ЭПИЛОГ: «БЛАГОДАРНАЯ РОССИЯ»

ЭПИЛОГ:

«БЛАГОДАРНАЯ РОССИЯ»

Герои Смуты, каждый по-своему, остались в истории Отечества. Они всегда будут интересны своим подвигом, доказавшим необходимость и возможность действий простых, «младших» людей, если в них есть нравственная основа и стремление к освобождению своей родины. Такие притягательные и поучительные примеры придают силы в тяжелых исторических обстоятельствах. Но и в обычное время «Благодарная Россия», как написано на памятнике Минину и Пожарскому на Красной площади в Москве, помнит о их подвиге. Впрочем, выскажу крамольную мысль: если бы в 1818 году не поставили памятник Минину и Пожарскому на Красной площади, вряд ли сегодня, спустя четыреста лет после их подвига, мы вспоминали бы эти имена с подобающим патриотическим чувством!

Героический ореол тех, кого историческое самосознание народа возвело на пьедестал, ставит их образы и восприятие выше любой научной критики. Мифология всегда сильнее науки истории, и только воздействие ее законов заставляет нас без отторжения смотреть на соответствующие канонам классицизма римские лица, туники и вооружение князя Пожарского и Минина. Не случайно А. С. Пушкин в черновых набросках «Романа в письмах» (1829) обратил внимание на пафосную запись на монументе, изваянном по проекту скульптора Ивана Петровича Мартоса. В тексте этого пушкинского произведения герой с «прискорбием» вспоминал «уничижение наших исторических родов»: «Да какой гордости воспоминаний ожидать от народа, у которого пишут на памятнике: "Гражданину Минину и князю Пожарскому". Какой князь Пожарский? Что такое гражданин Минин? Был Окольничий (так у героя Пушкина, надо — стольник. — В. К.) князь Дмитрий Михайлович Пожарский и мещанин Козьма Минич Сухорукой, выборный человек от всего Государства. Но отечество забыло даже настоящие имена своих избавителей. Прошедшее для нас не существует! Жалкий народ!»[712]

Бытование образов героев Смуты, их восприятие в отечественной культуре, а также использование в пропагандистской мифологии заслуживают отдельного исследования. В той или иной мере, художественное отражение исторических образов влияет как на историков, так и на тех, кто обращается к прошлому в поисках поучительного примера. Замечу только, что повторяющиеся попытки приспособления прошлого к преходящим целям идеологического расчета больше говорят не об истории, а о других временах. Минин и Пожарский, например, пришлись впору сначала идеологам «самодержавия, православия и народности» 1830-х годов. Тогда появилась пьеса молодого литератора Нестора Васильевича Кукольника «Рука Всевышнего Отечество спасла», театральная премьера очень понравилась царю Николаю I, император щедро наградил автора. В булгаринской «Северной пчеле» опус Кукольника хвалили в таких выражениях, которые сегодня звучат как пародия: «дюжая, плечистая драма». Напротив, журналист и историк Николай Алексеевич Полевой написал разгромную рецензию на эту пьесу, поплатившись в 1834 году литературной судьбой издававшегося им журнала «Московский телеграф»[713].

Характерна насчитывающая целый век перекличка символов, шедших от традиций монархических книжек и «народных картинок» к кинематографу. Одним из самых заметных явлений советского предвоенного кино стал фильм режиссеров Вениамина Дормана и Всеволода Пудовкина «Минин и Пожарский», удостоенный Сталинской премии 1940 года. Этот масштабный опыт советского конструирования национальных героев свидетельствовал о повороте к национализму в пропаганде большевиков в конце 1930-х годов[714]. Книги о «великом деле» Минина и Пожарского появлялись и в годы Великой Отечественной войны, когда они оказались особенно востребованы. Но стоит все-таки различать искреннее стремление найти патриотические образцы и намеренное искажение истории в угоду политике.

Попытки внедрить мифологию вместо истории неистребимы. О живучести манипуляций с общественным сознанием, использующих историческое прошлое, свидетельствует и совсем недавний пример. Начинателями нынешнего праздника «народного единства», отсылающего к событиям Смуты и освобождения Москвы в 1612 году, был дан государственный заказ, реализованный в фильме режиссера Владимира Хотиненко «1612». Новый фильм должен был продолжить советскую практику кинематографических иллюстраций истории России, но подвиг князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина (вот примета времени — его почти нет в фильме) стал всего лишь фоном для произведения в жанре исторического «фэнтэзи». Образы нашего времени — князь Пожарский в исполнении брутального героя боевиков и пресловутый Кириша Минибаевич (комментарии, как говорится, излишни)!

Обычно продолжение биографии исторических героев, переживших рубеж 1613 года, укладывается в стандартную фразу, которую можно встретить в энциклопедиях, о том, что дальше эти люди «активной политической роли не играли». А ведь жизнь продолжалась, герои прошедшей Смуты должны были соизмерять настоящее со своим прежним опытом и приспосабливаться к новым обстоятельствам. По своим заслугам в освободительном движении князь Дмитрий Трубецкой и князь Дмитрий Пожарский могли претендовать на место в ряду первых советников царя, но получили ли они его? Вопрос, оказывается, из разряда риторических, и это тоже достаточно характерно и поучительно для нашей истории.

