Глава 18 Жить после смерти!
Глава 18
Жить после смерти!
Судьба бывает необъяснимо жестокой; она порой наносит удары такой сокрушительной силы, что кажется — лучше небытие. Но Господь послал жизнь, и христианин не вправе отринуть Его Великий Дар.
Мария Федоровна долго находилась без чувств. Одни говорили, что — тридцать минут, другие — час. Когда ее внесли в спальню и положили на кровать, пульс почти не прощупывался. Потом она открыла глаза и увидела перед собой склоненное лицо доктора Николая Вельяминова (1855–1920). Она протянула ему руку и сказала «merci».
Это было первое слово, которое Царица произнесла после того, как вернулась из черного провала. И в этом своем состоянии полужизни она оставалась добросердечным человеком, поблагодарив человека, с которым делила горести последних недель.
Ее же никто успокоить не мог. Она пришла в себя уже совсем другим человеком. Многое, очень многое ушло безвозвратно, и следовало учиться жить «как надо» теперь уже без Саши. Мысль о его отсутствии была непереносимой. И неужели она его никогда больше не увидит? Неужели не услышит его голос, его неспешные и уверенные шаги, не почувствует больше запах его сигар и папирос, не ощутит его прикосновения?
Многие годы, наперекор беспощадному здравому смыслу, ей часто будет казаться, что Саша непременно вот-вот появится. Он должен появиться. Она его ждет. О нем постоянно напоминали вещи, комнаты, здания, ритуалы, дневные занятия, всё, чем жила и что окружало потом. Проведя без него тридцать четыре годы, она не забывала о нем ни на минуту, и если бы случилось невозможное, и Александр III восстал бы из мертвых, и пришел бы к ней, то кроме беспредельного восторга ничего бы не ощутила. Даже и не удивилась бы. Он навсегда остался для неё живым.
Ни разу не взглянула на Александра в гробу. У неё не было сил на это. Это страшное зрелище в ее памяти не запечатлелось. Часто видела мужа во сне и разговаривала, но стеснялась делиться с окружающими этими своими радостными встречами. Она боялась оскорбительных усмешек. Это осталось её тайной. Мария Федоровна перестала страшиться смерти, зная, что будет лежать рядом со своим милым и уж там-то, в том мире, их никто уже не разлучит. Когда кончина приближалась, то мысль о том, что она не будет покоиться («пока не будет») рядом с Сашей, окрашивала горечью последний срок бытия.
В трагические же недели октября — ноября 1894 года в душе овдовевшей Императрицы была лишь темнота. Уже 20 октября, вечером, служилась в спальне первая панихида. Маленькая, изящная, вся в черном, Царица-Вдова напоминала мрачное изваяние. В ней как будто и жизни не осталось. Все делала как-то механически и ни на что не реагировала. Лишь слезы, текшие по лицу, выдавали человека с раненым сердцем. Она не могла уединиться, чтобы в тишине и печали оплакать свою невосполнимую потерю. Горе её было беспредельным.
Греческая Королева Ольга Константиновна в те дни писала из Ливадии своему брату Великому князю Константину Константиновичу в Петербург: «Надо только удивляться, что сердце человеческое может выдержать подобные волнения!
Императрица убита горем; с каждым днем это горе становится тяжелее, потеря ощущается всё больше, пустота ужасная! Конечно, один Господь может утешить, исцелив такую душевную боль. Перед ее скорбью как-то не решаешься говорить о своей, а ведь нет души в России, которая не ощущала бы глубокой этой скорби; это собственная боль каждого русского человека!»
На Престол вступил сын умершего Монарха Николай И, и уже 20 октября ему начали присягать на верность члены Династии и чины свиты. Он был молод, неопытен. Придворные и родственники знали его лишь как «милого Ники», и первое время он терялся. Обращались к Марии Федоровне, и та, превозмогая себя, должна была следовать своему долгу, делать «Царево дело». С ней согласовывали все детали траурных процессий, предстоящих похорон.
Надо было безотлагательно решать и еще один важнейший государственный вопрос: устройство семейной жизни нового Царя. Невеста находилась в Ливадии и 21 октября в 10 часов утра в маленькой Ливадийской дворцовой церкви была миропомазана, став православной благоверной Великой княгиней Александрой Федоровной. Надлежало определиться со свадьбой.
Невеста успела получить благословение Александра III, но возникла драматическая коллизия: как устроить свадьбу, чтобы не оскорбить память ушедшего и не нарушить церковный закон и традицию. Жизнь и смерть, горе и радость, надежда и безысходность — можно ли их совместить? Как соединить несопоставимое?
