Союз Советских

Союз Советских

Первым впечатлением от Советского Союза стала Центральная клиническая больница, ЦКБ. Потом были другие больницы — маленький иракский беглец из них не вылезал. Лечиться приходилось и от дистрофии, вынесенной из концлагеря, и от косоглазия (получил прикладом по голове при аресте отца).

Он жил теперь в Москве, с мамой и двумя сестрами. В семь лет уже вполне русскоговорящий родственник пророка Магомета пошел в советскую школу — ранец, костюмчик мышиного цвета… Потом щедрая на повороты судьба его заложила очередную петлю: во второй класс Али пошел в родном Багдаде.

Там случился очередной переворот, и генерал Ахмед Хасан Баакер снова повернул руль налево. Либерализация была настолько беспрецедентной, что в правительство вошли коммунисты и даже курды. Советский Союз по такому случаю получил доступ к иракской нефти, а маленький Али — к родному любимому деду, и пять лет, до смерти Наджи Юсефа, прожил возле него.

На родину вместе с Али полетела его старшая сестра, Шада. Мама навсегда осталась в Москве; она так и не вернулась в страну, где убивали ее мужа. Любовь к Родине и ненависть к ней — две стороны одной медали.

Маленький Али увидел золотые и прощальные годы старого Наджи Юсефа: тот победил на выборах главы Союза адвокатов Ирака; аресты и унижения были позади; маленький сирота, тайно заправлявший в штаны арабское платье, чтобы пойти в светскую школу, заканчивал жизнь в уважении и достатке; рядом подрастал любимый внук, которому можно было давать разные книги и, не таясь, пересказывать Толстого и Чехова.

Наджи Юсеф умер, когда скрипучее колесо истории пошло на новый кровавый оборот: он успел застать возвышение Саддама Хусейна. Уже погиб в странной автокатастрофе сын президента, стоявший на пути будущего тирана к власти…

Бывший боевик и убийца, Саддам был в ту пору вице-президентом Ирака. Надо ли говорить, что и президент тоже умер довольно быстро и странно…

Читавшим шекспировского «Ричарда Третьего» нет нужды в багдадских подробностях; общий сюжет ясен и так. Иракские нацисты вернулись, чтобы остаться у власти уже пожизненно. История Ирака пошла своим типовым кровавым путем, а Али во второй раз — и навсегда — покинул родину.

И на четырнадцать лет стал москвичом.

Вдову погибшего лидера иракской Компартии поселили, разумеется, не где попало: Гагаринский район, престижный московский Юго-Запад — университет, научные институты… Население в тех краях обитало соответствующее. Там, в 31-й средней школе, на улице Двадцати Шести Бакинских Комиссаров, формировался теперь взгляд Али на мир.

Его друзьями стали мальчишки с очень типичной, хотя и своеобразной генеалогией. Каждая вторая семья — потомственная, с царских времен, профессура; все деды — репрессированные-перерепрессированные…

В нашем поколении и социальном слое это было статистической нормой: один дед погиб на войне, другой репрессирован. В среднем так у нас и выходило.

Багдадские дедушки Али, адвокат Наджи Юсеф и мулла Ахмед, не погибали на фронтах Великой Отечественной и не пропадали в ГУЛАГе, но в фашистских застенках погиб его отец! Тема уничтоженных предков сплачивала мальчишек намертво; еще не диссидентство, но свободомыслие было нормой в 31-й школе: Булгаков и Оруэлл, Стругацкие и Венедикт Ерофеев были прочтены Али к семнадцати годам, «самиздат» и «тамиздат» вовсю ходили по рукам…

Долгое время мой герой не мог понять: к чему эти прятки? что в этих книгах антисоветского? Стругацкие были пропитаны духом созидания и братства; Булгаков руками Воланда сокрушал зло; Оруэлл предостерегал против тоталитаризма, борьбе с которым отдал жизнь Салям Адиль…

Советский Союз был для юного Али символом добра и прогресса. Одновременно с Оруэллом он читал «Брестскую крепость» — и не видел противоречия в репертуаре.

