Глава первая Инкубационный период

Глава первая

Инкубационный период

Сборка «Машины» началась в ту эпоху, когда во Франции бушевали страсти по недавним студенческим парижским волнениям, окрещенным революцией. В Америке Дженнис Джоплин, Джо Кокер, Grateful Dead, Джимми Хендрикс, Джоан Баэз, Jefferson Airplane, Карлос Сантана, Джо Кокер, Cream раскачивали эпохальный Вудстокский фестиваль. В Англии дебютировали Led Zeppelin и Deep Purple, а группа Beatles, напротив, доживала последние дни. Тем не менее, именно прогрессирующая «битломания» нескольких московских школьников – Андрея Макаревича, Юрия Борзова, Игоря Мазаева, Сергея Кавагоэ и быстро примкнувшего к ним Александра Кутикова – в 1969 году вывела на просторы обособленного от прогрессивного человечества Советского Союза самодельную «Машину Времени», умудрившуюся с гиком пронестись сквозь череду исторических процессов и трансформаций современной музыки и лихо вкатиться в новое тысячелетие в ранге главного российского рок-тяжеловеса.

Справедливости ради надо, конечно, упомянуть предтечу «Машины», ансамбль The Kids и входивших в него Александра Иванова, Павла Рубена, но это уж слишком глубокое бурение. Все-такивышеупомянутый квинтет более подходит на роль стартового состава непотопляемого российского бэнда.

Глядя из сегодняшнего далека на то, «как все начиналось», понимаешь, что где-то по дороге «машинисты», и прежде всего Макар, сотворили определенное чудо. Исходные данные и первые шаги «МВ» смотрелись скромно, где-то даже робко, и того, что «мир прогнется» под эту группу, не предвещали.

Андрей Макаревич

В старших классах мы с моим одноклассником Женькой Прохоровым, царство ему небесное, писали какие-то стебовые стихи, чтоб не было скучно на уроках. Иногда по строчке, иногда по строфе. Глумились над советской пропагандой. Пародировали ура-патриотические вирши. У меня где-то лежат три тетрадки этих стихов, которые мы подписывали «Первое литературное объединение». Они были красиво оформлены, ходили по рукам в классе и вызывали большую радость. «Люди к счастью идут, потому что в наш век все дороги ведут к коммунизму, чтобы мирно и счастливо жил человек, укрепляя родную отчизну…». Так вот и прочая хрень.

А с Мишкой Яшиным, другим моим одноклассником, мы пели бардовские песни, которых он знал великое множество. А я не знал. Но это было интересно и модно. Они звучали повсюду – в походах, в электричках, во дворах. Визбор, Ким…

Параллельно мне нравилось какое-то кантри. Не Боб Дилан. Он коснулся нас позже, а что-то, типа «Питер, Пол энд Мэри». В первом школьном ансамбле, где я участвовал, присутствовали две девочки, к одной из которых, Ларисе Кашперко, я был сильно не равнодушен, и мы с ними старались красиво, на три голоса, петь всякую кантри-музыку.

Освоение гитары я начал с того, что мой товарищ из десятого класса Слава Мотовилов, странный такой, долговязый, нездоровый человек, месяцами проводивший лежа в постели, показал мне три аккорда на семиструнке, с помощью которых исполнил песню Высоцкого «Солдаты группы „Центр“». На каникулы я взял у Славы ту гитарку, и пару недель эти три аккорда долбал нещадно. Потом уже стал искать что-то самостоятельно. Играть на гитаре тогда было очень престижно, да и сам вид этого инструмента, его звук, запах мне очень нравились.

Алексей Романов

Я приглядел Макара еще когда он был школьником и ездил в метро куда-то на «Кропоткинскую», а садился на «Фрунзенской». Школьник был еще тот. Худенький, но по росту уже вышедший из того размера формы, который носил. Рукава пиджака и брюки были ему коротки, вместо портфеля в руках – кусок кожи, бывшей когда-то портфелем. Желтая такая, свиная кожа, клево украшенная динозаврами, нарисованными шариковой ручкой. Ну, и прическа «воронье гнездо», а-ля Боб Дилан.

Я ездил почти тем же маршрутом, что и он, от «Университета» до «Дзержинской» (нынешняя «Лубянка»). И вот, значит, несколько остановок наблюдал столь колоритного ученика. Мы довольно часто случайно встречались. Наверное, это было связно с тем, что садились в конкретный вагон, из которого было удобнее выходить в город или на пересадку.

Андрей Макаревич

В ту пору я был хиппи. Мы прочитали в журнале «Вокруг света» большой репортаж советского зарубежного собкора «Хождение в Хиппляндию», где он рассказывал, как попал в хипповскую коммуну, встретился с ее лидером, который посвятил его в тонкости идеологии хиппи. Нам это страшно понравилось. Идеология была принята сразу.

Но еще раньше мы услышали «битлов», и тогда же к нам в школу приехали «Атланты», уже игравшие громко, на настоящих инструментах. Мы, конечно, рехнулись. Это был шок. В нашей школе тоже существовала своя группа, но гитары у ее участников были выпилены из фанеры и подключались к проигрывателю «Юность». Они, конечно, играли по нашим понятиям замечательно, но по сравнению с «Атлантами» это никуда не годилось. Тут уже была настоящая бит-группа.

А «Битлз» для нас являлись самыми главными. Часами, после школы, сидели с ребятами у меня дома, слушали музыку, пили портвейн и спорили до дикой хрипоты, вот, кто эту песню поет – Леннон или Маккартни, и вообще, «Битлз» это или не «Битлз»? Потому что масса записей к нам попадала случайно. Переписываешь у кого-то бобину, черт знает, что на ней – какие-то группы… Три там голоса или два, каков расклад по инструментам…До драк практически доходило при выяснении этих фактов.