Мать и Сын пришли к мысли, что уместно провести скромный обряд венчания сразу же после миропомазания, под крышей Ливадийского дома, пока их незабвенный отец и муж находится с ними. Но это предложение вызвало бурную реакцию в Императорской Фамилии. Большинство родственников считало, что нельзя этого делать в семейной обстановке, что брак Царя — акт государственного значения и это все надлежит осуществлять лишь в столице.
У Марии Федоровны не было сил спорить, а Николай II еще слишком терялся перед своими старшими по возрасту родственниками и не находил в себе мужества им противоречить. Было решено отложить бракосочетание до Петербурга. Пока же главные заботы вызывали предстоящие похороны.
Вся Империя оплакивала смерть Монарха. Большой, далекий, грозный, он вызывал страх, восхищение и раболепный восторг у подавляющей части населения. Он обитал где-то в заоблачной выси, почти там же, где Господь, олицетворяя закон, высшую правду, суд честный и скорый. Все те же непорядки и несправедливости, вокруг наблюдавшиеся, это — от чиновников, от бессовестных богачей и бар-белоручек. Царь не знает. Вот если ему бы рассказать…
Мало кому из простых людей выпадало счастье лицезреть Самодержца хоть издали. Вернувшиеся со службы солдаты рассказывали односельчанам, как раз, на учениях, они видели «самого Царя». И вопросам не было конца, и сидели долгими осенними вечерами в тесных крестьянских избах и слушали, бессчетное количество раз повторенные, повествования о ЦАРЕ.
Другие же вспоминали, что вот тем годом, когда на Троицын день ударил мороз, они были в губернском городе, там как раз проезжал Государь. Такой большой, грозный, ну впрямь как Илья-пророк на колеснице. Кто-то вспоминал иные незабываемые случаи встреч. И обсуждали, и горевали, и многие плакали на панихидах в церквах, плакали, как будто расставались с самым близким. Александра III любили многие подданные, любили так, как только и могут любить правителя в России: безмерно, необъяснимо, до конца. Так же страстно в России умеют и ненавидеть…
Царица-Вдова была безутешна. 23 октября в Ливадию прибыли из Англии Алике и Берти, и Мария Федоровна была счастлива горьким счастьем, что ее милая Алике будет с ней теперь. Герцогиня Уэльская осталась надолго. Она провела в России два с половиной месяца, не отходя почти от несчастной Минни.
Через неделю после смерти Александра III, 27 октября, в половине девятого утра гроб с телом покойного покинул Царскую резиденцию в Ливадии. Его на плечах несли казаки и стрелки конвоя. Эти несколько километров до Ялты Мария Федоровна шла пешком за гробом, и, из-за уважения к ней, все остальные тоже двигались пешком. Сохранились фотографии той печальной церемонии, на которой с большим трудом можно разглядеть небольшую женскую фигуру Марии Федоровны, почти слившуюся с толпой женщин в траурных одеяниях.
В тот же день, ближе к вечеру, прибыли в Севастополь, где уже ждал специальный поезд. Здесь состоялась и еще одна тяжелая церемония: Мария Федоровна прощалась с сыном Георгием, которому надо было возвращаться в Абастуман. В 17 часов 20 минут поезд тронулся. Покойному предстояло преодолеть еще многие сотни верст, чтобы обрести последнее пристанище в далекой северной столице, в родовой усыпальнице Царской Династии.
Царица почти не выходила из своего купе. С ней вместе все время была лишь сестра. Сердце болело, не переставая. Вся жизнь осталась позади, а что будет впереди — один Господь ведает. 28 октября исполнилась годовщина их свадьбы. Боже мой, неужели всё это было на самом деле! Как любила этот день раньше, как была по-настоящему счастлива. А теперь, через двадцать восемь лет после того незабываемого октября, она едет в поезде с гробом Саши! Господь милостив к ней, иначе давно бы лишилась рассудка!
Она нашла в себе силы сесть за письмо сыну Георгию. После происшедшего он стал ей еще дороже, сделался самым близким: несчастный больной мальчик, совсем один, в немыслимой глуши, после всего перенесенного. Он плакал в Ливадии так горячо и так часто, что матери, самой находившейся в потрясенном состоянии, даже несколько раз приходилось его успокаивать. Она ни о чем другом не могла писать, кроме того, что занимало её всю, с чем не расставалась ни на мгновение.
«Ты знаешь, как тяжело опять быть в разлуке с тобой, особенно теперь, в это ужасное время! И это путешествие в том самом вагоне, где только пять недель назад наш Ангел Папа был вместе с нами! Видеть его место на диване всегда пустым! Повсюду, повсюду мне кажется, что в любой момент он может войти. Мне чудится, что я вижу, как сейчас появится его дорогая фигура. И я все не могу осознать и заставить войти в мою голову эту страшную мысль, что все кончено, правда, кончено, и что мы должны продолжать жить на этой грустной земле уже без него!»
