный, и гибкий, редкий талант»¹⁹⁸. Никита Сергеевич, как мы знаем, и сам за год до того обратил на Дэна внимание. «Да, — согласился он, — я тоже [во время переговоров о Польше и Венгрии] почувствовал, что это сильный человек»¹⁹⁹.

Похвалы Мао были особенно знаменательны, так как об остальных вождях КПК он говорил Хрущеву «в мрачных тонах или даже… грязно». О Лю Шаоци, например, сказал, что его «достоинством является высокая принципиальность, а недостатком — отсутствие необходимой гибкости». О Чжу Дэ — что тот «очень стар и, хотя обладает высокими моральными качествами и широко известен, но на него нельзя возлагать руководящую работу. Возраст не пощадил его». Даже у Чжоу он нашел изъяны (правда, не назвал какие), хотя добавил, что тот «может выступать с самокритикой, хороший человек»²⁰⁰.

В Москве Дэн вместе с Мао участвовал в двух международных совещаниях: представителей коммунистических и рабочих партий социалистических стран и представителей компартий и рабочих партий более шестидесяти стран мира. Именно он от имени Компартии Китая отвечал за подготовку проекта итогового документа первого совещания — «Декларации», которая, как предполагалось, должна была подвести окончательную черту под идейно-политическим кризисом, поразившим соцлагерь, подтвердив «нерушимое единство» последнего.

Идея совещания правящих партий стран социализма принадлежала Мао, опасавшемуся новых катаклизмов в социалистическом лагере. В начале февраля 1957 года Хрущев поддержал эту идею, а 28 октября отправил в Пекин советский проект «Декларации», который, однако, ни Мао Цзэдуну, ни другим членам высшего китайского руководства, в том числе Дэну, не понравился²⁰¹. Возражения вызвал главным образом тезис о возможности «мирного перехода от капитализма к социализму». Впервые озвученный Хрущевым на XX съезде²⁰², этот тезис сразу покоробил китайцев, которые, правда, не стали тогда предпринимать открытого демарша, выразив лишь несогласие на закрытых заседаниях²⁰³. В конце октября 1957 года, перед отлетом в Москву, Мао разъяснил послу Юдину: «Мы не собираемся обсуждать этот вопрос публично… так как это будет не в интересах товарища Хрущева, которому нужно консолидировать руководство. Но наш отказ от дискуссии не означает, что справедливость не на нашей стороне»²⁰⁴.

Не понравились вождям Компартии Китая и содержавшиеся в проекте другие тезисы XX съезда: о «мирном сосуществовании двух систем» и о «возможности предотвращения войн в современную эпоху».

Мао решил, что было бы неплохо самим подготовить проект, причем лучше в Москве, чтобы там же, кулуарно, обсудить его с советскими товарищами. Вопрос о «мирном переходе» особенно раздражал его, и он объяснил это заведующему отделом пропаганды ЦК Лу Динъи и своим секретарям Чэнь Бода и Ху Цяому, поручив им троим заняться проектом. Помогать им стал Ян Шанкунь. Общее же руководство осуществлял Дэн²⁰⁵.

К составлению проекта члены группы приступили на следующий день после прилета в Москву, 3 ноября. А закончив, стали согласовывать с советскими товарищами, которых возглавлял секретарь ЦК по идеологии Михаил Андреевич Суслов, прожженный партаппаратчик с лицом бездушного иезуита. Переговоры заняли несколько дней, и Дэн настолько искусно их вел, что смог добиться от Суслова принятия китайского текста за основу. Правда, как и следовало ожидать, тезис о «мирном переходе» Суслов не согласился вычеркнуть, несмотря на то что и Дэн, и другие китайцы доказывали, что буржуазия никогда не отдаст власть рабочему классу миром и надо будет прибегать к вооруженной силе²⁰⁶. В результате по решению «великого кормчего» Дэн предложил включить в проект оба тезиса: о «мирном» и «немирном» путях. Хрущев дал поручение Суслову принять такой вариант, после чего Дэн с одобрения Мао со своей стороны согласился вставить в «Декларацию» очень важную для Хрущева фразу об «исторических решениях» XX съезда, имеющих «не только великое значение для КПСС и коммунистического строительства в СССР», но и знаменующих начало нового этапа в международном коммунистическом движении, способствуя «его дальнейшему развитию на основе марксизма-ленинизма»²⁰⁷. Таким образом, получился компромисс, о чем Дэн по возвращении в Пекин и доложил Постоянному комитету Политбюро ЦК КПК²⁰⁸.