Одноклассники и прочие школьные знакомые, не помешанные на «битлах», для нас не существовали и проходили мимо. А мы, наверное, вызывали у них какую-то смесь уважения и восхищения, поскольку пребывали в совершенно своем мире и разговаривали о чем-то, им неведомом. Каждый день собирали по крупицам информацию. Например, «битлы» записали пластинку «Сержант Пеппер». Нам она поначалу не очень понравилась, как и тогдашние усы и костюмы «битлов». Какого черта они нарядились?! Но уже на третий день мы «въехали» в этот альбом абсолютно. И поняли, что эта музыка не для исполнения на концертах, а просто для медитации. У нас, вообще, случился ужасный конфликт в своем кругу, потому что ребята хотели играть битловские вещи, а я им объяснял, что это невозможно, ибо «Битлз» слишком хорошо поют. А в нашем варианте это будет отвратительно. Надо играть «роллингов», потому что они поют примерно как мы, и у нас выйдет более похоже. И «роллингов» или «Monkeys» мы играли тогда значительно больше.

Передовая информация долетала до нас в те годы, конечно, с опозданием. И «Вудсток-69» нам чуть позже достался, где-то в 70–71 годах. Его открыл нам Стас Намин. Мы слушали выступавших там артистов с утра до ночи, но к «битлам», все равно не остыли. Мы ими еще не наелись.

Появление Кавы в нашей компании стало колоссальным толчком, потому что у него уже были две настоящие электрические гитары и маленький усилитель. С их помощью можно было извлечь звук, который мы слышали на фирменных пластинках. Там даже имелось тремоло. Это сводило с ума. Я мог просто с утра до ночи сидеть и дергать за струны.

Репетировали вы тогда в школе, что несколько неожиданно. Вот уж откуда волосатых парней с электрогитарами советские педагоги должны были гнать в первую очередь!

У нас была учительница физики Тамара Александровна, которая нам благоволила. Она разрешала нам собираться в ее кабинете после уроков, и мало того, договорилась с завхозом, которого звали Федор Федорович Федоткин, чтобы он нам иногда давал установку «Кинап», которую использовали для показа учебных фильмов. Там были, на минуточку, две колонки по 12,5 ватт, очень громких. В них втыкались микрофон, гитара, и все получалось почти как надо.

Впрочем, так уж безоблачно все не было. Одна учительница потворствовала нашему увлечению, а несколько других ненавидели за это. Я, например, терпеть не мог химию, а химичка не любила меня и то, чем мы занимались. Приходилось нередко получать двойки и прогуливать ее уроки. С физкультурником, Игорем Павловичем, могла произойти та же история, но мы с ним договорились: он освобождает меня от физкультуры, а я за это учу его играть на гитаре. Ему очень хотелось петь песни Высоцкого.

Твой отец Вадим Григорьевич, известный архитектор, чем-то мог вам помочь?

Только тем, что постоянно слушал дома разную хорошую музыку, массу джаза, качественную западную эстраду и не препятствовал нашим занятиям. Мало того, как только нам что-то стало нужно, он из каждой своей зарубежной командировки, тратя все деньги, привозил то, что мы ему заказывали. Какие-нибудь динамики, струны, гитару, усилитель. В общем, снабжал нас, как мог.

Однажды у нас появился двадцативаттный усилитель «Асе tone». Об этом, видимо, быстро прознал Александр Градский, и блестящий барабанщик Юра Фокин, игравший с ним тогда в «Скоморохах», как-то сказал нам: «Если хотите послушать лучшую группу страны, подъезжайте тогда-то к дому Градского на Мосфильмовской улице, сядем вместе в „рафик“ и поедем на концерт в Долгопрудный. Вы же дадите нам воспользоваться вашим аппаратом?» Мы, конечно, с радостью согласились. В Долгопрудном, к слову, было самое безопасное место, 8-я столовая, кажется, называлось, при институтской общаге. Там сейшены всегда заканчивались хорошо. Менты туда не приезжали.

Собственно, когда я услышал «Скоморохов», то понял, что нужно писать песни на русском языке. Первые песни у меня вышли совершенно нелепые – лирические, печальные, мрачные, безысходные. Чудовищные были тексты, как я теперь понимаю. Благо не многие из них сохранились. Но довольно скоро появились и какие-то стебовые вещи, типа «Я с детства выбрал верный путь».

В начале 70-х в Москве было полно рок-команд, недосягаемого, в нашем восприятии, уровня. Те же «Скоморохи», «Атланты», «Скифы», где фантастический гитарист Дюжиков один к одному снимал Элвина Ли… Периодически они играли – то в «Синей птице», то во «Временах года». На первых порах нас туда не пускали, поскольку мы были маленькими, но все равно как-то прорывались.

Мы поняли, что наше святое братство прекрасно, но если мы хотим быть группой, надо еще уметь играть. Постепенно выяснилось, что у кого-то с этим делом хуже, у кого-то лучше. У кого-то не получается совсем. Кавагое, например, за годы, проведенные в «Машине», перепробовал едва ли не все инструменты. Когда нам не хватало басиста, он играл на бас-гитаре, когда находили басиста, он садился за орган, когда мы лишились барабанщика, он сел за барабаны. Это было вполне объяснимо. Нам важнее все-таки была наша атмосфера, взаимопонимание, любовь к тому, что мы делаем, чем привлечение в группу постороннего человека, пусть и более профессионального.

К 71-му у «Машины» уже накопился определенный авторский материал. Ее репетиционная база переместилась из школьных помещений в культовый для столичного рока ДК «Энергетик», в состав команды влился Александр Кутиков, а Макаревич, пойдя по стопам отца, поступил в Московский архитектурный институт (МАрхИ). «Мы все еще находились тогда на низшей ступеньке исполнительского мастерства, – откровенно констатирует Макар, – говорить о каком-то нашем уровне было бессмысленно, но мы уже представляли, как надо делать».

Алексей Романов

В Архитектурный Макар поступил на год позже меня. У нас там уже существовала группа. В МАрхИ вообще до фига было команд. На нашем курсе две группы, курсом старше еще одна, которая называлась «Вечный двигатель»… И вот я с удивлением увидел во дворе института того самого парня, которого приметил ранее в метро. Он сидел на портфеле и что-то вышлепывал ладошками. А у нас в группе барабанщика не хватало. Я вежливо предложил ему поучаствовать в нашем проекте, но он ответил: «Извините, пожалуйста, я уже играю в группе. Большое спасибо». Однако, знакомство наше завязалось, и с тех пор мы общаемся.