На грустной земле было пусто и одиноко. Если бы не милая сестра Алике, то не знала, как бы и справилась со всем, что наваливалось каждый день. Надо было держаться. По пути следования всё время бывали остановки, служились панихиды, и Царица-Вдова на них присутствовала. Она обязана была делать своё дело достойно, во имя памяти ее незабвенного.
1 ноября прибыли в Петербург. Здесь встречала вся Фамилия, высшие должностные лица. Четыре часа от вокзала многолюдная и скорбная процессия тянулась до Петропавловской крепости. После панихиды поехали в Аничков. Снова нахлынуло непередаваемое отчаяние.
«С того момента, как началась для меня эта чернота, мы пережили тяжелые и душераздирающие моменты, и главным образом это был приезд сюда, в наш любимый Аничков, где мы были так счастливы в течение 28 лет. А теперь всё кажется мне таким пустым и страшным. Любимые комнаты, когда-то такие родные и симпатичные, а теперь пустые и грустные. Я чувствую себя в них абсолютно потерянной. Я ощущаю, что душа их покинула», — писала мать сыну в Абастуман.
Каждый день служились панихиды в крепости, и в Аничкове, и ни одной Императрица не пропустила. Было очень тяжело, неимоверно трудно. 2 ноября Мария Федоровна потеряла сознание по пути в церковь. Забеспокоились, забегали. Но как только пришла в себя, не сетуя, продолжала нести земную тяжелую ношу и как вдова, и как Царица.
Мысль о Саше ее не оставляла, и порой делалось так спокойно за него. «Мое единственное утешение сознавать, что он покоится в мире, что он счастлив и больше не страдает.
Мы могли это увидеть по экспрессии и лучезарной улыбке, которую отражало его дорогое лицо. Сейчас он молится за нас и готовит нам дорогу. Мы должны стараться следовать его хорошему примеру, который он показал здесь, и жить так, как Бог считает достойным, а затем присоединиться к нему, когда настанет наш час».
Погребение Царя в Петропавловской крепости состоялось 7 ноября. Гроб с телом опустили в могилу рядом с могилами дорогих родителей: Александра II, Марии Александровны, его деда Николая I и брата Николая. День был теплый, но густой туман заволакивал все перспективы «Северной Пальмиры». Когда гроб опускали в могилу, зазвучали оружейные выстрелы, загремели артиллерийские залпы. Люди снимали шапки, крестились. Народу в крепости собралось великое множество, и у многих на глазах были слезы. На лице Марии Федоровны их не было.
Она была величественна в своей горести и боль своего сердца не выносила на обозрение посторонних. Это было внутри и осталось с ней навсегда. Когда ее подвел к гробу Николай II для прощального поцелуя, то не открыла глаз и не помнила, как это произошло. Она так ни разу своего обожаемого Сашу после Ливадии и не видела. Ей рассказывали, что лицо мало изменилось, а в профиль он совсем не изменился.
Ей не говорили, конечно, что бальзамирование было проведено неудачно, и признаки разложения стали проступать на теле Царя уже вскоре после смерти, которое в течение двух недель скрывали различными медицинскими и косметическими ухищрениями. Она этого не знала, и ей этого не надо было знать.
«О как это было страшно и ужасно — последнее прощание. Это было повторением незабываемого 20 октября, когда добрый Бог отобрал у меня того, которого я лелеяла и любила больше всего на свете и который всем вам был лучшим из отцов», — восклицала в письме сыну Георгию.
Она все время думала, но почему так случилось, но почему именно он должен был уйти так рано, так необъяснимо скоро.
Ведь Александр нужен был не только ей, не только детям, но и стране. Она видела скорбь людей, видела, как искренне оплакивают его кончину разные, большей частью совсем незнакомые люди, и понимала, что это не только её потеря. Но для неё она самая большая и невосполнимая.
«Я так и не могу привыкнуть к этой страшной реальности, что дорогого и любимого больше нет на этой земле. Это просто кошмар. Повсюду без него — убивающая пустота. Куда бы я ни отправилась, везде мне его ужасно не хватает. Я даже не могу подумать о моей жизни без него. Это больше не жизнь, а постоянное испытание, которое надо стараться выносить не причитая, отдаваясь милости Бога и прося Его помочь нам нести этот тяжелый крест! Да, как говорят, Бог, видимо, находит самых хороших и самых чистых и не оставляет их надолго между нами грешниками. Да, он сделал свое дело. Ведь в каком ужасном состоянии он получил Россию. И во что он превратил её за тринадцать лет своего царствования и чего только не сделал для неё. Это чувствуется и видится повсюду».
