ДЕЛО ВИКТОРА БАРАНОВА

ДЕЛО ВИКТОРА БАРАНОВА

До начала перестройки у нас, как известно, данные о преступности (а тем более о фальшивомонетничестве) были секретными и не публиковались. То, что иногда появлялось в прессе, не позволяло составить общее представление о криминальной обстановке в стране. Однако можно с достаточной долей объективности признать, что за исключением периода Гражданской войны и двух-трех лет после Великой Отечественной войны преступность в Советском Союзе находилась на сравнительно низком уровне. Это же относится и к фальшивомонетничеству. Иногда в обороте оказывались кустарно изготовленные банкноты и их быстро вылавливали. В Министерстве внутренних дел мне, например, показывали довольно хорошо нарисованные 25-рублевые банкноты, склеенные из двух половинок. Это плод работы матери и сына из Самары (тогда Куйбышева). Таким своеобразным методом они изготовили всего лишь чуть больше 10 склеенных банкнот. В музее ГУВД в Москве я видел чудо-изобретение: автомат для печатания денег, разработанный одним умельцем. Правда, как мне пояснили, этот автомат так и не произвел ни одной банкноты.

… Недавно в Перми группа школьников, используя цветной ксерокс в одном НИИ, «напечатала» несколько банкнот достоинством в 50000 рублей. Им, конечно, не дали развернуться и сразу же поймали — «продукция» не отличалась высоким качеством. Теперь они долго будут помнить о своей затее.

Чуть раньше в Санкт-Петербурге был задержан какой-то кустарь-одиночка, изготавливавший на черно-белом ксероксе десятитысячные банкноты, а затем цветными карандашами он пытался «оживить» свои изделия. Преступника задержали как раз за работой. Такими сообщениями пестрят ныне средства массовой информации.

Этих уголовников по инерции называют фальшивомонетчиками, хотя фактически они просто мошенники. Кустари-копировальщики, хоть и получали вполне заслуженно большой срок, но фактически они не делали фальшивых денег. Смешно их называть фальшивомонетчиками и тем более невозможно сравнивать, например, с уже известным нам американцем Эммануэлем Нинджером, которой, как вы помните, в конце прошлого века навсегда вошел в историю криминалистики как гений фальшивомонетничества. Сидя по 16–18 часов каждый день за столом в своем маленьком кабинете на втором этаже двухэтажного домика, недалеко от Нью-Йорка, он рисовал доллары, да так это чисто делал, что они довольно долго ходили по финансовым каналам Америки.

Или вспомнить француза польского происхождения Чеслава Боярски, потрясающе талантливого человека, изготовившего в ужасных квартирных условиях не только идеальные клише французских франков, но и такую бумагу, которую даже эксперты Французского банка разглядывали с восхищением, приговаривая: «И как это ему удалось?». Хотя он делал бумажную пульпу, извините, в… унитазе. И ушло у него на все это грандиозное дело десятки лет. Конечно, Чеслав Боярски, как и Нинджер, получил большой срок. Но это были гении и на кнопку они не нажимали.

Я пишу о них не для того, чтобы хвалить уголовников или советовать умельцам, засучив рукава, взяться за это, немыслимое по своей сложности, дело. Нет, многих талантливых фальшивомонетчиков расстреляли и правильно сделали, а те, кто остались живы, отсидев 12–15 лет, проклинают тот день и час, когда они занялись этим делом.

Я хочу рассказать о русском умельце, мастере-золотые руки, которого, как говорится, черт попутал. Я не хвалю его, и отсидел он 12 лет за дело. Но он не нажимал на кнопку, а решился доказать, что ему, талантливому самоучке, под силу сделать невозможное.

… В начале января 1978 года я вышел из метро «Парк культуры» и погрузился в снежные сумерки московского зимнего дня. Мне предстояла встреча со следователем по особо важным делам МВД СССР Александром Анатольевичем (назовем его так), который занимался совершенно секретным, по тем временам, делом — поимкой фальшивомонетчиков.

Вряд ли нужно напоминать читателям о том, что при Советской власти сведения о преступности в СССР появлялись редко, в строго дозированных (и не всегда соответствующих действительности) порциях. А уж о фальшивомонетничестве и вовсе не писали, чтобы «не будоражить советский народ». Только уж очень наблюдательные люди замечали, что в магазинах, на кассовых аппаратах, часто приклеивались бумажки, на которых написаны номера и серии банкнот, подлежащих изъятию как фальшивые.