Для репетиций в институте нам предоставляли актовый зал. Разумеется, все происходило в учебное время, но, кажется, мы никому не мешали. Андрей иногда заглядывал к нам, послушать. И настал момент, когда в один из вечеров в этом зале выступила «Машина». Сережка Кавагое играл на органе, Игорь Мазаев на басу, Юра Борзов на барабанах и Макар на гитаре. Исполняли они что-то из «Сержанта Пеппера». И как-то это, в общем, произвело приятное впечатление. Тогда, по-моему, не столь важно было, как команда играет, важно было – что именно.

У «Машины Времени» отдельная история, не вузовская. Скажем, мы со своей командой являлись такими институтскими разгильдяями, и игра на гитарах была для нас само собой разумеющимся времяпрепровождением – как питье пива, разговоры о джинсах, футболе, девчонках. Концерты ведь проводились во всех институтах, каждую неделю. Надо было просто выбрать куда пойти – на «Рубиновую атаку» («на „Рубинов“), предположим, или, допустим, на „Скоморохов“… Самостоятельной, целенаправленной творческой деятельности в то время мы не вели. Было просто любопытно иногда что-то изобрести, сочинить. Но вытаскивать это на сцену даже в голову не приходило. Мы могли в состоянии подпития поделиться с закадычными дружками чем-то, что варится в нашей „кастрюльке“. Дальше кухни это никуда не шло, и выкинуть было не жалко, а у Макара, по-моему, уже ощущалось четкое понимание, чего он хочет. Он выглядел целеустремленнее всех, кого я знал в студенческо-музыкальной тусовке.

Мне запомнился один из сольников «Машины» в том же актовом зале, он был сидячим. До этого в МАрхИ все выступали в основном на верхнем этаже, в выставочном зале, проще говоря – на танцах. И «Машина» там играла какой-то хороший западный, попсовый, в сущности, материал. И вдруг они устраивают концерт так, чтобы люди просто сидели и слушали. Оказалось, что у них достаточно своего материала, который канает именно как концертный, а не танцевальный. Это было событие. По-русски, оказывается, можно петь!

Мне кажется, Андрей во многом задал фасон всего русского рока. Ранние вещицы «Машины» – «Продавец счастья», «Солдат», «Миллионеры» – формально выглядели вполне зрелыми композициями. Я не беру сейчас их стилистку, идеологию – не мое дело. Но как «штучка», хит, изделие они являлись готовым продуктом. Вполне оформленная аранжировка, взаимодействие куплетов, исполнительская подача – все было найдено. Мера агрессии, мера меланхолии, своеобразная блюз-роковая платформа, какое-то количество кантри, которое Андрей достаточно серьезно изучал. Прямо такое махровое кантри. Не прилизанный фолк, а «стариковские» заунывные баллады, с расстроенным банджо. Помню, у Макара имелось несколько пластинок американских исполнителей абсолютно деревенской такой музыки, не относившейся ни к кантри-вестерн, ни к блюграссу. Она смахивала на каторжные темы, штатовский шансон.

Александр Кутиков

Почему в 71-м я оказался в «Машине», это одному Богу известно. Думаю, основным побудительным мотивом было то, что ребята в группе собрались хорошие. Все мы были битломанами, это абсолютно точно. Но, правда, первые песни, которые я пытался спеть сам, еще до «Машины», были не «битловскими», а группы «Криденс». Вообще, я помимо «Битлз» много чего любил: Джо Кокера, «Дорз», «Кинкс», «Прокл Харум». Когда посмотрел фильм «Забрийски поинт», влюбился в «Пинк Флойд», после «Выпускника» – в Саймона и Гарфанкела. Благодаря кино мои музыкальные увлечения, вообще, существенно расширялись.

А «хорошие ребята» из «Машины» тебе поначалу не казались слегка «мажористыми»? В спецшколе учились, живут небедно, папы у всех не простые работяги, в загранку ездят. А ты, вроде, не из таких?

Ну, почему не из таких? До 7 лет я жил в отдельной 4-х комнатной квартире на Патриарших прудах. Дедушка мой был очень большим административным работником. Просто после того, как дедушка с бабушкой расстались, эта квартира была разменяна. Все разъехались по маленьким комнатам. Моя бабушка осталась жить по соседству с тем помещением, которое прежде являлось нашей роскошной квартирой. Мы с мамой и сестрой переехали сначала в Большой Козихинский переулок, потом на Малую Бронную. Но это уже были комнаты в коммуналках. После того, как у меня были няньки, пайки, попасть в коммуналку, где еще 11 соседей – это шок, конечно.

Но дело же не в том, к какому социальному кругу относишься. Имело значение, какой ты человек. Насколько интересен для потенциальных своих друзей, что ты знаешь, умеешь, какое у тебя отношение к миру, к стране, к системе. Я с «машинистами» в этом смысле был очень близок.

Например, в 16 лет я являлся секретарем комсомольской организации школы и по собственной инициативе написал заявление о выходе из ВЛКСМ. Комсомольский билет подарил на память маме. Она отнеслась к этому факту философски. Если сын так выразил свое отношение к советской жизни, значит и такое возможно в нашей семье.

Дедушка, правда, очень расстроился, поскольку это могло помешать карьере, которую он для меня прогнозировал. Когда я поступил в военно-механический техникум министерства обороны, предполагалось, что я надену мундир или стану специалистом по приемке изделий в области радиолокации на каком-нибудь солидном отечественном предприятии. Но в силу моей юношеской бесшабашности я забросил этот техникум очень быстро. Так как понимал, что перспектива стать военным или человеком, приближенным к оборонному ведомству, меня абсолютно не привлекает. Я интересовался музыкой, игрой в рок-группе, «Битлз» и всем остальным в этом же роде. И пошел работать в радиокомитет звукооператором.