Воспитание и самообладание помогали Марии Федоровне соблюдать все положенное. Она не только присутствовала на траурных церемониях, но и встречалась со множеством людей.
На похороны Александра III приехали делегации со всех концов света, в том числе и представители королевских домов: Король Дании Христиан IX, Король Греции Георг I, Наследник Британской Короны принц Альберт-Эдуард, князь Черногорский, брат Германского Кайзера Генрих Прусский, брат Австрийского Императора эрцгерцог Карл-Людвиг, герцог и герцогиня Эдинбургские и многие другие принцы и принцессы. Более ста именитых гостей из почти всех владетельных домов Европы сочли необходимым отдать последний долг русскому Царю. Такого представительного съезда в столице Российской Империи еще не было.
Через неделю после похорон, 14 ноября 1894 года, в день рождения Императрицы Марии Федоровны и накануне Рождественского поста, когда по православной традиции можно было ослабить строгий траур, в большой церкви Зимнего Дворца состоялось бракосочетание Николая II и Александры Федоровны.
Торжественное шествие в церковь по дворцовым анфиладам открывала Мария Федоровна под руку со своим отцом Датским Королем. За ней шел Николай II и Александра Федоровна. По окончании бракосочетания из церкви вышли другим порядком, и вторая пара двигалась первой. В тот день в России появилась новая Царица, а Мария Федоровна получила официальный титул «Вдовствующей Императрицы». Но переход на вторую роль мало беспокоил. Её сердце переполняли совсем другие чувства; горечь одиночества осознавалась всё острее.
Чуткий и наблюдательный Великий князь Константин Константинович после церемонии записал в дневнике: «Больно было глядеть на бедную Императрицу. В простом, крытом белым крепом вырезном платье, с жемчугами на шее, она казалась ещё бледнее и тоньше обыкновенного, точно жертва, ведомая на закланье; ей невыразимо тяжело было явиться перед тысячами глаз в это трудное и неуютное для неё время».
Марии Федоровне всё это казалось дурным сном, её душа не принимала этих праздников чуть ли не у края могилы. Но так было надо, а следовать долгу — её земной удел, её святая обязанность. В письме же сыну Георгию позволила выплеснуться потаенным чувствам.
«У нас два дня назад наш дорогой Ники женился. И это большая радость видеть их счастливыми. Слава Богу, этот день прошел. Для меня это был настоящий кошмар и такое страдание. Эта церемония с помпой при такой массе народа! Когда думаешь, что это должно проходить публично, сердце обливается кровью и совершенно разбито. Это более, чем грех. Я всё еще не пониманию, как я смогла это перенести. Это было жутко, но добрый Бог дал сверхчеловеческие силы, чтобы перенести всё это. Без Него это было бы невозможно. Ты представляешь, как же должно быть страшно, несмотря на эмоции и резкую боль, присутствовать на свадьбе Ники без любимого Ангела Папы. Однако я чувствовала его присутствие рядом с нами, и что он молился за счастье нашего дорогого Ники и что его благословение всё время снисходит на нас свысока».
Публично же свой душевный дискомфорт она не демонстрировала. Из Зимнего Дворца уехала первой и в Аничкове готовилась к торжественному приему Новобрачных. Когда те прибыли, то встречала их на пороге с хлебом-солью и затем распоряжалась на торжественном обеде. Но в тот день праздничного настроения в этом Дорце, где всё еще витал дух умершего Александра III, не было. Но зато в других местах открыто демонстрировали радость.
В Виндзорском замке в день свадьбы Русского Царя был устроен большой банкет, на который было приглашено всё высшее общество и русское посольство в полном составе. На нём престарелая Королева подняла бокал и провозгласила: «Хочу предложить тост за здоровье их Величеств Русского Императора и Императрицы, моих дорогих внучат». Затем Виктория стоя выслушала русский гимн, а по окончании банкета имела любезную беседу с русским послом. Она открыто демонстрировала расположение к новому правителю России, как бы подчеркивая, что эпоха англо-русских размолвок времени Александра III подходит к концу.
Марии Федоровне было неприятно ощущать новые веяния. Она видела в этом оскорбление памяти умершего. Трудно было не заметить, как быстро становится прошлым всё, связанное с правлением её Саши, как моментально стали переориентировать своё внимание на новый Двор многие сановники и царедворцы, которых Царица-Вдова переставала интересовать.