В ту пору я работал специальным корреспондентом одной из центральных газет и носился с совершенно идиотской по тем временам идеей — написать книгу по истории фальшивомонетничества. И если мое знание английского языка помогло бы собрать довольно богатый материал об этом «бизнесе» за рубежом, то сносное владение родным русским совершенно не гарантировало мне удачу в собирании фактов о фальшивомонетничестве в нашей стране, в условиях советской действительности, при которой, как известно, царили тишь и благодать. А тут еще какое-то фальшивомонетничество…

Тем не менее, созвонившись с ответственным лицом из МВД СССР, я намеревался пойти к нему на прием, имея в руках важную бумажку за подписью заместителя главного редактора газеты. Человек, подписавший письмо, взглянул затем на меня с определенной долей соболезнования и, вздохнув, произнес: «Сходи, конечно, но ни в нашей, ни в какой иной газете, а тем более в твоей будущей книге ничего о советских фальшивомонетчиках не появится. Но иди, я не возражаю. Рассматривай этот визит как своего рода развлечение, или, если угодно, для самообразования. Не более». И он протянул мне письмо.

Я пошел и не жалею об этом. Ибо из беседы со следователем узнал об уникальном нашем фальшивомонетчике, не уступавшем ни гениальному американцу Нинджеру, ни французу польского происхождения Чеславу Боярски. Конечно, тогда, в глухую пору застоя, я не мог рассказать об этом талантливейшем самоучке. Но сейчас другие времена.

Итак, перенесемся на юг России, в благодатный Ставропольский край. Здесь жил и работал шофером Виктор Иванович Баранов. Уже давно он заметил за собой способность что-то изобретать и совершенствовать.

О таких людях у нас обычно говорят — мастер-золотые руки. И не случайно его пригласили на работу в автобазу Ставропольского крайкома КПСС. Здесь он стал возить ответственных работников крайкома и, в конце концов, первого секретаря. И здесь он что-то мастерил, изобретал, совершенствовал. Слава о его способностях быстро распространилась по всей округе. «А ты попроси Виктора Ивановича — он все может», — говаривали тогда. Виктор в самом деле все мог сделать. И вот настал момент, когда он и сам поверил, что может все, абсолютно все.

Однажды ему в руки попала самая крупная по тем временам 25-рублевая банкнота. Он долго ее рассматривал, любовался яркой красивой «картинкой», чудесным переплетением тончайших линий густой радужной сетки. «Господи, думал он, — до чего же все красиво сделано! Сколько людей ломало голову над тем, чтобы сделать ее такой необыкновенной, неповторимой!»

Неповторимой? Да неужели невозможно изготовить такое чудо какому-нибудь талантливому человеку, у которого светлая голова и золотые руки? Даже самоучке? Простому шоферу? И Виктор вдруг представил себе, как он в один прекрасный день подходит к своим друзьям-шоферам и, небрежно протягивая новую двадцатипятирублевку, бросит: «Любуйтесь! Вот эту штуку я сделал сам. Вот этими руками… И они раскроют рты от изумления!»

… В тот вечер он долго сидел в своей 11-метровой комнатушке у окна, разглядывая все ту же банкноту. Конечно, сейчас он говорит, что тогда в нем проснулось только самолюбие: неужели я не смогу? Неужели я не докажу, что даже такое мне под силу? И своими руками изготовлю вот такое чудесное произведение сложнейшей техники?

Я не верю ему, что только своеобразная спортивная злость руководила им в ту минуту. Не верю. Ни одному человеку не поверю, если он скажет мне, что несколько миллионов ему ни к чему.

Но я верю, что на первом месте у него действительно было все же не вульгарное чувство наживы, а желание доказать, что «я могу это сделать». В его ушах все еще не затухали восхищенные слова друзей и даже незнакомых людей: «У этого парня золотые руки. Он все может…» Баранов даже представил себе, что, завершив работу по созданию этой красивой банкноты (а он ни на секунду не сомневался в успехе), пошлет в Госбанк две 25-рублевки: свою и «их». Определите, мол, какая ваша, а какая моя! Но потом он отбросил эту дикую мысль.

Думал ли он, что затевает нечто страшное? Что за это по головке не погладят, даже восхищаясь творением его рук? Что он не попадется? Думал и отдавал себе отчет в этом. Но мысли о возмездии как-то отступали на второй план. Он, если верить тому, что Баранов говорил потом, и не предполагал завалить страну фальшивками. Так, рассчитаться с долгами (а это он отчетливо представлял себе), кое-что купить.

