Покушение на Джека Лондона
Покушение на Джека Лондона
Домочадцы заметили: прочно оседлан стул у письменного стола в кабинете на втором этаже. Снова ночные бдения. Он признался — сочиняются новые главы военного романа. Но при этом как было все время, так и остается: не хочет отключаться от жизни.
Идет письмо ученому из Ростова — озаботился: «Опасаюсь, что для Вашего словаря не найдете Вы издателя, и по той простой причине, что едва ли в наше время сыщутся „сердобольные“ люди…» Речь шла о попытках издать «Словарь народных говоров». Шолохов через несколько лет с превеликим огорчением убедится, что и столичные издатели пренебрегают такими изданиями, и встанет в строй радетелей этих памятников культуры.
Идет письмо депутата в райком — встревожен: «Прошу оказать возможную помощь… Он тяжело контужен во время войны, страдает припадками эпилепсии, снят с военного учета и к труду неспособен…»
Идет письмо историку в Воронеж — доброжелателен. Тот хотел узнать, откуда писатель брал факты истории для «Тихого Дона». — «Все, что служило мне подсобным материалом в работе над „Тихим Доном“, погибло в 1942 году. Что касается архивных материалов — боюсь, что и в Ростове они не сохранились за годы войны. Впрочем, советую Вам обратиться туда, быть может, кое-что уцелело. Помимо облархивов я воспользовался материалами из библиотеки ЦК ВКП(б)…»
Писал и вспоминал не только проклятую войну и своих тогдашних недругов. Вспомнилось прошлогоднее письмо директора Института марксизма-ленинизма при ЦК партии. Он переслал писателю фотокопию письма Сталина далекого голодоморного года и шолоховский мандат делегата довоенного партийного съезда. И сообщил: эти важные для истории раритеты, как написал, «случайно» были найдены одним полковником «в Вашем доме при отступлении наших войск». Заключил просьбой: «Михаил Александрович! Убедительно прошу подлинник письма тов. Сталина разрешить оставить на хранение в Архиве ИМЭЛ. Жду ответа…»
Два эти письма высекли обжигающую душу искру обиды. На письме из института появилась скорым шолоховским почерком приписка — важное свидетельство: «Эти документы были найдены не „случайно“, и не в моем доме, а в здании райотдела НКВД, в ящике, который был брошен сотрудниками НКВД при поспешном бегстве из Вёшенской. Ящик этот был передан мною 12.6.42 г. на предмет отправки его в неугрожаемую зону».
Увы, не сбылись мечтания, что власть даст спокойно работать. Законы святы, да законники супостаты. Июль 1950 года. Дважды неприятности с покушением на творчество. Шолохов был вынужден обратиться ко второму лицу партии — Маленкову с жалобой на Генштаб: «Завершая первую книгу романа „Они сражались за родину“, уже приступил к работе над второй, — испытываю острую необходимость ознакомиться с материалами, касающимися обороны Сталинграда…» Он не требовал, как выразился, «материалы секретного характера». Оказывается, ему не доверили, как сообщал в письме, «„живой“ материал, т. е. политдонесения, поступавшие из рот, батальонов, сводки и все остальное, что сможет оказать мне помощь в воссоздании обстановки 1942–43 гг.». Горечь в письме: «Вы понимаете, как губительно отразится на моей работе отсутствие этого материала, а потому и прошу Вашей помощи».
Стоит вспомнить: Лев Толстой для «Войны и мира» перечитал огромное число исторических книг и воспоминаний. Шолохов для «Тихого Дона» тоже переработал громадный материал. Но о войне с фашизмом пока еще нет обобщающих книг и маршальских воспоминаний. Потому-то понадобились архивы, хочет знать больше.
Он повеличал Маленкова: «Дорогой товарищ Маленков». Еще наивнее: «Всегда помня Ваше доброе ко мне отношение…» На письме осталась резолюция — она ни к чему не обязывает: «Прошу ознакомить т. т. Громова и Егорова».
Ждет-пождет ответа от «дорогого» Маленкова: месяц… второй… восьмой… Не дождался. Вот и пополняется доводами ответ и для тех, кто спрашивает по искреннему любопытству: «Почему Шолохов так мало написал?» — и для тех, кто воинственно-агрессивен в утверждении: «Шолохов так мало написал!»
Вторая неприятность. Покусились на его публицистику. Шолохов передал в «Правду» статью «Не уйти палачам от суда народов» — ее взялись сокращать. Автор подивился: помимо всего прочего почему-то не понравилась цитата из рассказа Джека Лондона «Любовь к жизни». Не согласился. Он в тяжком гриппе, но продиктовал для главного редактора телеграмму: «Не хотелось, чтобы резали жестоко, если вообще-то статья пригодится вам. Крепко обнимаю и жму руку. Твой Шолохов».
Редактор, однако, закусил удила. Видимо, еще не знал, что Шолохов с самого начала своего творчества выковал в себе упрямую неуступчивость. Из Вёшек новая телеграмма — начало ядовито: «Джек Лондон и я решительно возражаем против сокращения…» Закончил: «Прошу сохранить полностью. Сердечный привет. Шолохов».