Близкие видели и понимали, что Марии Федоровне очень нелегко. Ей старались помочь, но помочь никто не мог. Человеческое участие лишь смягчало боль. Конечно, это великое счастье, что рядом с ней ее близкие: Папа, Алике, брат Вальдемар. Дети были очень внимательны. Особенно Ники, которому самому было так трудно. Она не могла все еще осознать, что он теперь на Троне вместо Саши! Но это так, и надо помогать Ему, хотя бы не обременять его ненужными и утомительными сетованиями и просьбами. Новый Царь, исключительно из-за уважения к матери, поселился в Аничкове, где Он провел первую зиму своей семейной жизни. Дорогой Мама будет не так одиноко!
Ей было хорошо с ними, но было одиноко. Родственники почти все сразу же после похорон разъехались, и лишь герцогиня Уэльская задержалась в Петербурге дольше предполагаемого. Она не сомневалась, что свекровь, Королева Виктория, будет недовольна, но что же делать. Она не может оставить любимую Минночку в этот тяжелый период. Александра встретила с Марией Рождество и Новый год, а 4 января 1895 года отбыла домой. Мария Федоровна тяжело переживала расставание и плакала на станции. В тот день Николай II записал в дневнике: «Сердце сжимается при мысли, что теперь дорогая Мама останется одна наверху! Помоги ей, милосердный Бог!»
Император сохранил все прерогативы и привилегии, принадлежавшие раньше Царице-Матери: назначение статс-дам и фрейлин, заведование Ведомством учреждений Императрицы Марии (крупнейшее благотворительное ведомство России, занятое призрением больных и бедных, учреждено еще в конце XVIII века супругой императора Павла I Марией Федоровной, урожденной принцессой Софией-Доротеей Вюртембергской) и Обществом Красного Креста.
На всех же церемониях Вдовствующая Императрица занимала место впереди Царствующей. Мария Федоровна получала возможность сохранить за собой все прежние резиденции и двор, всё содержание которого новый Монарх принял на свой счет. Последний Император любил мать. Никогда это светлое чувство не было омрачено интригами, наветами и недоразумениями, которых было более чем достаточно в 22-летней истории последнего Царствования.
Почет, царские апартаменты и драгоценности заменить потерянного не могли. Мария Федоровна не только лишилась любимого Саши, она рассталась со всей прежней жизнью. Всё изменилось вокруг и еще многое изменится. Она в этом не сомневалась. Теперь её роль лишь присутствовать, а Царствовать будет другая.
Удаленная от дел государственного правления и раньше, Мария Федоровна знала тогда, что служит опорой тому, кто повелевает, тому, кто решает судьбу России и мира. Теперь же она лишь почетный гость на балу жизни у других. И ничего нельзя изменить. Всё так и должно было быть. Ум принимал новые реальности, но вот сердце… Оно не хотело считаться с доводами рассудка, с традицией и буквой государственной нормы. Оно жило по своим законам.
Две Царицы и один Царь. Две женщины и один мужчина… Сама судьба должна была создать внутреннее напряжение, которое неизбежно и возникало. Они так не походили друг на друга. Старая Царица — милая, обходительная, умеющая нравиться, знавшая назубок правила поведения во всех ситуациях и почти никогда не пренебрегавшая своими венценосными обязанностями.
Александра же Федоровна во многом являла прямую противоположность: замкнутая, даже нелюдимая, мало склонная завоевывать популярность, не желавшая знать и видеть тех, кто не отвечал ее представлениям о благонадежности и добропорядочности. Мария Федоровна считала, что Алиса, при всей своей внешней красоте, лишена того, что всегда ценила в людях: «душевной экспрессии».
Конечно, она не подозревала, что её Невестка походит на потухший с виду вулкан, что у неё внутри пылает пламя безбрежных чувств. Об этом никто тогда не знал, никто, кроме Николая II, который умел хранить семейные тайны. Только после того, когда случился вселенский обвал, пала Монархия, рухнула в бездну Россия Царей, лишь тогда многое прояснилось.
Были опубликованы письма убитой Царицы, которые давали ясное представление о сильнейших страстях, обуревавших Александру Федоровну, как и о том, какой она была ранимой и незащищенной. Неизвестно, смогла ли Мария Федоровна в изгнании познакомиться с этими душераздирающими свидетельствами (первое издание писем вышло в Берлине в 1922 году), но вряд ли у нее появилось бы желание читать интимную переписку, ей не предназначенную. Она для этого была слишком воспитанна и слишком старомодна.
Нельзя сказать, чтобы Мария Федоровна не любила Александру Федоровну. Нет, нелюбви не было. Но не было и душевного расположения. По отношению к себе она его тоже не ощущала. Отношение свекрови к Невестке эволюционировало. Сначала было безразличие, потом ласковая снисходительность, сменившаяся сожалением и сочувствием к Сыну, к Александре Федоровне и ко всем, кто оказался заложником драматических коллизий Последнего Царствования. Она видела, что Ники любил Алике, и это было самое главное. Своим чувствам здесь она не придавала особого значения.