Андрей Макаревич

В те годы любой, кто стоял на сцене с электрической гитарой, в рок-позе, расставив ноги, почти волосатый (хотя с длинными волосами повсеместно боролись, а в школе вовсе запрещали), казался богом! Можно было идти по стриту просто с пустым чехлом от гитары (гитару брать не обязательно, поскольку тяжело), и тебя провожали восхищенными взглядами. А если ты еще и в клешах, то ты «битл» просто.

Хотя для меня такой эффект был не главным. Более того, мы страшно глумились над Кутиковым, который на репетиции, например, приводил девушек, чтобы они сидели в углу и смотрели, как он красиво играет на бас-гитаре. Вот это было западло. И мы его гнобили: что же ты, мол, святое продаешь, так дешево. Остальные себе этого не позволяли. Да и времени на девочек не оставалось. Достаточно было осознания того, что мы им нравимся.

Александр Кутиков

Да, я приводил девушек на репетиции. Концертов у нас в то время было очень мало, а некоторые молодые особы проявляли интерес к тому, что называлось тогда «подпольной рок-музыкой», и с помощью репетиций я проводил с ними музыкальную политинформацию. К подтруниваниям по этому поводу я относился спокойно. Но считал, что для шуток друг над другом есть более достойные темы. А если бы я начал, наоборот, шутить над тем, что они не приводили девушек? Значит у них что-то не так в «консерватории»? Но зачем задевать моих друзей, коллег за больное…

После репетиций я провожал девушек домой. Я был очень галантным кавалером. А вообще, обилие женщин на наших репетициях в значительной степени плод фантазии моих друзей.

Андрей Макаревич

Осенью 1971– го группу покинули Игорь Мазаев, которого забрали в армию, и Юра Борзов. Юрка был нашим идеологом, любимым человеком, и самым, наверное, одухотворенным из всех нас битломаном. Но на барабанах у него не получалось. Не всем дано. У него постоянно что-то падало – то тарелка, то палочки, то ведущий барабан распадался. В результате он ушел сам. Мы очень скорбели, но, едва ли не на следующий день Кутиков привел к нам Макса Капитановского, у которого имелась сумасшедшая барабанная установка, и до этого он играл в группе «Второе дыхание». Они там снимали Хендрикса один к одному и были страшно техничными. Получалось, что ради нас Макс бросил такую классную группу! Мы стали равняться на него.

Максим Капитановский

На самом деле в «Машину» меня привела девушка. Не то чтобы привела, но поспособствовала моему переходу в эту группу. Поясню детально. Из всех троих участников ансамбля «Второе дыхание» я один работал. Вечером учился в МГУ, а днем ходил на работу. А они оба (Игорь Дегтярюк и Николай Ширяев) ничего не делали. И вдруг нарисовалась Тамара Миансарова и предложила «Второму дыханию» влиться в ее аккомпанирующий коллектив. Она преследовала свои цели, а нам сулила гастроли, деньги, горы золотые. Я, естественно, сказал, что не могу, потому что, если брошу работу, меня тут же заберут в армию. Я работал в «почтовом ящике», ради брони. Дегтярюк и Ширяев пытались меня уговорить, убеждали, что это будущее, перспектива. Но я не повелся. И в один прекрасный день пришел на репетицию, а там нет ни аппаратуры, ни самих участников «Второго дыхания». Они решили, что прощание в этом случае – только лишние слезы и ушли к Миансаровой без меня. Потом, правда, у нас были какие-то разговоры, они размышляли, не отдать ли мне долю нашей общей аппаратуры и т. п. Я, ведь всю свою зарплату, равнявшуюся 80 рублям, тратил на группу. Однажды, например, купил несколько микрофонных стоек, метров 40–50 микрофонного шнура и самодельные такие точеные штекеры, все это дело спаял и в виде подарка преподнес коллегам по «Второму дыханию». Они пришли на репетицию, а там, вместо каких-то «старых сыроежек», то есть допотопных микрофонов, обмотанных синей изолентой, вдруг эти новенькие стойки, шнуры… Они со мной дня три не разговаривали после этого. Считали, что быть такого не может, чтобы человек взял и бескорыстно купил что-то для группы. Значит, у него какой-то камень за пазухой, но какой, не могли решить. Барабаны я тоже купил на свои деньги, и вот с ними-то я в одиночестве и остался. Надо отдать Дегтярюку и Ширяеву должное, барабаны они не забрали.

В этот момент мне позвонила вышеупомянутая девушка. Имя ее я сейчас уже не помню. Она у нас была общая на всех, в том числе и на «Машину Времени». Одна из любительниц рока. Приходила на наши сейшены и уходила после них то с одним, то с другим музыкантом. Девчонки тогда вообще все были общие, так же, как и ребята. Звонит, значит, мне и спрашивает: «Когда у вас следующий концерт?» Я отвечаю: «Не знаю. Ребята уехали с Тамарой Миансаровой, а я теперь сам по себе…». «Понятно, – говорит. – А давай, я сейчас Сашке Кутикову звякну, по-моему, у них там с Юркой Борзовым проблема…» И она позвонила Кутикову в тот же день.

А я был знаком, конечно, с «машинистами», потому что все мы в «Энергетике» репетировали, но отношений тесных не поддерживал и телефонами с ними не обменивался. В общем, предложение ее выглядело сомнительно. Но Кутиков перезвонил мне фактически сразу. А на следующий день я перенес свои барабаны из одной комнаты «Энергетика» в другую, где базировалась «Машина».

Поступок удивительный. Ты отказался от профессиональных гастролей с популярной Миансаровой, но легко перешел в любительский коллектив, на тот момент уступавший по уровню «Второму дыханию»? А вскоре именно из «Машины» и загремел в армию?

