НИ ДЕНЕГ, НИ ПРИСТАНИЩА. У ВЕНЕЦИАНСКОГО ПОРОГА

НИ ДЕНЕГ, НИ ПРИСТАНИЩА. У ВЕНЕЦИАНСКОГО ПОРОГА

В самый разгар карнавала Казанова прибыл в Экс-ан-Прованс, славный своим парламентом. В то время в городе в гостях у брата находился известный в те времена писатель Жан-Батист де Буайе, маркиз д’Аржанс[72], с которым Казанова решил непременно повидаться. Маркиз встретил Авантюриста приветливо, рассказал, что много о нем наслышан от людей замечательных и сведущих. Именно д’Аржанс усиленно отговаривал Казанову от написания «Мемуаров», утверждая, что ежели писать правду — выставишь себя на посмешище, а ежели правду скрывать — то и писать незачем, но уговоры его, как обычно, оказались напрасны.

В гостинице, где остановился Казанова, в то время проживала пара молодых паломников, возвращавшихся пешком из Галисии, куда они ходили поклониться святому Иакову Компостельскому. Звали паломника Джузеппе Бальзамо, через несколько лет он примет имя Калиостро, под которым прославится на всю Европу как маг, алхимик, магнетист, пророк и основатель Египетской масонской ложи. Паломницу звали Серафиной (по другим источникам Лоренцой) Феличиани, она сначала была любовницей Калиостро, потом стала его женой, а когда он чем-то ей сильно досадил, выдала его властям. Его арестовали за попытку основать масонскую ложу в Риме и посадили в крепость, где он после неудавшейся попытки побега умер (по другой версии — сошел с ума). Впрочем, личность Бальзамо-Калиостро породила столько легенд, что, возможно, кончина его была совсем иной. Сам он, во всяком случае, почитал себя бессмертным. Казанове он приглянулся: взгляд у него был цепкий и умный, лицо некрасивое, но привлекательное. Серафина была необычайно хороша собой, и ежели бы Соблазнитель встретил ее лет пять назад, он наверняка сумел бы отбить ее у спутника. Поговаривали, что Бальзамо использует красоту своей подруги, заставляя ее зарабатывать на дорогу и пропитание.

Не успел Казанова как следует насладиться красотами Прованса и приятными знакомствами, как тяжелый недуг надолго приковал его к постели. Пребывание в барселонской крепости не укрепило его здоровье, здесь же его угораздило провести несколько часов на сквозняке, в открытой коляске, отчего у него началось воспаление легких. Его трясло, он кашлял кровью, впадал в забытье. Почти месяц проболел Казанова, и все это время за ним ухаживала немолодая, незнакомая ему женщина. Однажды, когда ему стало лучше, Авантюрист спросил ее, кто она такая, и она ответила, что ее прислал доктор. Но как только больной начал вставать, женщина исчезла, а Казанова обнаружил, что все его расходы за время болезни оплачены, а за гостиницу заплачено даже вперед. Загадка эта так и не разрешилась. Многие полагают, что таинственная дама была Анриетта.

Из Экса путь Казановы лежал в Марсель.

Там он случайно встретился с синьорой Скицца, направлявшейся с мужем в Ливорно. Она подтвердила его догадки относительно причин его ареста, а также сказала, что, узнав о его освобождении, Нина стала ждать от него весточки и даже была готова — ежели бы, конечно, он предложил — бежать вместе с ним из Барселоны. При этих словах Казанова невольно поежился и еще раз порадовался, что в тот раз прислушался к доброму совету. Что бы он стал делать с распутной красавицей, будучи в два раза старше ее и вовсе не при деньгах?

Сестра Нины поведала ему, что граф Рикла по-прежнему влюблен в Нину, но, кажется, той удалось совершить невозможное: граф близок к разорению. Вероятно, проведав об этом, епископ вновь начал с ним тайную войну, желая выслать Нину не только из Барселоны, но и из Каталонии, что, возможно, ему и удастся. Впрочем, такое чудовище, как ее сестра, наверняка везде найдет себе жертву, к коей присосется пиявкой, подобно тому, как присосалась она к графу Рикле, разоряя его и доводя своими выходками до безумия.

— Я вижу, вы удивлены моим словам, — продолжала синьора Скицца, — но послушайте дальше, и вы сами убедитесь, что я права. Знаете, как она сумела околдовать графа Риклу?

Казанова изобразил на лице живейшее любопытство.