Историческая память причудлива. Говорить о героях Смуты — значит говорить о героях гражданской войны, в которой победителей никогда не бывает. Несколько десятилетий спустя Симон Азарьин точно напишет об этом времени в «Книге о новоявленных чудесах преподобного Сергия Радонежского»: «Грады же вси в несогласии быша: овии к Поляком и к Литве приложишася и вместе с еретики за едино християнскую кровь проливающе; инии же к вором, к названым царевичем приложишася и тии тако же враги быша православным християном, не менши того кровь проливающе; инии гради Росийстии от Немец обладаеми быша; прочий же гради особ сташа, самоде-ржавъствоваше, а Московскому государству ни откуду помощи не бе: одолеша окаяннии еретицы»[715]. Кого в такой политической чересполосице можно было назвать героями? К власти в Московском государстве в 1613 году возвратились по преимуществу те же члены Боярской думы, кто избирал некогда королевича Владислава на русский престол, кто провел все дни осады столицы в самом Кремле, поддерживая борьбу против Минина и Пожарского. Из-за царских бояр случились все потрясения, приведшие к необходимости создания земских ополчений, и им же была возвращена власть! Стоит ли удивляться тому, что уже вскоре после начала правления царя Михаила Федоровича князь Дмитрий Михайлович Пожарский хотя и получит боярский чин, но окажется «выданным головою», то есть наказанным в местническом споре с родственником воцарившихся Романовых. Еще один избавитель Отечества и несостоявшийся русский царь — боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой — сначала будет отослан из столицы с войском под Великий Новгород, а впоследствии назначен на воеводство в далекий Тобольск, где и окончит свои дни. Судьба бывшего выборного «боярина Московского государства» и казачьего предводителя Ивана Заруцкого оказалась самой незавидной: его казнили после безуспешных попыток привлечь на свою сторону. Может быть, в обстоятельствах земной, а не героической жизни этих «замечательных людей» Смуты слышна древняя история о человеческой неблагодарности? Конечно, и она тоже, но чаемые всеми уроки Смуты всегда связаны с нелегким нравственным выбором. Ведь герои сначала живут обычной жизнью, и только потом возникает необходимость выделить их из ряда других участников исторических событий.

История значительно сложнее наших представлений о ней. Герои Смуты действительно сделали великое дело. Кто захочет, тот запомнит состоявшиеся исторические уроки и сделает выводы на будущее. Только они, эти уроки, будут совсем не простыми или выгодными власти, заказывающей удобную ей мифологию. В самом начале книги приводились слова великого историка Ключевского о «добрых, но посредственных» людях, выводивших Русское государство из Смуты. Что же произошло с ними, что заставило «юных», по слову Кузьмы Минина, выступить впереди «старейших»? Возможно, ответ на этот вопрос нашел ученик Василия Осиповича — историк Алексей Иванович Яковлев, подчеркнувший, что люди начали очищение с себя, с устранения собственной вины в молчании и потакании всем действиям власти: «Прояснение в руководящих элементах русского общества идеи ответственности сделалось, вероятно, поворотным моментом в развитии событий Смуты… Навсегда останется скрытым для нас, как переживали эти чувства и мысли люди, поднявшиеся в ту пору на защиту родины, — Ляпуновы, Дионисии, Пожарские, Минины и тысячи других русских людей, не писавших, даже не говоривших, а действовавших и умиравших за свой народ и свою страну… В Смуту русские люди поняли, что политический и общественный порядок находится и на их попечении и совести…» Далее, от осознания своей вины — «домолчались!» — следовал переход к тому, чтобы самим восстанавливать «политический порядок»[716]. «Наша первая Смута, как никакая другая, показала всю опасность социального эгоизма и небрежения элиты к интересам всех остальных сословий и социальных групп»; «взаимная ответственность общества перед властью и власти перед обществом» — так формулируются сегодня историками уроки Смуты[717]. Ибо в сложные исторические эпохи особенно востребованными становятся простые правила честной жизни. Не случайно в молитвах, с которыми ополчение двинулось на освобождение Москвы, просили: «смирение миру… и всей земле соединение, и братство, и любовь, и целомудрие, да поживем в преподобии и правде»[718]. Многие люди предпочли жертву награде и не изменили себе; им было уже тогда хорошо известно, что «на лжи жизнь не построить» и спрашивать надо прежде всего с себя. Так и родились идеи общего земского дела в защиту «веры и отечества», участия Земли в главных делах Российского царства, ставшие основой для появления уже в другие времена не коллективной, а личной ответственности граждан. Остается понять, почему так непросто было вернуться к «тишине и покою» и как найти потерявшуюся в Смуту русскую правду…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.