В армии я оказался безотносительно «Машины Времени». Там отдельная, печальная история, которая коснулась сразу нескольких людей. Она связана со студенческой акцией в Москве в День защиты детей, во время которой якобы произошла антисоветская демонстрация. Разборки по этому поводу рикошетом ударили по мне, бронь с меня сняли и отправили служить на границу. Меня забрали буквально в считанные дни. Мы с Макаревичем попробовали сходить к каким-то его знакомым, к какому-то врачу, но «откосить» не получилось. Я много думал потом, что если бы тогда я не ушел в армию и остался в «Машине», то сейчас бы…

Ты был Ефремовым?

Нет, бери выше, был бы Подгородецким… Шучу. Я все равно бы реализовал какие-то свои параллельные проекты, но уже гораздо проще, интереснее. Я стал бы настоящим музыкантом, во всех отношениях. Поскольку то, что я делал после армии в ВИА «Добры молодцы», семь лет в «Лейся, песня!» с Шуфутинским, это было так, трудоустройство…

А тот переход из «Второго дыхания» в «Машину» меня вполне удовлетворил. Я остался на своей работе, Макаревич, Кутиков тоже где-то работали. Мы встречались вечерами. Построили график репетиций так, чтобы я еще и учиться вечером успевал. И главное, мне эта группа нравилась тем, что они играют свои песни. Мои споры с Дегтярюком были именно об этом. Я с самого начала говорил ему, что нужно делать собственный репертуар. И сочинял слова, придумывал к ним мелодии. Мы пытались сыграть несколько моих вещей, но сразу стало понятно, что формат «Второго дыхания» не предусматривает композиции на русском. Это было просто смешно, когда бородатые черти чего-то такое исполняли…

Возможно, первые пару дней я был в «Машине» по инерции, что ли, надо же было где-то практиковаться. Но постепенно мы стали больше общаться, планы какие-то появились… У нас начало получаться работать вместе. Я увлекся и нисколько об этом не жалею.

В мемуарах «Все очень просто» Макар написал так: «Мы заиграли, и сразу стало ясно, что Макс своими барабанами делает ровно половину всей музыки – причем именно ту, которой нам не хватало».

Из вещей «МВ», создававшихся при твоем непосредственном участии, какие-то в репертуаре группы дожили до сегодняшних дней?

До сегодняшних – ничего. Есть антология «Машины», такой черный чемоданчик с дисками, там имеются старые записи, где я играю. Их немного, но они есть. «Продавец счастья», «Очки с розовым стеклом», парочка тем на английском. В определенный момент я играл с «Машиной» целую программу. Мы даже репетировали какую-то песню моего сочинения, но она не прижилась.

Приехать, навестить тебя в армии никто из «машинистов» не пытался?

Как меня можно было навещать? Я служил на советско-китайской границе. Через полгода сам приехал в Москву, в отпуск. На барабанах в «Машине» уже играл Кавагоэ. Я с ними как-то немного побаловался на репетиции… Но у меня вызревали тогда свои планы. В армии я много занимался в ансамбле, у нас там подобрался сильный состав, инструменты были. Я вышел оттуда готовым, профессиональным музыкантом. Меня сразу выхватили «Добры молодцы». Еще во время службы я получил приглашение и от «Веселых ребят», которые приезжали в те края на гастроли. Но это к делу не относится. Я с удовольствием вернулся бы в «Машину», если бы они меня ждали, как девушка ждет.

А почему же они не ждали такого распрекрасного барабанщика?

Ну, они не могли стоять на месте. Ты хочешь, чтобы я потребовал от пятерых человек положить мне под ноги два года своей жизни? Они совершенствовались, репетировали, да и отношения свои укрепляли. Я переписывался с Макаром, пока служил. Однажды он мне прислал совсем свежую запись. Намотал на кусок картонки магнитофонную пленку «Тип-2» и прислал. Там было две песни: «Летучий голландец» в исполнении «Машины» и только что сделанная «Цветами» «Есть глаза у цветов». Я смотал эту пленку на бобину, и на каждом сгибе запись крякала. Слушалось забавно…

В общем, отношения мы поддерживали. А когда я пришел из армии, на барабанах по-прежнему играл Кавагоэ. И как я мог вернуться в «Машину» в этой ситуации? Сказать Каве – пошел вон отсюда?! Мне «машинисты» нового предложения не сделали, а сам я постеснялся предлагаться. Они там все горели, планы у них какие-то были обширные…

Пока Капитановский отдавал долг Родине, в «МВ» отметилось немало музыкантов: Эдик Азрилевич, Алик Микоян (двоюродный брат Стаса Намина), Игорь Саульский (сын композитора Юрия Саульского), а за барабанами появлялся даже Юрий Фокин, тогда уже легендарный. Сама же группа успела побывать «на югах» и выступить в Москве неким приложением к концертам супербэнда «Лучшие годы», сформированного из ведущих столичных рок-музыкантов, а так же приготовиться к новым поискам.

Андрей Макаревич

Году к 73-му перед нами открылась очередная поляна музыки. С нами играл Игорек Саульский, а он был музыкантом совсем продвинутым и ежедневно знакомил нас со свежими записями. То Элтона Джона притаскивал, то Стиви Уандера, то Сантану. Все это влияло на нас невероятно, ибо попадало на не засеянную еще почву. Мы тут же начинали сочинять какие-то вещи, используя элементы, которые только что услышали.

В качестве музыканта Капитановский в «Машину» никогда больше не возвращался, зато, по иронии судьбы, во второй половине 74-го в «МВ» ненадолго заглянули его бывшие партнеры Сергей Дегтярюк и Николай Ширяев, те, что покинули когда-то Макса ради Тамары Миансаровой. Дегтярюка, судя по свидетельствам очевидцев, пригласил в «Машину» Кава, чуть раньше разругавшийся с Кутиковым настолько, что тот свалил в «Високосное лето».