Самолюбие же нередко уязвлялось. Вот поздней осенью 1900 года, когда Николай II серьезно заболел брюшным тифом в Ливадии. Мать тогда находилась в Дании, но быстро получила известие и сильно обеспокоилась. Немедленно в Крым из Копенгагена полетели телеграммы, где настоятельно рекомендовалось выписать врачей из Европы и содержалась просьба сообщить, когда ей приехать. Александра Федоровна сделала все по-своему: лишь любезно поблагодарила, но приглашения не последовало. Эта холодная деликатность была оскорбительна, но Мария Федоровна не нагнетала страсти.
Формально Александра Федоровна вела себя безукоризненно: писала свекрови письма, наносила ей визиты, передавала приветы, непременно поздравляла с праздниками, не роптала, когда шла сзади нее на торжественных церемониях. Но Мария Федоровна все время убеждалась, что Невестке она не нужна, что та тяготится ее присутствием и не расположена была продолжать общение дольше приличествующего. Жена Сына не искала сближения. Вдовствующая Царица платила ей тем же.
Александра Федоровна, любя мужа больше жизни, ни с кем не желала делить свое полное и неоспоримое право на него. Через две недели после свадьбы она записала в дневник мужа: «Отныне нет больше разлуки. Наконец Мы соединены, скованы для совместной жизни, и когда земной жизни придет конец, мы встретимся опять на другом свете, чтобы быть вечно вместе».
Живя первую зиму под одной крышей, встречаясь ежедневно, молодой Царь проявлял к матери не только теплые сыновьи чувства. Он советовался с ней и по вопросам государственного управления, особенно внимательно прислушиваясь к ее рекомендации при назначениях на высшие административные посты, понимая, что «дорогая Мама», конечно же, знала сановный мир лучше, чем он. Другие политические темы с матушкой мало обсуждались, а в скором времени они вообще исчезли из разговоров и корреспонденции.
Весной 1895 года Мария Федоровна уехала на несколько месяцев в Данию. Тем летом произошло первое недоразумение между Сыном и матерью. Николай II впервые отказался удовлетворить ее просьбу. Повод был малозначительный.
В Копенгагене к вдовствующей царице сумела попасть княгиня Ольга Лопухина-Демидова (урожденная Столыпина), жена свитского генерала Николая Петровича Лопухина-Демидова. Она рассказала печальную историю своей жизни: семья оказалась совершенно без средств, все имущество заложено, нет денег платить проценты, кругом одни долги, и княгине не на что жить и «в пору идти по миру с сумой». Она была так убедительна, так искренне плакала, что сердце Марии Федоровны не выдержало. Она написала Сыну, прося помочь несчастной, списать долги и выдать миллионную ссуду из казны.
Император был обескуражен. Он не хотел отказом обидеть дорогую Мама, но, с другой стороны, сумма долга была очень значительной (500 тыс. руб.), а выдача ссуды вообще выходила за все рамки возможного. Он написал ответ матери, преподав ей первый в её жизни урок политэкономии.
«Самое большое облегчение, которое ей можно оказать (и то очень много!), — это простить долг; но после этого подарить ей миллион — это сумасшествие, и Я, милая Мама, именно зная, как незабвенный Папа относился к такого рода просьбам, никогда на это не соглашусь… Хороши были бы порядки в Государственном Казначействе, если бы Я за спиной Витте отдал бы тому миллион, этой два и т. д. Таким способом всё то, что было накоплено и что составляет одну из самых блестящих страниц царствования дорогого Папа, а именно финансы, будут уничтожены в весьма немного лет».
Царь был возмущен поведением просительницы и задал вопрос: могла бы она с подобным ходатайством обратиться к Его отцу? Отрицательный ответ был очевиден, и Мария Федоровна это знала. Её Саша не только бы не сделал никаких послаблений, но мог бы устроить настоящей разнос и ей, и просителям. Она это понимала, но ей так хотелось помочь. И хотя Николай II распорядился погасить долг княжеской четы, но чувство неудовлетворенности у матери осталось. Она потом не обращалась к сыну с подобными просьбами.
В ноябре 1895 года истек годичный срок траура по Александру III, и начало сезона 1896 года ознаменовалось каскадом балов. Столичное общество истосковалось по веселью, и все стремились насладиться власть. Мария Федоровна оставалась в трауре и уже теперь не танцевала. Но на балах, некоторые из которых давались и в Аничкове, бывала. Она отнюдь не считала, что другие должны лишаться того, на что имеют право.