Девятнадцатого ноября Мао наряду с другими главами делегаций поставил подпись под «Декларацией». «На этот раз вы смогли соблюсти принципы равноправия, — важно заметил он Хрущеву в присутствии Дэна. — „Декларация“ получилась хорошая. А то раньше говорили о братских партиях, но это были пустые слова. На самом деле имелись партии отца и сыновей, кошки и мышек»²⁰⁹. Хрущев натянуто улыбнулся. Высокомерие Председателя, конечно, не могло ему понравиться, но он сделал вид, что не заметил его.

В те дни Хрущев вел себя с Мао заискивающе. За несколько месяцев до совещаний компартий он разгромил «антипартийную» группу Молотова, Мао был этим недоволен, и Никите Сергеевичу очень хотелось «склонить» его на свою сторону[58]. Поэтому он поселил его и всех прилетевших с ним китайцев, в том числе, конечно, Дэна, в Кремле, где для самого Мао выделил даже бывшие царские покои. (Большинство делегаций других компартий разместилось на подмосковных дачах.) Каждое утро Хрущев навещал его, заваливал подарками, сопровождал на все культурные мероприятия и вел «интимно дружеские» беседы²¹⁰. Но уважения не заслужил. После польских и венгерский событий лидер КПСС потерял в глазах Мао всякий авторитет, и Председатель позволял себе даже открыто критиковать его лично. «У вас плохой характер, — сказал он ему как-то во время банкета. — Вы легко раните людей. У братских партий могут быть разные точки зрения, так пусть они их выскажут, а вы потом не торопясь обсудите. Не надо волноваться»²¹¹.

На всё это, конечно, Дэн не мог не обратить внимания. Мао преподал ему в Москве хороший урок дипломатии, так что к концу поездки пиетет по отношению к «старшему брату», который Дэн еще лелеял в душе после XX съезда, исчез у него навсегда.

В то же время его восхищение «великим кормчим» достигло апогея. Тем более что не заметить особого к себе отношения со стороны Мао Цзэдуна он не мог. Он, правда, не слышал, как тот расхваливал его Хрущеву (вожди в тот момент сидели отдельно от соратников), но то, что Председатель именно к нему относился как к своему заместителю по делегации, несмотря на то что формально таковой являлась вдова Сунь Ятсена Сун Цинлин, было очевидно. Именно с ним он отправлялся на приватные беседы с Хрущевым и именно с ним обсуждал наиболее деликатные детали переговоров²¹².

Так что не случайно в этот свой визит в Москву Дэн неожиданно для себя стал наконец проникаться сокровенными идеями Мао относительно строительства социализма китайского типа по принципу «больше, быстрее, лучше и экономнее». Идеями, которые содержались в выступлении Председателя «О десяти важнейших взаимоотношениях» и которые Дэн, как мы помним, раньше не понимал. И когда Мао на совещании представителей коммунистических и рабочих партий 18 ноября вдруг возвестил, что через 15 лет Китай обгонит Великобританию по производству металла²¹³, Дэн начал ему горячо аплодировать.

Конечно, Мао сделал свое заявление под влиянием хвастуна Хрущева, громогласно объявившего за несколько дней до того, 6 ноября, на юбилейной сессии Верховного Совета СССР, что в течение ближайших пятнадцати лет Советский Союз сможет не только догнать, но и перегнать Америку²¹⁴. Но вообще-то склонность к авантюризму была всегда характерной чертой Председателя²¹⁵.

Вернувшись в Китай, Дэн начал с искренним энтузиазмом следовать новому курсу. Примерно тогда же поверить «великому кормчему» предпочли и остальные члены высшего руководства. Дэн вспоминал: «У товарища Мао Цзэдуна было головокружение от успехов. А у нас не кружилась голова? Товарищ Лю Шаоци, товарищ Чжоу Эньлай и я против не выступали, молчал и товарищ Чэнь Юнь. В этих вопросах надо быть справедливыми, нельзя делать вид, что виноват только один человек, а другие правы. Это не соответствует действительности. Ошибки совершал Центральный комитет, так что весь коллектив, а не один человек, несет ответственность»²¹⁶.