Александр «Фагот» Бутузов

Как-то, году в 74-м, я ехал в метро и влюбился в парочку, обнимавшуюся у дверей вагона. Это были настоящие хиппари, красавцы-хиппари. Она во всем черном, в черной шляпе, пальто, длинноволосая. Он тоже во всем черном, с бородой, в темных очках, с длинными волосами, а в руках у него футляр от фирменной гитары. Тогда увидеть подобную картину можно было куда реже, чем сейчас встретить автомобиль «бентли» на московских улицах. Парочка вышли на «Университете», и я двинулся вслед за ними, хотя ехал до «Юго-Западной». Они пошли в сторону МГУ, и я туда же. Не мог от них глаз оторвать. А спустя несколько месяцев попадаю на концерт в общаге 2-го Мединститута, на улице Волгина. Там выступают «Машина Времени» и «Фламинго» – такая венгерско-советская группа, в которой играл на гитаре Андрюха Большаков. Причем, «Машина» играет первой. И я вижу на сцене того эффектного хиппаря, которого запомнил на всю жизнь. Оказывается, это Игорь Дегтярюк, и он играет в «Машине»!

Выглядело все примерно так: выходит на сцену: этот сумасшедший Дегтярюк с фирменной гитарой, весь в черном, а глазки синенькие, злые. Макаревич в какой-то цветастой гавайской рубахе с прической шире плеч а-ля Анджела Дэвис и басовой гитарой. И испуганный, полуголый Японец (Сергей Кавагоэ) садится за барабаны. Как это фирменно смотрелось в подвале! Я представить себе не мог, что у нас в «совке», вот в этом абсолютно сером обществе, где на улице одно пальто от другого не отличишь, вдруг возникла такая группа!

Они играли в основном англоязычный материал. Джими Хендрикс, Джонни Винтер и другая «фирма». Пел-хрипел Дегтярюк. Там был единственный микрофон на большой стойке. Его затем переносили к Макаревичу и он исполнял две вещи – «Продавец счастья» и «Битва с дураками».

Александр Кутиков

Я бы не сказал, что причиной моего ухода стали исключительно конфликты с Кавой. Скорее речь о каких-то общих противоречиях внутри группы. Повзрослев, я понял: когда возникают разногласия в коллективе, даже между двумя людьми, то, если разбираться в психологии конфликта, окажется, что в нем участвуют значительно больше человек, а не только те двое, у которых ситуация приобретает форму открытой ссоры.

В той истории меня не устроило то, что Кава «в двадцать четвертый раз», как я это сказал тогда, собирался поступать в институт, и из-за этого мы не могли поехать на юг, в международный лагерь «Буревестник», чтобы поиграть там музыку, которая нам приятна, при этом отдохнуть, и может найти что-то новое. Сергей поступал в вузы постоянно. Поступал и бросал их. На одном из наших общих собраний я повторил, что считаю бессмысленным то, чем он занят. «Зачем заново куда-то поступать, если можно просто учиться в тех вузах, куда ты уже поступил раньше. Но надо тогда посещать занятия, сдавать экзамены. А ты на лекции не ходишь, экзамены не сдаешь, и поэтому тебя вышибают. Зачем опять тратить время на то, что в результате приведет к тому же результату? Ты снова не будешь учиться, тебя опять вышибут, а мы сейчас из-за тебя потеряем летний сезон».

И, следовательно, деньги?

Нет, в «лагерях» мы играли бесплатно. Нам было интересно. Там кроме наших студентов отдыхали и иностранные. Играть для них – иная история. Они по-другому реагировали, слушали. Если они нас принимали хорошо, значит, мы чего-то начинали из себя представлять. «Машина» же играла очень много западной музыки. Если брать, скажем, концерты 1972 года, когда мы впервые поехали в «Буревестник», то процентов восемьдесят репертуара, даже больше, у нас составляли песни разных зарубежных групп и исполнителей. Хороший прием там давал дополнительные моральные силы в том числе и для того, чтобы делать свои песни.

И еще, конечно, концерты в летних лагерях приносили группе большую известность. Все студенчество московское, питерское и из других городов Союза съезжалось в район этих лагерей, в поселок Вишневка. Там было три международных лагеря, и в каждом играла какая-то группа. Это был фантастический промоушн! Ведь основу нашей подпольной работы в течение года составляли выступления на студенческих вечеринках, в студенческих кафе. Успешные, бесплатные выступления в «Буревестнике» обеспечивали нас заказами на весь предстоящий сезон.

Почему в конфликте с Кавой пытавшийся, вроде бы, примирять вас Макаревич не встал на твою сторону?

Макар в этот момент, как всегда, молчал. Проблему обострил Кава. Он сказал: «Либо я, либо он». А я ответил: «Раз ты так ставишь вопрос, то поскольку я пришел к вам в группу, а не наоборот, то я от вас и уйду». Совершенно спокойно сказал. И ушел в «Високосное лето».

Понимаешь, я был и являюсь человеком очень самостоятельным и не терпящим попыток меня подчинить. Я могу согласиться с тем, что кто-то сильнее или умнее меня, даже с тем, что кто-то главнее меня. Но подчинить меня своей воле невозможно. Так было с детства.

Впрочем, вскоре я вернулся. И мы немного проиграли в составе: я, Макар, Кава, Алик Микоян, Игорь Саульский. Еще с нами был Леха, как мы его называли, игравший на всякой перкуссии. Блестящий был состав. И отношения у нас сложились хорошие. Помню, как мы вместе встречали 1974-й и впервые проявили чудеса кулинарного искусства. У Лехи уехали родители. А жил он с ними в большой пятикомнатной квартире, в старом доме. Решили отмечать Новый год у него. Купили ящик итальянского вермута, продуктов разных, и когда часиков в шесть вечера 31 декабря собрались у Лешки, выяснилось, что девушки, приглашенные нами в качестве подруг, абсолютно не умеют готовить. Тогда мы втроем, Макар, я и Игорь Саульский, соорудили весь праздничный стол. Получилось вкусно.