— Сестра моя вышла замуж в Португалии, но через два года бросила мужа и приехала в Барселону. Там она поступила в театр танцовщицей, и ее взяли, хотя танцевала она прескверно. Удавался ей всего один прыжок, который она исполняла столь виртуозно, что юбка ее взлетала вверх до самых ушей, позволяя зрителям видеть ее панталоны. В партере после ее прыжков долго не смолкали крики и аплодисменты. Однако согласно правилам танцовщицы не имели права поднимать ноги так высоко, чтобы становились видны их панталоны. Тех, кто дерзал демонстрировать свое нижнее белье публике, нещадно штрафовали. Следили за соблюдением сих правил и сбором штрафов специальные цензоры. Нину цензор, разумеется, приметил сразу, ибо прыгала она охотно и всегда была готова повторить прыжок на бис. Когда же цензор потребовал у нее штраф, она устроила скандал и наотрез отказалась платить. Как раз в тот день в театре случился генерал-губернатор; он унял цензора, сам заплатив штраф за хорошенькую актрису. На следующий день Нина вовсе не надела нижнего белья, и когда она начала свои прыжки, распаленный партер просто завыл от восторга. Примчался цензор и приказал остановить спектакль. Но Нина надменно заявила ему, что в правилах говорится только о запрете являть зрителям нижнее белье. Про отсутствие оного там не говорится ничего. Растерянный цензор снова бросился за помощью к графу Рикле. К нему и привели Нину. Гордая своей уловкой, разгоряченная прыжками и стычкой с цензором, она была невероятно хороша. Сердце графа дрогнуло, и он увез ее с собой. Поначалу, мне думается, он искренне любил ее, это потом она превратила его страсть в морок, в клейкий дурман…

«Нет, я все-таки когда-нибудь убью это чудовище, я имею на это право», — с грустью произнесла Скицца.

Последние слова ее поразили Казанову.

— Но отчего вы так к ней суровы? Разве вы не дети одной матери?! — воскликнул он.

— Нет, — с мрачной тоской ответила синьора Скицца. — Ее мать — я, впрочем, и сестра тоже. Наш негодяй-отец изнасиловал меня, когда мне было пятнадцать лет, и я родила Нину.

— А она об этом знает?

— Знает. Когда ей исполнилось одиннадцать, он сам сообщил ей об этом, срывая цветок ее невинности. Она бы непременно родила ему внука, если бы этого мерзавца не настигла смерть. Она — порождение порока и сама не знает, что творит.

Нельзя сказать, чтобы история рождения Нины поразила воображение Казановы. В глубине души он не усматривал в ней ничего особенно предосудительного, кроме насилия. Ежели бы все делалось полюбовно…

В Марселе Казанова вновь сел за игорный стол: нужда в деньгах мучила его, но везения не было. Тогда он измыслил иной способ пополнить свой кошелек. Как и повсюду, в городе у него нашлись старые знакомые, а также появились новые. Всем им он предложил подписаться на его будущий труд «Опровержение „Истории государства Венецианского“». На этот раз Казанова, в сущности, никого не обманывал: книга в основном была написана, оставалось только переписать ее набело и напечатать, что ему давно хотелось сделать. Предложение было встречено с энтузиазмом, многие подписывались на десять и более экземпляров. Собрав достаточно денег на дорогу и начальные расходы, Казанова отправился в Швейцарию, в Лугано, городок, славившийся своей типографией. В Лугано он провел несколько счастливых спокойных месяцев. Поселился он на озере Лаго Маджоре, в маленьком доме на одном из островов. Там он писал, правил и постепенно, по кускам, печатал свое «Опровержение». Когда же работа была завершена, Казанова пожалел, что это случилось так быстро. Интерес книга вызвала большой, ее быстро раскупили, однако венецианское правительство осталось равнодушным к ее автору. А он так стремился домой! В Лугано, проводя время в умственных упражнениях в тишине на маленьком островке, у него вновь случился приступ ностальгии. После всех приключений, выпавших на его долю, Казанове захотелось уюта и покоя. Но надо было жить и искать средства к существованию, а значит, вопрос о получении места по-прежнему стоял очень остро.

И Казанова решил отправиться в Ливорно, откуда в скором времени, а именно в апреле 1770 года, в Константинополь должна была отплыть русская эскадра под командованием графа Орлова. Памятуя о своем знакомстве с графом, Казанова решил предложить ему свои услуги, тем более что у него для этого были основания: он бывал в Константинополе и знал тамошние обычаи и нравы. По пути в Ливорно, который он проделал в обществе почтенных англичан, он только и говорил о том, как он жаждет помочь Орлову разгромить турок, строил всевозможные планы, лихорадочно исписывая стопки бумаги, и физически, всем телом ощущал, что без него граф не пройдет Дарданеллы.