В январе 1958 года Мао созвал совещания высших кадровых работников в Ханчжоу и Наньнине, где обрушился с резкой критикой на тех, кто выступал против «торопливости» и «слепого забегания вперед». «Идеология и политика — командная сила», — провозгласил он в Ханчжоу, а в Наньнине едко раскритиковал Чжоу, предупредив его и некоторых других «товарищей», что они «оказались всего в каких-нибудь 50 метрах от самих правых»²¹⁷. Премьер растроился и выступил с самокритикой. Позже он объяснил своему секретарю, что главной причиной его ошибок было то, что он «отстал от товарища Мао Цзэдуна». «Я должен изо всех сил изучать идеи Мао Цзэдуна», — печально сказал он²¹⁸. Но Мао предложил заменить его, назначив премьером главу Восточно-Китайского бюро ЦК компартии Кэ Цинши, известного левака. Правда, через некоторое время, когда Чжоу на самом деле робко попросился в отставку, все же великодушно простил его²¹⁹.

Тридцать первого января Мао обобщил результаты обеих конференций в важном документе — «Шестьдесят тезисов о методах работы», в котором обосновал курс «большого скачка» в экономике, выдвинув лозунг «три года упорного труда». И вновь высказал решимость «за 15 лет догнать и перегнать Англию», правда, на этот раз не исключил, что для этого может потребоваться и «несколько больший срок». «Нам надо поднапрячься», — призвал он²²⁰.

Дэн не участвовал в январских совещаниях, но внимательно следил за их работой. И они вызвали у него воодушевление. «В 1958 году… я испытывал настоящую радость», — вспоминал он²²¹. Обладавший мощной харизмой Мао, казалось, совершенно парализовал его волю, и Дэн был уже не способен оценить критически ни экономическое положение страны, ни планы вождя. Он верил в «великого кормчего» как в Бога, слепо подчиняясь ему. Впрочем, так же, как и другие члены высшего руководства²²². Очевидец рассказывает: «Каждый стремился присоединиться к побеждавшей партии утопистов. Лю Шаоци, Дэн Сяопин, Чжоу Эньлай и Чэнь И, когда-то, возможно, и сдерживавшие Председателя, пели с одного голоса, который принадлежал Мао… Все оказались в плену утопической истерии»²²³.

В середине февраля, находясь в Сычуани, Дэн объявил местным ганьбу: «В вопросах строительства социализма идет борьба двух методов: строить социализм быстрее или строить медленнее. Метод Председателя Мао и ЦК партии состоит в том, чтобы, исходя из объективных возможностей, ускорять строительство. Ведя строительство, тоже нужно быть революционером, надо активно создавать условия для ускорения… Таков наш правильный подход»²²⁴.

А тем временем Мао, излучая энергию, понукал «неторопливых». То и дело мотаясь по стране, он с какой-то невероятной энергией заставлял партийные кадры проводить в жизнь его авантюрные планы. В экономике он разбирался слабо, но зато энтузиазма, воли и веры в собственную непогрешимость у него хватало с избытком. Ничего конкретного он, правда, не предлагал, так как и сам по существу не знал, как обогнать Англию. Ему просто страстно хотелось сделать это. Особенно увлекала его идея резкого увеличения таких показателей хозяйственного развития, как производство стали и зерна. Их он почему-то считал основными. Он требовал от руководящих работников поэкспериментировать, обещая, что «крепко драть» за «левизну» и «субъективизм» не будет²²⁵. Понимал он одно: у Китая есть огромное преимущество в сравнении с другими странами — гигантские ресурсы дешевой рабочей силы. И именно их надо привести в движение²²⁶.

В марте 1958 года в столице провинции Сычуань, городе Чэнду, Мао созвал новое совещание руководящих партийных работников, набросившись на них с обвинениями в консерватизме и слепом подражании СССР, несмотря на то что практически все они уже слепо шли за ним. Дэн, находившийся на этот раз среди участников, выступил с самокритикой. «Бороться против слепого забегания вперед нехорошо, — признал он. — Это подавляет энтузиазм масс и ганьбу. Мои мысли по поводу этой борьбы были в течение короткого времени хаотичны. Я не понимал, что в партии есть определенные разногласия между двумя линиями, и по некоторым вопросам разделял взгляды некоторых товарищей, думая, что в капитальном строительстве и некоторых вещах лучше действовать медленнее и осторожнее»²²⁷. В апреле он заметил новому советскому послу Степану Васильевичу Червоненко: «Мы… думаем о том, как представить… следующую задачу нашему народу: догнать Соединенные Штаты Америки в 25 лет или более». Такой лозунг, по его мнению, помог бы массам рвануться вперед²²⁸.

Мао, как мы помним, умел прощать товарищей, если те признавали «вину». А потому он остался доволен превращением Дэна из консерватора в энергичного проводника «большого скачка».