Я, признаться, не вижу его тоже. Добро и зло — мерцающие материи, и редко бывают приколочены раз и навсегда; так ловят изменчивый сигнал в радиоэфире, шаря по шкале настройки: надо прислушиваться, надо все время прислушиваться…

Сколько продержалась в Али вера в СССР как оплот мира и прогресса, сам он твердо сказать уже не может, но этот песок вымывало каждый день. Авторитарные абсолюты рушились в детской голове, — может быть, это ранний удар фашистским прикладом так хорошо помогает становлению ценностей?

Но один день и один случай Али помнит хорошо.

В учебнике с торжественным придыханием описывался подвиг мальчика, который погиб, пытаясь потушить загоревшийся колхозный трактор, и маленький Али пришел к маме с сомнением: стоило ли погибать ради этого? Ведь это же кусок железа, а тут — человеческая жизнь!

Для коммунистической мамы такого вопроса не существовало: общественное благо стоило жизни, оно стоило многих жизней!

Общественное благо? Трактор?

Колхозный трактор! Колхозный!

А мальчик?

Мальчик — весь, сколько его было, — пошел на пример в учебнике, на назидание. Вместо собственной жизни, вместо любви, счастья, радости, женщин, путешествий, книг, детей, внуков…

Али представлял себя на его месте. Он был сыном погибшего коммуниста, и он не был трусом, но что-то мешало ему идти погибать за трактор. Разум протестовал.

А вокруг распадалось на куски то, что казалось совершенно незыблемым при взгляде из Багдада: над советской властью издевались даже в кремлевской больнице! Член ЦК Украины, шахтер, рассказывал анекдоты про Стаханова… Маленький твердокаменный Али чувствовал себя последним оплотом марксизма.

Чувствовал, впрочем, недолго. «Я был левым до приезда в СССР», — сформулировал он много лет спустя.

Там, где прошло его детство, совестливый человек не мог не стать человеком левых убеждений! «Укуси меня за десять фильсов», — предлагала бедная иракская девочка — богатой. Десять фильсов, медные копейки, неоткуда было взять ей и ее родителям… Иракская нищета была такой, какой даже мы, неизбалованные дети советских разночинцев, не можем себе представить.

Али вспоминает путешествие с дедом-адвокатом в дом их прислуги. Это был ад: сорок пять градусов в тени. Дом стоял в череде других раскаленных лачуг, построенных из кусков жести… Путешествие, объясненное желанием вручить подарок на день рождения дочери прислуги, было затеяно, разумеется, в педагогических целях: Наджи Юсеф выводил внука в реальность.

Дед был социалистом, твердым сторонником образования и эволюции, но нищета плодила сторонников левых идей в так хорошо знакомом нам кардинальном варианте: идея насилия витала в воздухе и распространялась, «как мухами зараза». Дядя, брат матери, тоже был коммунистом, и все сказки в семье были про коммунистов: коммунист Спартак, коммунист Робин Гуд… Даже Тарзан был коммунистом! «Вот только с Красной Шапочкой были проблемы», — усмехается Али.

Житель успешного Квебека, он сформулировал потом главную удачу двадцатого столетия:

— Слава богу, что Маркса внимательно прочитали капиталисты, а не рабочие!

Велфер, инструмент социальной помощи, увидел белый свет в 1918 году в Новой Зеландии, рассказывает Али. Может быть, именно Россия, через весь земшар, просветила головы тамошнему правительству? Совершенно не исключено: урок-то был яснее некуда.

Если не делиться — отнимут.

Если не реформировать — взорвется.

Если не уходить — свергнут.