Однако усилия Казановы оказались тщетными. А может, ему просто не повезло. Граф Орлов принял его великолепно, обнял, вспомнил, как они встречались в Петербурге, и пригласил обедать к себе на корабль, пообещав «после поговорить». Осматривая судно, Авантюрист не раз ловил на себе косые, хмурые взгляды матросов. Пытаясь попасть к командующему, у которого, как ему показалось, выдалась свободная от посетителей минута, он был остановлен дежурным офицером, вежливо попросившим его отойти, коли ему не было назначено время. Венецианец почувствовал, что отправиться в плавание он сможет только при официальной должности, да еще желательно бы в мундире с эполетами. Так что когда граф Орлов, извинившись, что не может подыскать ему подходящего места, пригласил его плыть с ним в качестве «его друга», Казанова отказался. Он не хотел оказаться в положении шута, которым волен помыкать каждый.

Эскадра не прошла Дарданеллы. Впрочем, Казанова не утверждал, что, будь он на ее борту, она прошла бы обязательно.

Начались скитания Авантюриста по Италии: Пиза, Сиена, Парма… Из Пармы Казанова решил направиться в Рим, где он давно не был. Попутчицей его стала юная англичанка, ехавшая к своему жениху. Жених сей показался Соблазнителю странным, ибо он не только не оплатил невесте еду в трактирах, но и не дал ей с собой даже маленького чемоданчика с самым необходимым. Девушка была необычайно мила, любезна, скромна — словом, принадлежала к тому типу женщин, который всегда нравился Казанове. Соблазнитель принялся опекать англичанку: сажал ее с собой за стол, купил ей кое-какие необходимые мелочи и даже — дабы обошлось дешевле — ночевал с ней в одной комнате и спал в одной постели, но при этом вел себя как невинный ангелочек. Когда же, наконец, долгожданный жених, именовавший себя французским графом де л’Этуаль, появился, Казанова сразу раскусил в нем мошенника, интересовавшегося не столько девицей, сколько возможностью сколько-нибудь подзаработать на ней. Дело дошло до того, что жених сей на пари предложил Казанове провести ночь с его невестой. Соблазнитель, который давно об этом мечтал, но не хотел торопить события, назвал его негодяем, и они расстались. Мерзавец оказался жалким актеришкой, так что и на дуэль вызывать его не было смысла. Убедившись, что жених ее не достоин, юная англичанка сама упала в объятия Соблазнителя. Оставшийся путь в Рим, куда должен был прибыть чемодан с вещами девицы, они проделали как любящие супруги.

По дороге англичанка постепенно поведала ему свою нехитрую историю. Она была дочерью состоятельных родителей, но мать умерла, отец же постепенно разорился и тоже умер. Бетти (так звали юную англичанку) пришлось покинуть пансион, ибо за ее обучение стало некому платить. К великому изумлению Казановы оказалось, что Бетти была в том же пансионе, где по сей день находилась его дочь Софи. Девушки были подружками, и несколько вечеров подряд Бетти рассказывала Соблазнителю о его дочери, восторгаясь то красотой ее, то умом, то обходительностью, а тот, растрогавшись, внимал ей с восхищением. Но в отличие от Софи Бетти, к сожалению, пришлось покинуть пансион и переехать к дальнему родственнику, согласившемуся приютить ее у себя. Чувство благодарности, испытываемое ею к родственнику (лорду Б. М.), которого она называла дядюшкой, постепенно переросло в нежную привязанность, несмотря на изрядную разницу в возрасте. Лорд не остался равнодушным к чарам опекаемой им девицы и, не имея возможности оказывать ей внимание в Англии, увез ее в Италию, где она случайно встретилась с этим негодяем, комедиантом л’Этуалем, выдававшим себя за французского графа. Он сумел вскружить ей голову, убедить, что материальные его затруднения временны и в Риме, куда они уедут, они непременно поженятся и все будет расчудесно. Неопытная и наивная Бетти поддалась на уговоры мнимого графа, бежала от нежно любящего ее родственника и теперь ужасно об этом жалела.

— А если вы повинитесь перед лордом Б. М., примет он вас обратно? — спросил Казанова.

— Непременно примет! — обрадованно заявила девушка.

— Что ж, значит, получив в Риме ваш чемодан, мы вернемся в Парму. Пока вы напишете и отправите милорду покаянное письмо, и будем надеяться, что он вас простит.