Но и в этом сочетании, так душевно отдохнувшем на флэту у Лехи, «Машина» просуществовала недолго. Саульский и Микоян пошли своим путем, а в группе появился приятель Макара по Архитектурному Алексей Романов. Тут история самой долговечной рок-команды страны могла, на мой взгляд, совершить любопытнейшую загогулину. Удержись будущий лидер «Воскресения» в «МВ», группа, возможно, получила бы в дальнейшем контрастный авторский «сдвоенный центр» Макаревич-Романов, который (если не отступать от «битловских» аналогий) на отечественном уровне смахивал бы на тандем Маккартни-Леннон. Но Романов, как многие до и после него, проскочил через «Машину» быстро…

Алексей Романов

У меня в институте сложилась репутация вокалиста. Видимо, оттого, что я достаточно громко и нахально пел всегда и везде, где можно и нельзя – в компаниях, на институтских вечеринках… Репертуар был достаточно обширный: «Битлз», «Манкиз», «Криденс»… Однажды меня где-то услышал Кавагое и принял определенное решение.

Это свойство его характера. Самурайская, вероятно, черта: мыслить стратегически и устраивать всевозможные коллизии. Он постоянно что-то придумывал и делал так, чтобы замысел состоялся. Не скажу, что Кава обладал каким-то особенным художественным мышлением, но вот интригу он создавал мастерски.

И знаешь, что прикольно в моем случае? Инициатива исходила от Кавагое (это, правда, позже выяснилось), но пригласил меня в «Машину» Макар. Однажды он ко мне подошел и сказал: «Честно говоря, при всей своей неповторимости, пою я скверно. Не хочешь ли прийти к нам в группу вокалистом?» Кава его, видимо, сумел зачморить. Он мертвого заебет. С Сережкой хорошо было отдыхать. Он ужасно смешной. Но работать с ним стоило осторожно. Легко было попасться на идею, а через секунду почувствовать, что тобой уже манипулируют.

На предложение Макара я нагло согласился. У меня какие-то свои песни тогда, кажется, уже имелись, но это все ерунда. В «Машине» я ничего своего не исполнял. Какие-то глупости показывал на репетициях, но до исполнения их на сцене не доходило, а я и не настаивал. Материала у «Машины» хватало, и мы довольно плотно репетировали. Нужно было и притереться друг к другу, и тональность для меня во многих песнях была достаточно высоковатой, я буквально усирался. Но, кое-как справлялся. Во всяком случае, считал, что сдюживаю. Это хороший тренаж для меня был. Я учил тексты, мелодии, ритмические нюансы, особенно с приходом из «Високосного лета» Сашки Кутикова. У него было очень много каких-то теоретических клише, уже почти профессиональный подход к делу, осознанные требования к исполнительству и, естественно, на меня все это свалилось.

Я был в «Машине» свободным вокалистом, то есть просто стоял на сцене с микрофоном. Вернее не стоял, а выделывал разные коленца, «работал Элвисом». В «Машине», кстати, ни до, ни после меня освобожденного вокалиста не было.

Поначалу, помнится, фантастический мандраж испытывал. Наша репетиционная база располагалась на текстильной фабрике «Красная роза» имени Розы Люксембург в Хамовниках. И первый мой концерт с «Машиной» состоялся именно там. Народу немного было, фабричная молодежь, но пришел сам Алик Сикорский из «Атлантов». А меня колотило так, что я стаканом в зубы себе не попадал. Жутко распсиховался. Хотя кроме меня этого никто, вроде, не заметил. Алик мне сказал тогда после концерта: «Знаешь, тебе не хватает завитушек, очень прямо поешь». Подобные профессиональные замечания опытных товарищей мне были очень ценны – все шло в копилочку. И я до сих пор считаю: здорово, что я тогда попал в «Машину».

Я пел «Флаг над замком», классную вещицу «Битое стекло» («Нас манили светлые вершины…»), очень вкусный «тяжеляк» «Дай мне ответ» («Как много дней ты провел среди друзей, пока не понял, что ты совсем один…»), «Я устал»… Когда появился «Хрустальный город», я уже набрался опыта и исполнял его на сцене в психоделическом угаре. Пришла полная внутренняя свобода, и я откровенно перся от самого процесса. Внутреннее кино какое-то во мне крутилось. Через некоторое время я почувствовал истерию публики, когда приходилось после концерта продираться через толпу чуть ли не по головам. И в этот момент мне вдруг интереснее стало выпивать, чем репетировать. К творчеству я остыл и потихоньку начал отстраняться от группы. Не вижу тут ни внутренних причин, ни внешних. Просто так вышло.

Моя первая жена тогда меня бешено ревновала ко всему, связанному с музыкой, концертами, тусовками, и у нее были проблемы с алкоголем. У меня не было, а у нее были. Но я еще настолько незрелым себя чувствовал, что ничем помочь ей не мог. Когда общий разлад в моей жизни – с супругой, с институтом (откуда нас, кстати, изгоняли вместе с Макаром) – достиг какого-то пика, я решил, что можно чем-то пожертвовать, и пожертвовал «Машиной Времени».

Ты просто пропал тогда…

Пропал. Буквально. Пропустил пару репетиций…

А нехорошо ведь так поступать с коллегами?

Нехорошо. Но я находился в алкогольном клинче. В двадцать три года он физически переносится организмом достаточно легко, но психика, думаю, у меня уже была изуродована к тому времени. Тем более, то, что мы тогда киряли, трудно назвать вином. Эрзац портвейна. Некоторые из тех напитков оказывали просто фантастическое нервно-паралитическое воздействие. Тот же «Агдам». Коэффициент его полезного действия был высочайший. Там же крепость двадцать градусов и сколько-то процентов сахара. Настоящее пиратское пойло. Башню сносило на фиг. Не надо вашего героина…Деградация происходила с первого стакана. А «Сахра» была из разряда рвотно-удушающих…Ее пили от полной безысходки.

Макар тебя все же разыскал в тот момент…

Да, он приехал ко мне домой. Мы с ним вышли на улицу, пообщались. Наших личных отношений произошедшее никак не касалось. Я никого в группе не проклял, не возненавидел…Мне просто внутренне стало невозможно продолжать выступать с «Машиной». Я не могу это прокомментировать. Так вышло.