Особенно мать переживала за свою любимую Ксению, которая до свадьбы мало веселилась, а после свадьбы начались трагические обстоятельства, и веселья никакого вообще уже не было. Ей необходимо воспрянуть духом после тяжелой беременности и первых родов (ее первая и единственная дочь Ирина появилась на свет 3 июля 1895 года). На балах люди веселились от души.
Императрица-Мать смотрела на это, пыталась радоваться, но печаль не проходила. Конечно, было тоскливо от сознания того, что жизнь так стремительно несется, что годы летят всё быстрей и быстрей. Она уже пожилая дама, у нее уже есть две внучки (вторая внучка Марии Федоровны Великая княжна Ольга Николаевна родилась в Царской Семье 3 ноября 1895 года). Всё это было замечательно, но рану сердца веселье других излечить не могло.
Потеря незабвенного Саши перечеркнула, отбросила в прошлое главное из того, чем жила и чем счастлива была: свою любовь и любовь к себе. Теперь же, если и случалась радость, то лишь с не проходившим привкусом горечи.
16 января 1896 года писала сыну Георгию: «Это было в прошлый четверг, в день большого бала, на котором я хотела видеть Ксению в бальном туалете. Она была очень хороша, вся в белом со своей великолепной, очень ей идущей изумрудной диадемой на голове. Но я не могу выразить тебе, как мне стало грустно от одного вида этой розы бала и толпы людей, которая, как и прежде, прибывала во дворец, и от сознания того, что прошло всего два года с тех пор, как наш обожаемый Папа тоже бывал здесь и приветствовал этих же самых людей — и теперь всё это продолжается без него! Это меня так потрясало и нервировало, что я едва смогла скрыть мою беспредельную тоску от бедной Ксении, которая также была взволнована, отправляясь на бал».
Как матери повезло с любовью к этой дочери! Она многое не видела, многое не узнала и не испытала потрясения от правды. Она не заметила, как дочь из ласкового и кроткого существа превратилась в недоброжелательного и злоязычного человека, знавшего и ценившего только себя и своего мужа-фанфарона Сандро. «Милая Ксения», уж потом, когда Мария Федоровна ушла из мира живых, совершила и вообще невозможное: фактически обворовала сестру Ольгу, присвоив себе драгоценности скончавшейся матери.
Марию Федоровну расстраивало дуновение «ледяного ветерка» со стороны Александры Федоровны и ее окружения. О том, что две Царицы не питали расположения друг к другу, приближенные знали, как обычно, раньше, чем это нерасположение хоть как-то проявилось на самом деле. В салонах, конечно же, появились разговоры о «ненависти», о том, что якобы старая Царица «не хотела отдавать» Молодой Коронные Драгоценности, что она «устраивала истерики сыну» и т. д. Словом, пошло-поехало, как обычно бывало в свете. Вдовствующая Императрица мало придавала значения великосветским суждениям, слишком хорошо зная их истинную цену.
В то же время она не могла не обратить внимания на то, что в подругах у Невестки появились три дамы, о которых ничего приятного сказать не могла. Две черногорское принцессы Милица Николаевна (жена Великого князя Петра Николаевича), Анастасия Николаевна (жена герцога Георгия Лейхтенбергского) и Великая княгиня Мария Павловна. Двух первых Мария Федоровна почти не знала; говорили о них разное. Но вот третья была известна не понаслышке.
Там, где Михень, там непременно жди эпатажа, сплетен, интриг, скандала. Бедная Алике, она еще так неопытна в придворном мире, ее могут легко обмануть. Но Мария Федоровна недооценивала Невестку. Александра Федоровна далеко не была так проста, как могло показаться, и уж меньше всего была способна стать управляемой. Напористой и самоуверенной Марии Павловне пришлось быстро убедиться, что невозможно стать ментором Александры Федоровны, и их близкие отношения скоро сошли на нет.
В мае 1896 года в Москве проходили пышные коронационные торжества. Венчался на Царство Николай II — Последний Русский Монарх, хотя никто о том, что он «последний», тогда не знал. Организация важнейшего государственного акта велась фактически весь период по восшествии на Престол Николая И, а сама программа копировала предыдущую Коронацию.
Март и апрель 1896 года Мария Федоровна провела вне России. Она находилась на Лазурном Берегу у сына Георгия, у которого в конце зимы отмечалось обострение туберкулеза и начались сильные кровохарканья. Потом они прекратились, мать немного успокоилась и мило проводила время вместе с сыновьями Михаилом, Георгием, сестрой Александрой и ее дочерьми Викторией и Мод. Много гуляли, ездили в горы, ходили по магазинам. Но дела не давали покоя.