— Но как же вы? — удивленно спросила Бетти. — У вас, наверное, в Риме дела, раз вы туда ехали.

— Я — свободный человек, и в Рим ехал исключительно потому, что давно не видел этот дивной красоты город. Дел у меня там нет никаких, я люблю вас, а посему стану сопровождать вас, пока не передам в надежные руки, дабы вы, столь милая, юная и наивная, пребывали под надежной защитой.

С помощью Казановы письмо было написано и отправлено, правда, в указанном трактире, куда они просили прислать ответ, вместо ожидаемого письма их встретил сам родственник, лорд Б. М. Решив, что Казанова и есть тот самый негодяй-комедиант, умыкнувший его милую подопечную, милорд, не разобравшись, чуть не застрелил Соблазнителя. Но недоразумение быстро разрешилось, и Казанова вручил «спасенную» им девицу состоятельному покровителю. Сделавшись друзьями, лорд поведал Казанове, что желал бы осмотреть знаменитые города Италии, где ему до сих пор не довелось побывать. Казанова предложил начать осмотр с Вечного города, а затем, ежели милорд не возражает, направиться в Неаполь (венецианец хотел проведать старых друзей). Милорд был не против, и Казанова — в который раз! — вновь направил свои стопы в Рим. Постепенно утрачивая интерес к путешествиям, Авантюрист все больше мечтал где-нибудь остановиться. Но так как судьба упорно отказывалась даровать ему такую возможность, он ехал туда, куда гнал его ветер, тем более что лорд Б. М., благодарный ему за заботу о Бетти, взял все дорожные расходы на себя. Разумеется, Соблазнитель не стал посвящать милорда в некоторые подробности его совместного путешествия с юной Бетти, а продолжать нежные отношения за спиной у лорда ни он, ни она желания не имели. Хотя иногда у Казановы проскальзывала мысль, что, случись это приключение с ним лет десять назад, никакой милорд не помешал бы ему всю дорогу продолжать пользоваться ласками молоденькой англичанки. Но с возрастом покой приобретал для Казановы все большую ценность.

В Неаполе, куда Казанова прибыл в компании лорда Б. М., его очаровательной подопечной и своего лондонского знакомца, лорда Балтимора, его ожидало глубокое разочарование. Гостеприимный герцог Маталоне умер, а вместе с ним исчезли все связи и знакомства, на которые рассчитывал Казанова. Теперь ему не оставалось ничего, кроме как разыгрывать из себя знатока этих мест и путешествовать по живописным окрестностям города, блистая эрудицией перед своими новыми друзьями. Сэр Б. М. и Бетти слушали его, широко раскрыв глаза: лучшего проводника они и желать не могли.

Неожиданно к лорду Балтимору явился с визитом Анж Гудар, который, разумеется, не мог обойти стороной и Казанову. И вскоре Соблазнитель уже осматривал великолепный дом Гудара, царицей которого являлась жена Гудара Сара, та самая ирландская девица, что когда-то прислуживала в дешевом трактире, даря свою любовь всякому, у кого тугой кошелек. За прошедшие с той поры годы она сильно изменилась, пожалуй, только красота ее осталась по-прежнему вызывающей. Она много и прилежно училась: Гудар, женившись на ней, не жалел денег на учителей, особенно по манерам и этикету. Сделав из нее настоящую светскую красавицу, он не сумел изменить ее темную и продажную душу. Впрочем, и сам Гудар, несмотря на светский лоск, оставался прежним мошенником и проходимцем. Как-то раз, после ужина с обильными возлияниями, он даже поведал Казанове, что собирался уложить Сару на место покойной маркизы де Помпадур, в постель к Людовику XV. Но, увы, их опередила шлюха по имени Дюбарри.

В поисках везения начались странствия парочки по Италии, однако безуспешные. Наконец они обосновались в Неаполе, где Сара с большой помпой отреклась от англиканской церкви и приняла католичество, чем заслужила особую милость королевы Неаполитанской. (Услышав об этом, Соблазнитель усмехнулся про себя: будучи ирландкой, Сара и без того была католичкой, следовательно, спектакль сей был ей нужен, чтобы втереться в доверие к королеве.) Теперь супруги жили исключительно азартными играми (фараон, бириби), превратив, по сути, свой дом в игорный зал. Великолепное убранство и сиятельное общество, собиравшееся там, чтобы поиграть в карты, не позволяли называть заведение супругов Гудар притоном, однако в нем процветало мошенничество.