И вот, после долгих колебаний, приблизительно в конце 60-х годов Баранов засел за работу. Он отчетливо представлял себе, что простой шофер Ставропольского крайкома КПСС взвалил на свои плечи непосильную, чудовищно сложную задачу. Краски? Бумага? Клише? Печатная машина? Впрочем, о машине он думал уже мало — это я одолею, но краски? Клише? А портрет Ленина, весь состоящий из микроскопических черточек? Какое потребуется искусство, чтобы прорезать их на клише! И так, чтобы они абсолютно точно совпадали с оригиналом и не сливались друг с дружкой?

Впрочем, чем труднее рисовалось ему препятствие впереди, тем с большим подъемом он бросал себя на его преодоление. Особенно много возни было с красками. Что за краски продавали в Ставрополье? Да и в Москве? Достать такие, которые используются на фабриках Монетного двора, он и мечтать не мог. Подумать смешно…

И Баранов продолжал искать, экспериментировать. Это дело захватило его настолько, что, сидя за рулем, он иногда невпопад отвечал на редкие реплики молодого, энергичного первого секретаря крайкома КПСС Михаила Сергеевича Горбачева.

Все свободное время, как он сам говаривал, «гробил» на свою работу: какое там воскресенье, суббота, рыбалка, купание. Он все время копался в своем пыльном полутемном сарае. И именно в этот, самый напряженный, момент его вызывают в… милицию!

Однажды днем, когда Баранов в поте лица работал в своем сарае, раздался стук в дверь. Он замер. В наступившей тишине стал слышен далекий злобный лай собаки. Стук, более настойчивый, вновь повторился.

Виктор Иванович быстро накрыл дерюгой все свое «противозаконное имущество» и подошел к двери.

— Кто? — тихо спросил он.

— Чего это ты закрылся? Открывай…

Голос какой-то незнакомый… Кто бы это мог быть? Баранов снял щеколду и приоткрыл дверь. Перед ним стоял милиционер, круглолицый с лихо сдвинутой на бок фуражкой.

— Что случилось? — дрожащим голосом спросил Баранов.

— Ты лучше скажи — чего это ты закрылся?

А потому, что у нас все воруют, а милиция спит. Вот у меня позавчера мальчишки украли пилу. Я пошел в милицию, а там только на смех меня подняли… Вот я и закрываю дверь в сарай. Так что случилось?

— Вызывают тебя в милицию.

— Кто вызывает? Почему?

— Полковник Самойленко вызывает. А почему — спроси у него сам. Понятно? Сегодня будь в Управлении до 17.00, как штык, — добавил он и, повернувшись, медленно пошел к воротам.

Баранов закрыл дверь и сел на стоящий рядом ящик.

Несмотря на то, что он работал один и никому никогда не говорил о своей безумной задумке, Виктор Иванович вдруг отчетливо представил себе, что его замкнутость, неразговорчивость, бесконечное уединение могли вызывать удивление, непонимание, настороженность. Могли подумать, что он тайком занимается, «чем-то не тем». Он перестал балагурить с товарищами, отвлекаться на пустопорожний треп. Каждую свободную минуту о чем-то сосредоточенно думал, не отвлекался даже, как это было раньше, на рыбалку. И вот — вызов в милицию! Кто-то, по-видимому, «стукнул». Так, мол, и так, шофер, который возит первого секретаря крайкома КПСС… Впрочем, «стучать» могли и не в милицию.

Короче говоря, Баранов пришел в Ставропольское УВД в далеко не в благодушном настроении. Оказалось, что его вызывал начальник отдела кадров. А всем было известно, кто является начальником отдела кадров на любом предприятии или в той же милиции.

Просидев в приемной минут 20, он, наконец, зашел в большой светлый кабинет с допотопными синими бархатными портьерами на окнах, не имея ни малейшего представления о причинах вызова.

Начальник принял его приветливо, хотя и не привстал, и даже руки не подал. Ему, персональному водителю первого секретаря крайкома!

«Плохо дело», — пронеслось у него в голове. Он уселся на стул, рядом с маленьким столиком, приставленным к огромному, старинной работы, столу начальника. После минутной тяжелой паузы начальник отдела кадров принялся расспрашивать Баранова о том, как ему работается в крайкоме. Виктор Иванович отвечал неспеша, как-то уж очень скованно, боясь что-нибудь не ляпнуть: работается, мол, хорошо. Иногда возит первого секретаря крайкома Михаила Сергеевича Горбачева. Вроде бы к его работе никаких замечаний нет.

«Так, хорошо», — медленно проговорил полковник и, глядя в упор, спросил: «А как вы смотрите, если мы вам предложим должность водителя машины нашего генерала, начальника УВД Ставропольского края?»