3 мая Вдовствующая Императрица вместе с сыном Михаилом Александровичем отбыла в Россию. Заехали в Петербург, а в Москву приехали 8 мая, к самому началу празднеств.
Всё было чинно, величественно и торжественно. Одно мероприятие сменяло другое, а 14 мая в Успенском соборе Кремля состоялся сам обряд Коронования. Всё было хорошо, все радовались, но у Марии Федоровны на душе было тоскливо. Мучили воспоминания о теперь уже сказочном времени, тринадцать лет тому назад, когда они с Сашей проходили через те же ответственные испытания.
Время жестоко, оно ни для кого не делает исключений, и всё, хорошее и плохое, все уходит. Лишь память остается хранительницей минувших событий. Она помнила всё до мельчайших деталей, и слезы порой навертывались на глаза. На публике держалась. Улыбалась, принимала поздравления и знаки внимания, мило общалась с иностранными принцами — гостями. Вечерами, когда оставалась одна, незабываемые эмоции одолевали с неимоверной силой, и уж тогда слез не боялась.
Через несколько дней случилось ужасное. Рано утром 18 мая, за Тверской заставой, на Ходынском поле, там, где собрались сотни тысяч людей для получения Царских подарков, произошла давка и многие погибли. Мария Федоровна, когда узнала, не хотела верить. Боже мой, какой ужас, и в такое время! Какой это недобрый знак! Естественно, что сразу же вся Фамилия заволновалась, начали искать виноватых. Кто винил Московского генерал-губернатора Великого князя Сергея Александровича, кто министра Императорского двора графа И. И. Воронцова-Дашкова (1837–1916), кто министра внутренних дел, кто чинов полиции, кто всех сразу.
Императрица-Мать теперь уже не питала расположения к Великому князю Сергею (история со сватовством Ники не прошла бесследно), но она была далека от мысли все сваливать на него, и уж тем более не считала, что можно использовать этот печальный случай для безоглядной критики всего. Откуда вдруг столько в людях обнаружилось ненависти, нетерпимости, как многие досаждают бедному Ники, требуя от него безответственных решений! Ну и в других странах бывало же такое.
В первую очередь ведь сами люди виноваты: но почему надо было устраивать это столпотворение? Но об этом никто не говорит. Возмутительно поведение «Михайловичей», особенно ее зятя Сандро и его брата Николая. Они смеют учить Ники, главу Фамилии, как Ему себя вести и что делать.
Она пыталась урезонить родственников-злопыхателей, но все было бесполезно. Они были такими же пламенными, как их покойная мать, но и во многом превосходили ее. Расстроенная, с не проходившей головной болью, 26 мая покинула Москву. Вернувшись в Гатчину, смогла перевести дух. Скоро написала письмо сыну Георгию, полное горьких и печальных чувств. Это одно из самых проникновенных ее писем.
«Наконец-то я счастлива от того, что все это уже позади. Я благодарна Богу за то, что Он помог мне справиться с моими собственными чувствами, и за то, что Он помог мне выполнить этот страшный, но священный долг — присутствовать на короновании моего дорогого Ники и помолиться за Него и рядом с Ним в этот самый большой и важный момент, самый серьезный в Его жизни. У Него был такой трогательный и проникновенный вид, что я этого никогда не забуду».
Мать была счастлива за Сына, но не могла обойти молчанием и наиболее драматическую сторону события.
«Но ужасная катастрофа на народном празднике, с этими массовыми жертвами, опустила как бы черную вуаль на все это хорошее время. Это было такое несчастье во всех отношениях, превратив в игру все человеческие страсти. Теперь только и говорят об этом в мало симпатичной манере, сожалея о несчастных погибших и раненых. Только критика, которая так легка после! Я была очень расстроена, увидев всех этих несчастных раненых, наполовину раздавленных, в госпитале, и почти каждый из них потерял кого-нибудь из своих близких. Это было душераздирающе.
Но в то же время они были такие значимые и возвышенные в своей простоте, что они просто вызывали желание встать перед ними на колени. Они были такими трогательными, не обвиняя никого, кроме себя самих. Они говорили, что виноваты сами и очень сожалеют, что расстроили этим Царя! Они как всегда были возвышенными, и можно более чем гордиться от сознания, что ты принадлежишь к такому великому и прекрасному народу.
Другие классы должны бы были с них брать пример, а не пожирать друг друга, и главным образом своей жестокостью возбуждать умы до такого состояния, которого я еще никогда не видела за 30 лет моего пребывания в России. Это ужасно, и семья Михайловичей везде сеет раздор с насилием и злобой, совершенно неприличными».
Но молитвы и сетования Царицы-Матери ничего изменить не могли. Кровавое колесо русской истории ускоряло свой бег.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.