Давно отощавший кошелек Казановы требовал пополнения, просить денег у английских знакомцев, которые и без того на него изрядно потратились, было неудобно, а посему, распрощавшись с англичанами, отправившимися далее осматривать прекрасную Италию, Казанова остался в Неаполе. Скоро он свел знакомство со всеми достойными людьми города и всем им доставил удовольствие облегчить кошелек в заведении очаровательной мадам Гудар. Однако страсти, все еще вскипавшие в груди Казановы, побуждали его не только приводить к Гударам неумелых игроков, но и самому пытать счастье за зеленым сукном стола, где Фортуна не всегда была к нему милостива. Когда же средства его совершенно исчерпались, Провидение вспомнило о нем: он встретил свою бывшую любовницу, которая нынче была замужем за адвокатом и процветала. Увидев, сколь жалко положение прежнего ее возлюбленного, она вернула ему все драгоценности, те, что когда-то Казанова подарил ей. Соблазнитель принял шкатулку, облобызав красавице ручки. Нет, он еще вполне был способен на подвиги, что и доказал, соблазнив молоденькую приятельницу своей бывшей возлюбленной.

Неаполь поистине стал для Казановы городом неожиданных встреч. В приличном трактире он встретил бледную, но чисто одетую девицу, показавшуюся ему знакомой. Пригласив ее к себе за стол и начав расспрашивать, он быстро понял, что перед ним старшая из пяти ганноверских барышень, та, которая уехала в Неаполь со своим возлюбленным, некрасивым маркизом Петина. Она рассказала, что так и не вышла замуж за маркиза, ибо вскоре после их приезда Петину осудили и посадили в тюрьму за мошенничество, где он и пребывает до сих пор. Все эти семь лет она жила проституцией, пытаясь заработать на хлеб себе и узнику. При этих словах Казанова понимающе закивал: он хорошо знал, как скудно и дурно кормят в тюрьмах. Но силы ее иссякли, она мечтает вернуться домой, однако, не имея денег на обратную дорогу, пытается поступить горничной к какой-нибудь немке или англичанке, дабы вместе с ней добраться до Ганновера или хотя бы до голландского побережья. Вспоминая историю с ганноверскими барышнями и очаровательную Габриэль, к которой он в то время успел воспылать поистине нежными чувствами, Казанова расчувствовался и совершенно безвозмездно рекомендовал девицу одной английской леди, с которой он свел знакомство еще в Лондоне и которая теперь находилась в Неаполе и осматривала его достопримечательности. Из любопытства он также посетил в тюрьме маркиза Петину. Петина сидел вместе с младшим братом, обвиненным в изготовлении фальшивых банкнот. Узнав Казанову, о котором ему, видимо, рассказывал старший брат, младший немедленно предложил Авантюристу выкупить его из тюрьмы, дабы вновь заняться изготовлением фальшивых денег, уверяя, что теперь-то их будет никак нельзя отличить от настоящих. Оскорбленный подобным предложением Казанова в гневе покинул братьев, не оставив им ни гроша на пропитание.

В Неаполе он встретил Аранду-Помпеати, сына Терезы Корнелис. Молодой человек путешествовал по Европе с целью самообразования.

— И как долго вы путешествуете? — спросил Казанова рослого юношу.

— Полгода, и уже собираюсь домой. Надеюсь, мне удастся доказать маменьке, что она не напрасно потратила деньги на мое путешествие.

— И во сколько оно вам обошлось?

— Сто гиней.

— Невероятно! И это за полгода?

— Да. А ежели постараться и тратить поэкономнее, можно и в меньшее уложиться.

— Но вас, наверное, рекомендовали кому-нибудь?

— Нет. Я путешествую один. У меня английский паспорт, меня считают англичанином и беспрепятственно везде пропускают.

Казанова, помнивший то время, когда юный Аранда-Помпеати был гораздо менее суров и щепетилен, пригласил юношу на обед, но тот отказался, сославшись на то, что дал слово не принимать ни от кого ни приглашений, ни даров.

— Но, кажется, для меня можно сделать исключение, — возразил Казанова.

— Нет, — лаконично ответил Помпеати. — Мое слово одинаково для всех.

В Салерно, куда Казанова отправился из любопытства, он решил повидаться с донной Лукрецией, проживавшей, как ему было известно, где-то в окрестностях этого города. Узнав адрес, он послал ей записку с просьбой принять его. Ответ был дан незамедлительно. Его ждали с распростертыми объятиями. Там же, в окрестностях Салерно, состоялась встреча Соблазнителя с Леонильдой, ставшей женой богатого престарелого эрудита, маркиза К., жестоко страдавшего от подагры. В роскошном саду, окружавшем беломраморный дворец маркиза, Соблазнитель при попустительстве Лукреции несколько раз предавался преступной любви с собственной дочерью, которая, если верить «Мемуарам», родила от него сына, то есть его внука.