Все ожидал Баранов, но такого… У него ведь в голове вертелась одна и та же мысль — о его «хобби». А тут вдруг… Он опешил. Во-первых, с материальной точки зрения он бы ничего фактически не выиграл, и работа в крайкоме его устраивала. С другой стороны, возить главного милицейского начальника, учитывая, чем Баранов занимался, было неудобно и даже как-то страшновато. Но, быть водителем генерала МВД может быть и придет ему на пользу — не дай бог он когда-нибудь попадется, предстанет перед суровой Фемидой и тогда суду вроде бы будет как-то неудобно сажать водителя генерала. Куда, мол, смотрел отдел кадров, да и сам генерал со своей папахой? Но вдруг все пойдет прахом и, наоборот, генерал возмутится, швырнет в него эту самую папаху…

Виктор Иванович, после довольно долгого молчания, наконец, раскрыл рот и робким голосом сказал «Разрешите подумать» и нетвердым шагом вышел из кабинета.

«Ну и дела» — думал он, двигаясь по дороге в крайком. Надо там доложить об этом предложении. Или, наоборот, не стоит? Хотя в милиции, конечно, заранее согласовали это предложение. На всякий случай он доложил руководству автобазы о разговоре с начальником отдела кадров и о том, что он все же решил отказаться от предложения. «Ну и правильно сделал», — услышал он в ответ. — «От добра добра не ищут».

На другой день он уже смело прошел в кабинет начальника отдела кадров и спокойно сказал, что не считает себя готовым возить генерала. Полковник как-то невнимательно его выслушал и небрежно бросил «Хорошо. Можете идти». И Баранов спокойно вышел из кабинета. На всякий случай он про себя подумал, что надо поблагодарить Бога за то, что он над ним смилостивился и сюда, в милицию, он больше не попадет. Да, видимо, не очень уж старательно Баранов поблагодарил Всевышнего…

И он опять принялся за свою «внештатную» работу. Баранов настолько втянулся в это дело, что даже не заметил, ґчто уже около 10(!) лет он, не разгибаясь, преодолевая одно препятствие за другим, двигается по избранному пути, хотя вслед за одной проблемой возникала другая, и он снова бросался на преодоление очередного препятствия. И сколько раз, ложась спать, отгонял от себя мысль о том, что взялся за совершенно невыполнимую каторжную и опасную работу. А не бросить ли все к чертовой матери? Но на другой день он опять, после работы шел в свой захламленный сарай…

Визит в милицию позволил ему все же сделать вывод — надо как можно быстрее отказаться от замкнутого образа жизни, чтобы его коллеги не приняли за малахольного или свихнувшегося. Виктор Иванович стал чаще контактировать с ними, вести пустопорожние разговоры в курилках. Он все время помнил, что работает в крайкоме, где за каждым шагом следили «в четыре глаза». Да и, скажем прямо, он настолько стал уставать, что даже появилась потребность как-то отвлечься, отключиться, поболтать о том, о сем.

Но вот уже сделаны два клише — над их созданием он бился очень долго. Проще было с печатной машиной, она вроде бы готова, но брак… Он идет непрерывно. Как добиться, чтобы эта проклятая краска тонко ложилась на бумагу (не очень высокого качества — в этой сфере ему было далеко до Чеслава Боярски)? И как сделать так, чтобы один цвет муаровой сетки переходил в другой плавно, абсолютно незаметно, без клякс и помарок. Возня с этой отвратительной краской потом, через много лет напомнит о себе совсем с другой стороны. Но сейчас…

Вот уже машина работает, банкноты выскакивают и строгий Ленин смотрит на него, но все не то. Брак… И вновь Виктор Баранов берется за дело. Он, конечно, не раз чувствовал свою неподготовленность в химии, в частности металловедении. Но уже не в силах все бросить — за плечами «угробленные» 15 лет беспрерывной, чудовищной по своей нагрузке и сложности, работы, а впереди… Может быть и 15 лет тюрьмы, а то и вышка. Наконец, в начале 1977 года впервые вышла приличная банкнота. Но Баранов тщательно сравнил ее с настоящей и пришел в уныние. Может быть какого-нибудь кустаря эта банкнота и удовлетворила бы, но не Баранова. И вот опять он неделями возится, то с красками, то с совмещением оборотной и лицевой стороны, то еще с чем-то.

Наконец, он получил то, к чему стремился. Взял две банкноты: свою и настоящую, смешал их, не глядя, и посмотрел: отличить невозможно. Невозможно! Победа!! Победа??