Элементарная двухходовка, а вот поди ж ты: век спустя авторитарный баран снова упирается рогами в глухую стену — и ни на сантиметр оттуда! Так и стоят по всему миру, упершись рогами, пока не сдохнут или не пойдут на мясо. Но и свежий пример Чаушеску, Милошевича и Каддафи — не впрок оставшимся. Стоят насмерть!

По соседству (в странах, которым повезло) размеренно, не улетая за края, качается маятник здравого смысла, и пока новая Россия закаменевала в своем новом абсолюте, соседка Польша сменила Валенсу на Квасьневского, Квасьневского — на Качиньского, Качиньского — на Коморовского… Налево — направо — снова налево…

Консерваторы не дают экономике развалиться.

Либералы не дают ей стать бесчеловечной.

Но осторожнее! Если маятник раскачать слишком сильно, возвращение будет страшным. Тогда на смену Марии Антуанетте придет Робеспьер, а потом придут за самим Робеспьером. Тогда на смену социалисту Альенде, разрушившему экономику страны, придет генерал Пиночет, и стадионы станут концлагерями. Тут голодуха — там репрессии. Или гражданская война — и репрессии с обеих сторон, как во Франции два века назад, как в Испании тридцатых годов прошлого века…

Тогда — уже нет и не будет никакой золотой середины: только вылет с размаху за края, в очередную кровь! И — милости просим выбирать между фашистами и леваками… И всякая власть отныне — только пожизненно, причем уже поневоле: ведь оппоненты не оставят тебя в живых после того, что ты сделал с ними! И — полное, на десятилетия, закаменевание враждебных идеологий, и взаимная интронизация убийц. Сколько крови пролили бакинские комиссары, прежде чем маятник прилетел к ним самим!

По улице имени этих комиссаров шел в школу юный Али Аль-Мусауи, сын погибшего главы Компартии Ирака…

В Москве, в семидесятых годах прошлого века, не было лачуг, крытых жестью, и фашистов еще не было тоже. Страна строила коммунизм, и улицу в районе метро «Аэропорт» назвали именем Саляма Адиля…

Пройти по улице, названной в честь твоего убитого отца, за тысячи километров от родного дома… — какое объемное, должно быть, чувство!

Саудиты еще не обрушили цены на нефть, и строительство коммунизма (по крайней мере, в Москве) протекало вполне сносно. То есть собственно в коммунизм тут уже не верил никто, кроме мамы Али, но жаловаться было грех.

Это были странные времена, ей-богу.

Глядя через оптику сорока минувших лет, даже умилишься: как жили! «Таганка», «Современник»… В кинотеатре «Форум» на десятичасовом вечернем сеансе показывают «Зеркало» Тарковского, а захаровского «Мюнхгаузена» — так просто по телевизору! Массовых казней уже нет, а шпроты и палка колбасы в заказе еще есть. В Москве живут и Капица, и Высоцкий, но главные люди здесь, конечно, мясники и директора мебельных магазинов; места знать надо, говорят же вам: будет и югославская горка, и билет на «Таганку»… Москва же!

Дефицит юного Али если и интересовал, то только книжно-театральный, и если что-то огорчало его в СССР по-настоящему, так это цензура: в Багдаде-то можно было купить любые газеты! А Али хотел знать все: дед Наджи Юсеф, первый в их роду человек, читавший «разные» книги, передал эту нешуточную страсть внуку…

Они с одноклассниками пристрастились слушать «голоса» и добывать журнальчики, пахнущие не нашими типографиями. До развала Союза оставалось десятилетие с гаком, но «Шаги командора» — те, из книги Венедикта Ерофеева, были для Али свершившимся фактом. К окончанию школы он твердо знал, что не будет коммунистом.

«Совок» сделал все для того, чтобы Али свернул с дороги отца, как свернул когда-то с дороги своего отца Салям Адиль.

Ни мира, ни справедливости не было на коммунистических путях, как не было их и на путях Аллаха.

Друга Али, Мишу Столяра, не выпускали в Штаты.