Если этот эпизод правдив, то, скорее всего, все случилось при попустительстве самого маркиза К., который, будучи масоном и философом, быстро нашел с Авантюристом общий язык. Во всяком случае, когда Казанова покидал Юг Италии, в кошельке его было пять тысяч дукатов, врученных ему маркизом К. Как пишет Л. Флем, когда возраст и здоровье не позволяют просвещенному человеку иметь необходимое для передачи родового имени и состояния потомство, почему бы не принять помощь от просвещенного собрата? Так, возможно, рассуждал маркиз, подкрепляя благодарность полновесными дукатами для вящей уверенности в молчании помощника. Через двадцать два года, когда маркиз К. уже отошел в мир иной, в Праге Казанова присутствовал на свадьбе молодого маркиза К., красивого рассудительного молодого человека.

— Ах, он как две капли воды похож на покойного отца, — говорил престарелый Соблазнитель всем, кто стоял с ним рядом.

По словам Казановы, его дети — сыновья и дочери, рассеянные по всей Европе и иногда попадавшие в поле зрения родителя, — вызывали у него смех (но чтобы не обидеть их матерей, смеяться приходилось про себя). Он никогда и никому не собирался давать свое имя. Восторги, высказываемые им при виде отпрысков, относились не столько к ним, сколько к его бывшим любовницам, прежде всего тем из них, которые хорошо сохранились. Каждой матери приятно услышать похвалу ее ребенку.

Приободренный и при деньгах, Казанова покинул Неаполь и отправился в Рим. Роман с Леонильдой был его последним ярким любовным приключением. Дальше начиналась старость.

В Риме Казанова нашел своего давнего приятеля де Берни. Пятидесятипятилетний кардинал, прибывший в качестве французского посланника при папском дворе, потолстел и теперь пытался похудеть, питаясь исключительно овощами. Он имел любовницу, однако чувства питал к ней платонические; только иногда он позволял себе полюбоваться зрелищем лесбийских игр. Он также стал ценителем покоя. Когда его приятель вновь поиздержался, он поддержал его, вручив по старой дружбе изрядную сумму. А может быть, это была помощь масонских братьев? Ведь де Берни был масоном и несколько лет спустя вместе с княгинями Реццонико и Санта-Кроче стал членом Калиостровой Египетской ложи, первой из масонских лож, куда стали принимать женщин. Авантюрист Калиостро, похоже, быстро сообразил, какие выгоды можно извлечь из всеобщего увлечения тайными организациями и как подчинить их своему влиянию. Если Казанова испытывал силу своих «колдовских чар» на одиноких персонах вроде суеверной маркизы д’Юрфе, то Калиостро создал целую организацию, сочинив для нее специальный устав, являвший собой переработку найденного им в Лондоне манускрипта некоего Джорджа Кофтона, излагавшего свои поистине фантастические мысли по преобразованию масонства. Система Калиостро, основанная на людском легковерии, служила в первую очередь собственному обогащению мага. Члены же организации полагали, что их ведут к совершенству, которое должно наступить через физическое и нравственное перерождение, достигавшееся главным образом с помощью философского камня, который должен был даровать человечеству вечную молодость и бессмертие. (У Казановы, как известно, был свой рецепт получения философского камня, однако он предлагал воспользоваться им для более приземленных целей, а именно извлечения золота, которое он и «получал», продавая сей секрет.) С первой же встречи угадав в Калиостро натуру неординарную, Казанова впоследствии еще несколько раз встречался с ним и, возможно, обсуждал также и масонские дела.

Де Берни примирил Казанову с Мануцци, сначала наговорив ему массу хороших слов про сего молодого человека, а потом сведя их вместе. Мануцци был бодр, весел, об обиде, нанесенной Казанове (или, наоборот, Казановой), умолчал, сказал только, что не стоит поминать старое. Он отдал Авантюристу сто пистолей, занял ему (без возврата) денег, похвалил его «Опровержение „Истории государства Венецианского“», и мир был заключен. «И снова, уже в который раз, сердце мое предало разум», — вздохнул Казанова.