Между тем в мае 1958 года в Пекине по инициативе «великого кормчего» была созвана 2-я сессия VIII съезда китайской компартии для пересмотра «Предложений по второму пятилетнему плану развития народного хозяйства», принятых VIII съездом партии за два года до того. Темпы роста народного хозяйства, зафиксированные в «Предложениях», не устраивали более Председателя, так как в соответствии с ними объем выплавки стали в 1962 году должен был составить всего 10,5—12 миллионов тонн. Для того же, чтобы обогнать Англию, нужен был поистине гигантский рывок, тем более что Мао к тому времени пришел к выводу, что по производству стали Англию на самом деле можно перегнать не за 15, а за семь лет, а по добыче каменного угля — даже за два-три года!

С основным, отчетным, докладом на 2-й сессии, как и на самом VIII съезде, выступил Лю Шаоци, полностью солидаризовавшийся с вождем партии. Дэн же по поручению Председателя сделал доклад о московских совещаниях²²⁹. Делегаты 2-й сессии, разумеется, горячо поддержали оба доклада, после чего одобрили и новую генеральную линию Компартии Китая в следующей формулировке: «Напрягая все силы, стремясь вперед, строить социализм больше, быстрее, лучше, экономнее»²³⁰.

Главный партийный форум, таким образом, дал «зеленый свет» «большому скачку». И через некоторое время Мао радостно объявил, что уже в будущем, то есть в 1959-м, году Англия будет оставлена позади! Это означало, что в 1958 году Китайская Народная Республика должна была получить 10,7 миллиона тонн, то есть удвоить производство. Чуть позже он пересмотрел и эту цифру: ему захотелось иметь в 1959 году уже 30 миллионов тонн стали! А через 15 лет, то есть к середине 1970-х, Мао рассчитывал получать ежегодно 700 миллионов тонн, в два раза обогнав Великобританию по производству металла на душу населения! В 1958 году удвоить планировалось и производство зерновых, доведя его до 300–350 миллионов тонн, в то время как по первоначальному плану даже в 1962 году урожай мог составить чуть больше 250 миллионов!²³¹

В общем, планы определились, и ганьбу вместе с народом взялись за работу. Чрезвычайно активно участвовал в ней и Дэн, ежедневно обсуждавший с Мао, другими членами Политбюро и Секретариата проблемы экономического развития.

В то же время по поручению Председателя, не скрывавшего удовлетворения от участия «будущего руководителя всего Китая и его компартии» в московских переговорах, Дэн начал уделять повышенное внимание международным делам, в первую очередь — непростым вопросам, связанным со все более осложнявшимися отношениями Компартии Китая с Компартией Советского Союза. (До того в Секретариате ЦК он помимо общего руководства непосредственно брал на себя только работу в области пропаганды и сельского хозяйства, связи же с советскими коммунистами, как и все остальные международные дела, находились в ведении Ван Цзясяна²³².)

Новый раунд дискуссий с кремлевским руководством втянул Дэна в свою орбиту летом 1958 года. Вечером 21 июля Мао вызвал его, объяснив, что только что вернувшийся из отпуска посол Юдин срочно просит о встрече. Помимо Дэна в дом к Председателю прибыли тогда и другие члены Постоянного комитета, а вскоре явился сам Юдин в сопровождении двух сотрудников посольства. После приветствий и общих фраз он передал Мао предложение советского руководства о создании совместного с КНР военно-морского флота на Тихом океане. Мао поинтересовался, кто будет этим флотом управлять, но посол не знал, так как Хрущев не разъяснил ему. Мао страшно разозлился, тем более что за четыре месяца до того китайское руководство получило письмо от министра обороны СССР Малиновского, в котором содержалось предложение советского правительства о совместном сооружении в КНР радиолокационной станции слежения за перемещением кораблей советского Тихоокеанского флота. Мао и другие китайские руководители, в том числе Дэн, расценили оба предложения как посягательство на суверенитет Китая²³³.

На следующий день в течение пяти с половиной часов в присутствии Дэна и других китайских вождей Председатель учил Юдина, как говорится, хорошим манерам. «Вчера вы меня так разозлили, что я не мог уснуть всю ночь», — сказал он, в частности. Юдин дипломатично предложил Мао обсудить эти вопросы напрямую с Хрущевым, но тот заметил, что встречу на высшем уровне «можно и не проводить»²³⁴.

Юдин настолько разволновался, что через несколько дней слег с острым спазмом сосудов головного мозга и временным параличом правой стороны. А 31 июля в Пекин неожиданно прилетел сам Никита Сергеевич, решивший все же лично переговорить с Мао. Он ведь в самом деле ничего плохого не хотел. Просто погорячился, «преувеличив», как он позже говорил, «интернациональные интересы» Компартии Советского Союза и Компартии Китая²³⁵. Ну так что ж из того?