Когда я начал ходить на первые московские сейшены «Воскресения», в 1979-80 годах, то от старших знакомых не раз слышал версию, что твоя песня «Дороги наши разошлись» – скрытый ответ группе «Машина Времени» и Андрею Макаревичу.

Клево, что ты про это вспомнил. Тогда существовала такая игра. Внутри богемы рождалась некая мифология. Казалось, что вот эти небожители, то бишь, музыканты, весь этот советский или антисоветский рок – одна большая семья или экипаж какого-то космического корабля, где происходят невероятного морального накала разборы на уровне политики, нравственности, внутрицеховой этики. Это было важно для публики. Ни Ситковецкий, скажем, ни Макар, ни Матецкий, ни я или еще кто-то из музыкантов всерьез так не думали, но все об этом восприятии знали. Уходит Маргулис, у Макаревича появляется новая песня с какими-то, якобы, намеками – ага, народ начинает говорить, это про Маргулиса. Да фиг с два! И «Дороги наши разошлись» – отнюдь не про Макара. Песня про девушку.

В 75-м распадается не только альянс «МВ» с Романовым, неожиданно группу вновь покидает Кутиков, получив заманчивое предложение из Тульской филармонии поиграть в местном ансамбле, за официальную зарплату, на хорошей аппаратуре и с перспективой ввести в репертуар некоторые кавер-версии западных рок-хитов. Впрочем, и Макаревич, и Романов считают, что другой причиной рывка Саши на профессиональную сцену стала необходимость положить куда-то трудовую книжку, ибо после некоторых эпизодов, связанных с участием в «Машине», Кутиков не только лишился работы и побывал в лапах сотрудников милиции, но и мог быть привлечен по статье «за тунеядство».

Александр Кутиков

Насчет «тунеядства» – это отдельная история в моей жизни. Сначала я уволился из радиокомитета для того, чтобы на пару месяцев поехать с «Машиной» работать на юг. Отпуск-то мне давали, но на месяц. А вот второй месяц отдыха, «за свой счет», никто предоставлять не собирался. Ну, и в силу, опять же, своего характера, я сказал: «Ладно, тогда до свидания», и ушел с работы.

Мы съездили с группой на юг, а потом я попытался устроиться звукооператором на киностудию Минобороны, поскольку мой дед имел, в свое время, косвенное отношение к этому ведомству. Он был управляющий делами наркомата авиационной промышленности. Все шло к тому, что я получу там работу. В цехе звукозаписи меня ждали, создали соответствующую штатную единицу. Я прошел проверку, сдал какие-то экзамены. И вдруг началась очень странная история. Больше трех месяцев меня мурыжил отдел кадров. Подробности опущу, но было весьма неприятно. Тут появились и милиционеры с намеками на мое тунеядство. Напряглись они, что я, вроде, нигде не работаю, хожу лохматый, личность в районе известная… И затем выяснилось, что проблемы мои исходят от полковника, возглавляющего тот самый отдел кадров. Когда я пришел к нему, он, без особого смущения сказал, глядя мне в глаза: «Вам объяснить, почему я вас не оформляю на работу или сами все поймете? Что у вас записано в пятом пункте анкеты? Еврей…» Что я мог сказать? Хотел ему пресс-папье залепить по башке со всей дури. Но сдержался. Правильно сделал. В семье были примеры – несдержанность одного моего родственника во время войны повлекла за собой штрафбат.

В общем, на киностудию я не устроился. Зато получил приглашение от Тульской филармонии. И ушел из «Машины» без всяких конфликтов. Просто ушел и все. Мне было интересно попробовать, что такое профессиональная сцена. И я научился там многому из того, что отсутствовало в московском рок-андегрунде. Скажем, умению правильно выстраивать репетиции. И потом, приятно же, когда тебя приглашают из самодеятельной группы в профессиональную.

«Если делить историю „Машины“ на какие-то этапы, – размышляет Макаревич, – то первый закончился в 1975 году». Пожалуй, так оно и есть. За шесть самых романтических, наивных, бескомпромиссных, бессребренических лет своего существования «Машина» отъехала на приличное расстояние от той обочины, с которой стартовала. Те «монстры» столичного рока «палеозойской» эры, на которых «машинисты» равнялись или взирали, словно на полубогов, так, в сущности, и остались на прежних позициях. Со всем своим исполнительским умением, на порядок превосходившим квалификацию основных участников «МВ». Добротные копиисты, версификаторы англоязычного рока, без собственного языка и идей, они постепенно отступали на второй план и в воспоминания аксакалов московского андеграунда. Макар пошел другим путем. И повел за собой тысячи адептов. Недавний школьный ансамбль понесли на руках. «Марионетки» и «Черно-белый цвет» в 75-м уже являлись всесоюзными хитами, при том, что у «Машины» еще не появилось не только какого-нибудь официального «миньона» (про диск-гигант и речи не шло), но даже качественно записанного, полновесного магнитоальбома. И выступала группане дальше, чем в ближайшем Подмосковье. Однако, слово и интонация, предложенные «Машиной», оказались универсальными для молодежи 70-х и нигде более в ту пору в родимом роке не звучали.

Отдельным достижением «МВ» в данный период оказалось попадание самого раннего хита группы – «Ты или я» – в блестящую кинокомедию Георгия Данелии «Афоня». Мало того, что это был прецедент выхода на всесоюзный экран композиции самодеятельной рок-команды, так еще и гонорар «машинистам» выписали солидный. «Данелия купил у нас две песни, потому что, видимо, хотел нам заплатить, – говорит Макар. – Я получил рублей 600, бешеные по тем временам деньги. Зашел в комиссионку, приобрел 4-х дорожечный магнитофон „Грюндиг ТК46“. На нем можно было с дорожки на дорожку переписывать. Вот мы с ним сидели и сами занимались записью. Такое у нас было саундпродюсерство. Конечно, нам изначально хотелось бы звучать хорошо. Но прежде все разбивалось о полную невозможность этого. Что можно сделать на одном магнитофоне?»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.