В своих прогулках он как-то раз добрался до виллы Лудовизи; гуляя по саду, он внезапно остановился: двадцать семь лет назад на этом месте он впервые познал любовь донны Лукреции! «Я смотрел на этот уголок и находил, что он стал еще красивее, — записал Казанова. — Я тоже изменился, но вовсе не к лучшему, и все способности мои, которыми я столько злоупотреблял, истощились, прибавился единственно разве опыт, ничтожное приобретение, располагающее к печали и подводящее к безжалостной мысли о смерти, которой я был не в силах смотреть в лицо». В ту пору ему было сорок шесть лет, и он чувствовал неумолимое приближение старости. Даже любовь уже не доставляла ему прежней радости; проспав всю ночь, он не чувствовал себя выспавшимся, садясь за стол, он, как прежде, не испытывал удовольствия от утоления голода. Женщины перестали обращать на него внимание, и чтобы привлечь их, ему приходилось очень много говорить, раздавать пустые обещания и мириться с изменами. Самыми доступными оставались жрицы продажной любви, однако они не устраивали Казанову. Чем старше он становился, тем больше ум и сердце его тянулись к женщинам образованным, способным не только полюбить, но и поддержать ученую беседу; тело же, наоборот, вожделело нежных, трепетных ласк маленьких красоток, жаждало обладать их податливыми телами. В Риме он нашел себе тринадцатилетнюю любовницу; ею стала Гильельмина, внебрачная дочь его брата Джованни. Размышляя в ту пору о женщинах, которых он соблазнил, он пришел к выводу, что все они, кроме, пожалуй, Кортичелли, были счастливы и благодарны судьбе за встречу с ним. Заявление самонадеянное, вполне в духе Соблазнителя, однако в какой-то степени он, несомненно, был прав.

Не сумев, несмотря на покровительство де Берни и некоторых высокопоставленных особ, получить должность при папском дворе, он покинул Рим и отправился искать счастья во Флоренцию. В кошельке его лежало восемь сотен римских экю. Еще он мог рассчитывать на ежегодные шесть цехинов, завещанных ему умершим недавно сенатором Барбаро, и еще на шесть, выплачиваемых ему сенатором Дандоло, последним оставшимся в живых из неразлучной тройки друзей и единственным, кто искренне желал возвращения Казановы в Венецию и пытался ему в этом помочь. У Казановы, как всегда, было множество дорогих безделушек, к которым он питал слабость; продавая их в тяжелую минуту, он при первой же возможности вновь ими обзаводился. Сейчас у Казановы не было в них недостатка: часы, табакерки, перстни с камнями. Разумеется, нынешние побрякушки Соблазнителя не шли ни в какое сравнение с его былыми драгоценностями, но тем не менее он имел вид вполне состоятельной персоны, а неуемное честолюбие заставляло впечатление это поддерживать, тратить деньги не считая. Осознав сию истину, Авантюрист заставил себя поступить мудро, прибыв во Флоренцию в скромном платье и без роскоши. В таком виде, полагал он, когда придет нужда продавать мебель, он вряд ли привлечет лишнее внимание к своей особе. Подобные печальные мысли все чаще охватывали его. «Порок не является преступлением, — записывал он, — можно быть порочным, но не быть преступником. Всю свою жизнь я был порочен, но осмелюсь заявить, что с точки зрения порочности я нередко бывал добродетелен; воистину порок должно противопоставлять добродетели, однако же ни один порок не нарушает всеобщей гармонии. Я всегда удерживал свои пороки при себе, давая им волю только когда хотел соблазнить; однако соблазнение являет собой совершенно особый случай, ибо я соблазнял только будучи уверенным, что меня самого уже соблазнили. Записной соблазнитель отвратителен, ибо соблазняемого почитает врагом своим. А коли при этом он наделен всеми качествами, соблазнителю потребными, то его и вовсе следует почитать преступным, ибо он злоупотребляет ими, насаждая вокруг себя несчастных».

С этими невеселыми думами Казанова покинул Флоренцию и отправился в Болонью — быть может, там Фортуна пожелает ему улыбнуться. Снова напрасно. В это время в город прибыла его бывшая любовница Нина Бергонци. Она была беременна, гордилась своим положением до чрезвычайности, всюду являлась с огромным животом и требовала от кавалеров повышенного к себе внимания. Злые языки шептались, что она все еще продолжает принимать мужчин по ночам. Ребенок, по словам Нины, был от вице-короля Каталонии, и она хвасталась, что отец приедет к родам или сразу же после рождения младенца. Зная буйный нрав Нины и ее непостоянный характер, Казанова решил ей на глаза не попадаться. Хотя расстались они вполне трогательно и даже не без приключений, он решил не искушать судьбу. Вскоре Нина разрешилась от бремени, но мальчик родился мертвым. Куртизанка была в ярости и во всем обвиняла акушерку, которой даже пришлось скрыться от ее гнева. Осознав непоправимость случившегося, Нина уехала, а потом, как сообщила Казанове случайно встретившаяся ему ее сестра, через два года умерла в бедности.