Матушка Советская власть расстаралась для этой семьи. Деда, американского еврея, представлявшего США по линии Коминтерна, расстреляли в тридцатых; его сына, будущего отца Миши, сослали в ГУЛАГ.

В семидесятых его, чудом уцелевшего, держали на поводке из-за жены-геофизика: она знала какие-то страшные секреты про геофизическое устройство Родины, и о том, чтобы отпустить их за океан, не могло быть и речи!

Пятнадцать лет семья Столяров обивала пороги советских инстанций, демонстрируя журналы на языках народов мира, в которых давно были опубликованы все эти секреты Полишинеля, — Родина продолжала стоять на страже! Она стояла на страже полтора десятилетия, и полтора десятилетия смотрела на невыездных Столяров в упор, насупив брови и заложив уши берушами, пока не сдохла вместе со своими серпами-молотками и геофизическими секретами вековой давности.

Только тогда сын и внук американца, прихватив родного геофизика, смогли вырваться из «совка». Большой черный человек в иммиграционной службе, в аэропорту имени Джона Фицджеральда Кеннеди, с нескрываемым интересом рассмотрел документы, поднял на глаза на семью Столяров и произнес:

— Welcome home.

Добро пожаловать домой.

Где у человека дом, решает он сам, но жизнь, конечно, иногда раскладывает колоду удивительным образом…

В детстве Али мечтал стать адвокатом, как дед. Но — становиться адвокатом в Советском Союзе? В стране, где приговоры пишутся в партийных верхах? Для этого надо было пополнять ряды циников — либо уж идти в диссиденты, как Зоя Крахмальникова или Юрий Шмидт…

Диссидентом юный Али не был — и поступил в МИСИ. До кучи неуемный потомок пророка пошел на вечернее в Архитектурный… Интересно же!

Потом (уже сильно «потом», на собеседовании в Канаде) на вопрос в анкете: «Сколько лет получали образование?» — Али честно ответил: «Двадцать шесть».

— Вы не поняли, — сказали ему.

— Это вы не поняли, — ответил он.

Диссертацию на тему «Тектоника небоскребов» Али Аль-Мусауи писал уже в Монреале. Там же — просто чтобы выучить как следует французский! — уже на четвертом десятке лет поступил в университет на журналистику. Сегодня осваивает испанский. Ну нравится человеку учиться, что ты тут поделаешь!

А в юности Али практиковал науки и послаще архитекторской. Пятеро студентов МИСИ, посреди десятой советской пятилетки, основали на паях «Студенческое Научное Общество По Изучению Камасутры», сокращенно СНОПИК. Квартиру для занятий студенты снимали вскладчину, и их тяга к знаниям поражала соседей…

Ветераны СНОПИКа дружат до сих пор, хотя «большой взрыв», произошедший на рубеже девяностых, разбросал их по всей земле, от Австралии до Калифорнии.

В Москву, пожив немного в Америке, вернулся «гордый нацмен Соболев-Соболев».

Полный титул этот принадлежит самому Соболеву: он один не был семитом в их веселой студенческой компании — и торжественно уравновесил это неравенство двойной русской фамилией! Товарищи по СНОПИКу (араб Али и трое евреев-однокурсников) подхватили игру — и с тех пор Коля звался у них не иначе как «гордый нацмен Соболев-Соболев».

Александр Бердичевский тоже живет в Москве. Али встретился с ним в 1992 году, и на эту встречу Бердичевский с гордостью приволок кипу книг: смотри, что здесь издали за эти годы!

Все чем-то торговали тогда, вспоминает Али русское начало девяностых, какой-то загадочной красной ртутью, деревом, алюминием, матрешками… Глаза бывших строителей коммунизма загорались лихорадочным блеском или гасли вовсе.

А Саша продолжал читать.

Ах, эта интеллигентская разновидность рая — читать разные книги! Но миллионы людей на земном шаре все это время продолжали читать ту самую, одну-единственную книгу, готовя очередной ад.