Представьте себе, того чувства радости и удовлетворения, которые он должен быть ощущать после многих лет изнурительного или, как он любил говорить, титанического труда, Баранов не чувствовал. Нет, конечно, он был рад, что пришел конец его ежедневным мучениям на протяжении многих лет. Но… это же фальшивка! Талантливо сделанная фальшивка! Он не может свободно пойти в универмаг или в сберкассу, потому что это фальшивка, хоть и гениальная.

Рано или поздно наступит неминуемая расплата. Раньше он об этом как-то не думал, а сейчас, перебирая свою продукцию, он вдруг понял это. Нет, все же, конечно, победа, но…

Виктор Баранов осторожно сбывал свои «деньги» — ему надо было расплатиться с большими долгами, которыми он оброс за время своей «внештатной» деятельности. Затем что-то купил себе. Несмотря на всю уверенность в качестве своей «продукции», он ясно понимал — бумага не та и вообще. Поэтому он сбывал их в основном на рынке, в сумерки, или в заштатных ларьках.

В конце 1977 года наступила развязка. Арест. Следствие. Суд. И тут произошло нечто невероятное: учитывая исключительные способности Баранова, непродолжительность его фальшивомонетнической деятельности — он распространял свою продукцию всего несколько месяцев — и надежду на то, что он в дальнейшем сможет принести большую пользу Родине своим незаурядным талантом, Министерство внутренних дел СССР сочло возможным ходатайствовать перед судом о смягчении наказания. Баранова не расстреляли, а приговорили к 12 годам, которые он отсидел «от звонка до звонка».

Итак, почти 30 лет вычеркнуты из его жизни: 17 лет титанической работы, 12 лет тюрьмы и… несколько месяцев сомнительной свободы. Почти 30 лет! По собственной вине.

Сколько полезного он мог бы принести и Родине, и себе. И все, как говориться, коту под хвост… А теперь он не устает говорить — хорошо бы если бы об этом подумали те, кому придет в голову столь идиотская мысль. Все равно карающий меч Фемиды достанет самого гениального.

И, в заключение, о дальнейшей судьбе Виктора Ивановича Баранова. Он вернулся к себе в Ставрополь и стал работать в одном кооперативе. И уже есть весьма ощутимые результаты его работы. Будучи теперь хорошо подкованным в химии, он взялся за решение двух сложнейших, в техническом отношении, задач.

Во-первых, он обратил внимание на то, что иностранные автомашины довольно долго сохраняют в первозданном состоянии свою блестящую поверхность — лак очень медленно тускнеет. Наши же быстро теряют блеск своего лака и даже новые очень скоро кажутся совсем «старушками». И Баранов изобрел новый и недорогой, но очень стойкий лак. Теперь ему предстоит не менее трудная задача — пробить нашу «рассейскую» стену бюрократии и взяточничества. Лично я ему не очень завидую.

И, во-вторых, его заинтересовала проблема сохранения запаха духов. Они у нас не отличаются стойкостью, и потому наша парфюмерная промышленность не может закрепиться на внешнем рынке. А что придает стойкость заграничным духам лучших марок? Особое воскоподобное вещество, именуемое амброй. Оно образуется в пищеварительно тракте кашалота. Но китобойный промысел ныне крайне ограничен, а то и вовсе запрещен на некоторые виды китообразных. Отсюда и удорожание амбры, а следовательно, и духов.

Что же делать? И вот Виктор Иванович решил сократить огромные валютные расходы нашего государства на приобретение этой самой амбры и изобрел, опытным путем, такое химическое вещество, которое было бы способно не хуже амбры закреплять аромат духов, изобретенных нашими парфюмерами. А они это умеют делать…

Осталось только «немногое» — доказать важность и огромную экономичность своего изобретения и необходимость вложить деньги в его реализацию в промышленности. Нам остается только надеяться на пробивную силу Виктора Ивановича Баранова, на его упорство в достижении этой цели. А мы уже знаем, что он этими качествами обладает.

Память об этом самородке не умрет — специальный стенд, посвященный его противоправной деятельности, открыт в музее Министерства внутренних дел Российской Федерации в Москве.

Посетители получили возможность увидеть совершенно уникальную «установку» — стоматологическую бормашину, которую талантливый фальшивомонетчик приспособил для изготовления клише; оборудование, с помощью которого он выдавливал довольно-таки удачно водяные знаки на своих двадцатипятирублевках, и многое другое, наглядно иллюстрирующее из ряда вон выходящие способности Виктора Ивановича Баранова.