В Болонье Авантюрист получил письмо от Дандоло, последнего оставшегося у него покровителя, и его молодого друга, патриция Пьетро Дзагури. Они предлагали ему перебраться в Триест, поближе к Венеции. Несколько общих друзей заняли важные посты в управлении Республикой, и с их помощью Дандоло и Дзагури надеялись получить прощение для Казановы. Признав мысль справедливой, Казанова перебрался в Триест. Дорога была дальняя, переход по морю изрядно утомил его, и несколько дней после прибытия Казанова восстанавливал силы, гуляя по городу, а по вечерам посещая театры. На одном из спектаклей он увидел Ирэн, дочь графа Ринальди, ту самую, которая некогда в Марселе позволила ему купить ее девственность, чтобы заработать денег для. семьи. Сейчас она была замужем и имела очаровательную семилетнюю дочь. На сцену она вышла вслед за мужем-актером и была принята в труппу. У них был свой дом, где по вечерам собиралось небольшое общество и играли «по маленькой». Она пригласила и Казанову.

Сидя вечером за карточным столом и наблюдая, как Ирэн держит банк, он вспомнил о ее былом везении, некогда поразившем его. Теперь, приглядевшись, он увидел, как она виртуознейшим образом передергивает. Проиграв несколько монет и обидевшись, что его не предупредили, он ушел раньше времени, а на следующий день рассказал обо всем своей бывшей любовнице. Мило улыбнувшись, она ответила, что заранее забыла поговорить с ним об этом, а потом при всех — не могла, ибо азартные игры здесь запрещены. Ирэн чистосердечно предложила вернуть ему проигрыш. Казанова деньги не взял, однако ходить к ней зарекся. Скоро она вместе с труппой уехала из города.

Вскоре Казанова получил письмо от Дандоло: тот рекомендовал его местному начальнику полиции, барону Питтони, к которому Авантюрист и отправился с визитом. Постепенно завязывались знакомства, появились связи. Дзагури, оказавшийся в городе проездом, поведал Казанове, что через год он, видимо, получит долгожданное разрешение вернуться на родину. Услышав эту весть, венецианец чуть не расплакался. За время, проведенное в Триесте, он разительно изменился. Жил он теперь на пятнадцать цехинов в месяц, во всем соблюдал строжайшую экономию, граничащую со скаредностью, не играл и не ухаживал за женщинами. Иногда, правда, взор его загорался при виде хорошенькой юной мордашки, однако внутренний голос начинал стыдить его, и он отводил взгляд. Время стало медленным и тягучим, а сам он чувствовал себя неприметной песчинкой в бескрайней пустыне, медленно движущейся к оазису среди нескончаемых песчаных барханов, отчего ей кажется, что она стоит на месте. Однако в глубине души подобное положение его устраивало: он отдыхал.

Однако не только образцовое поведение Авантюриста и хлопоты друзей смягчили инквизиторов, но и услуги, которые Казанова сумел оказать Республике, пребывая в Триесте. Благодаря приятельству с австрийским губернатором, графом Вагенсбергом, он сделал так, что почтовая карета, курсировавшая раз в неделю между Триестом и Венецией, стала делать остановку в Удине. При содействии своих сиятельных знакомых Казанова не раз помогал принимать решения в торговых и прочих спорах в пользу государства венецианского, чем и заслужил его благодарность. Не гнушался он и помогать инквизиторам, тем самым, которые некогда посадили его в тюрьму, а потом, после побега, изгнали из родного края. «Я нисколько не стыжусь оказывать услуги трибуналу инквизиции и уверен, что честь моя от этого нисколько не пострадает, ежели только я не стану делать ничего против естественных прав человека», — писал он.

Располагая избытком свободного времени, Казанова, по обыкновению, принялся за штудии и взялся за перо. В это время он усиленно работает над «Историей польской смуты», начатой еще в Варшаве, пишет комедию, посвящает стихи своим друзьям. «В сорок девять лет я уже ничего не ждал от Фортуны, сердечного друга юношей и заклятого врага мужей зрелых», — подводил он итог своего пребывания в Триесте. С каждым годом он все больше увлекался философствованием.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.