Мао встретил его, выслушал объяснения («Я извинялся, как только мог», — скажет потом Хрущев²³⁶), но прощать сразу не стал. В тот раз он выплеснул на него всю обиду и злобу, накопившиеся со времени сталинских унижений.

Из всех соратников на первую встречу с Хрущевым он пригласил только Дэна — теперь главного эксперта по китайско-советским отношениям. Перед началом беседы, то ли запамятовав, что уже представлял Дэна Хрущеву, то ли не рассчитывая на память последнего, он сообщил: «Это Дэн Сяопин, наш Генеральный секретарь». И добавил: «Вы не смотрите, что он маленький, он был главнокомандующим нашей Хуайхайской битвы, секретарем фронтового комитета, а в ЦК руководит повседневной работой, поэтому сегодня главным образом он и будет с вами разговаривать»²³⁷. Однако, как свидетельствует стенограмма встречи, которую вели переводчик Николай Трофимович Федоренко и посольский работник Анатолий Иванович Филев, говорил в основном Мао, а Дэн смог вставить только пару реплик, правда, по существу²³⁸. Свой темперамент и блестящее умение полемизировать он, похоже, проявил только в последующие дни. По крайней мере, по словам переводчика Янь Минфу, Мао все же в какой-то момент сел в сторонку, предоставив Дэну атаковать Хрущева. И тот, «опираясь на факты, разоблачил стремление КПСС подорвать… суверенитет [Китая] и контролировать… [китайскую] партию»²³⁹.

Вообще этот визит был для нашего руководителя изматывающим. В один из дней Мао перенес переговоры в бассейн, где, казалось, можно было освежиться, но и это не принесло Хрущеву облегчения. Рассекая водную гладь, «великий кормчий» продемонстрировал гостю высокий класс, в то время как глава КПСС, плававший плохо, беспомощно барахтался[59]. Даже по ночам Никита Сергеевич не мог расслабиться, так как на вилле, где он поселился, его одолевали москиты. «В Китае даже комары на вашей стороне», — сказал он по этому поводу Мао²⁴⁰. А перед отлетом домой, пытаясь «сохранить хорошую мину при плохой игре», натужно пошутил, указывая Мао Цзэдуну на Дэн Сяопина: «Этот ваш маленький больше всех меня напугал!»²⁴¹ Похоже, коротышка Дэн напоминал ему одного из тех кровососов, которые, пронзительно пища, злобно кусали его душными пекинскими ночами[60].

«Мы ему [Хрущеву] воткнули иголку в задницу», — сказал Председатель одному из членов своего окружения²⁴². Он дал указание Дэну ознакомить первых секретарей провинциальных парткомов КПК с современным состоянием советско-китайских отношений²⁴³.

Впрочем, долго думать о Хрущеве ни он, ни Дэн не могли. К осени 1958 года «большой скачок» достиг апогея. В целях максимально эффективного разделения труда и мобилизации народных масс на строительство различных ирригационных объектов в деревнях и городах повсеместно создавались крупные кооперативы — «народные коммуны», объединявшие до десяти тысяч дворов и более. В них люди, воодушевленные перспективами скорого изобилия, не только работали, но и развивали коммунистические отношения. Ликвидировали заработную плату и приусадебные участки, переходили на принцип «от каждого по способностям, каждому по потребностям», обобществляли домашнюю живность и даже утварь и, стремясь к максимальной экономии рабочего времени, вместо домашних кухонь создавали общественные столовые, где вводили бесплатное питание. Мао эта инициатива понравилась. «И в деревне, и в городе — всюду социалистические порядки следует дополнять коммунистическими идеями», — объявил он²⁴⁴.

В полном восторге от «народных коммун» был и Дэн. «Народные коммуны обладают огромной и ценной силой, и крестьяне говорят, что они „не распадутся, даже если ударит гром“, — писал он. — В условиях нашей страны народные коммуны являются мощным орудием ускорения социалистического строительства деревни, а также лучшей формой общественной организации при переходе деревни в будущем от коллективной собственности к всенародной собственности, от социализма к коммунизму»²⁴⁵.

В августе 1958 года Мао показалось, что «продовольственная проблема уже решена», и он решил «как следует» заняться металлургией²⁴⁶. В стране началась эпидемия строительства кустарных домен. В них граждане от мала до велика стали варить металл из всего, что только имелось под руками: железного лома, дверных ручек, лопат, домашней утвари.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.