Редакция упорствует. Из Вёшек еще одна телеграмма — уже с ультиматумом: «Предложенные сокращения совершенно неприемлемы. Прошу статью вернуть. Привет. Шолохов».
Прелюбопытно, как по убывающей шкале выстраивались ритуально-заключительные в письмах выражения: «Крепко обнимаю», «Сердечный привет» и, наконец, просто «Привет». Кардиограмма!
Отказ из «Правды» не корежить статью вызвал в ответ новую телеграмму, и получилась колючая оценка «отредактированного» текста: «…Смотри нелепицу шестом абзаце… Усечена фраза непоследовательно… Убит небрежностью правки».
Не подействовало. Тогда в сентябре шлет телеграмму в ЦК (характер!): «Срочная. Москва. ЦК ВКП(б). Товарищу Маленкову. Убедительно прошу Вас ознакомиться моей статьей Правде тчк Совершенно неприемлемые сокращения лишают меня возможности опубликования статьи тчк Ваш Шолохов».
Архив сохранил оправдания главного редактора перед ЦК — лукавые: «Никаких сокращений статьи не делалось, а был лишь разговор на предмет исправления».
Едва покончил с этой неопрятной историей, возникла другая — еще более неопрятная. И вновь Маленков… Болезненно тучный от нездорового из-за перегрузок образа жизни, особенно в войну, с оплывшим лицом, он непревзойденно тонок на изощренно-каверзные игрища с «кадрами партии». Еще не остыл от разбирательства первого шолоховского письма, как от своих аппаратчиков поступила «Справка о литературном критике Гоффеншефере В. Ц.»
Неужто нет иных дел в штабе партии? И все-таки Маленков учуял в этом документе большую политику. Потому и разрешил своим подчиненным сложную интригу: напомнить и Шолохову, и складывающемуся шолоховедению, что небезгрешны. Этот Гоффеншефер еще до войны не выявил идейной ущербности ни в «Тихом Доне», ни в «Поднятой целине». Удар по критику — удар по писателю. Маленков попросил дать справку по обоим.
Удар по Гоффеншеферу: «Серьезные ошибки. Так, например, в его книге „Михаил Шолохов“ (Гослитиздат. М., 1940 г.) при характеристике творчества Шолохова он видит недостаток писателя в изображении коммунистов лишь в том, что им мало показываются их психологические переживания».
Удар по Шолохову: «Действительные недостатки произведений известного писателя в описании коммунистов…»
Тема «изображения коммунистов» — что же могло быть по тем временам более подходящим для политической дискредитации?!
Маленков. Он заказал справку отнюдь не для личного самообразования или утоления любопытства. Захотел открыть глаза верхушке партии — Сталину тоже — на Шолохова по связке с «безродным космополитом». Потому начертал резолюцию заведующему Отделом пропаганды и агитации: «т. Кружкову. Доложите об этом деле на секретариате ЦК. 26.VI». Замысел с далеко идущими последствиями: нехорошими.
Шолохов. Совсем зачернило жизнь политическое недоверие. Многие в такую невезучую пору ложились на дно. Вёшенец не из таких. Не прошло и месяца, как отправляет новую депешу: «Москва. ЦК партии. Георгию Максимильяновичу Маленкову». Дата: «2 октября 1950 года». Послана из Миллерово. Шолохов заботится о своих земляках — просит построить водопровод. Через месяц обращается с новым письмом к Маленкову. Своеобычно написано — стоит привести полностью:
«Дорогой товарищ Маленков!
Вёшенская электростанция, построенная по распоряжению покойного Орджоникидзе (Шолохов не добавил, что по его просьбе. — В. О.) 20 лет назад, имеет два дизеля марки „Метеор“, которые пришли в абсолютную негодность в результате отчасти длительной эксплуатации и, в основном, потому, что станция была разрушена немецкой авиабомбой в июле 1942 года (Шолохов не добавил, что это произошло в день гибели матери. — В. О.) и двигатели почти год простояли в развалинах, под открытым небом. Их необходимо менять еще и потому, что дизели типа „Метеор“ устарели, давно не производятся нашей промышленностью и, естественно, ни одной запасной части к ним не найти.
Наши попытки добиться чего-либо конкретного по части приобретения 2 дизелей ни к чему не привели и без Вашего мощного слова поддержки безусловно ни к чему не приведут и в дальнейшем. Только поэтому, поборов стыд, я решил снова побеспокоить Вас и просить помощи.
И последняя просьба — в отношении горючего: нам отпускают нефть со станции Миллерово, и ее приходится возить за 168 километров, а в 3 километрах от Вёшенской, на Базковской нефтебазе 300 тонн солярки, которую для нужд нашей электростанции почему-то не отпускают, ссылаясь на то, что требуется разрешение Москвы.
Очень не хочется сидеть по ночам в потемках. Помогите! Полугодовая потребность горючего составляет 40 тонн. С сердечным приветом. М. Шолохов».
Маленков — отдадим должное — дал ход письму. Через семь дней исполнительные аппаратчики доложили: «Товарищу Маленкову Г. М. По Вашему поручению, в связи с просьбой т. Шолохова…» Далее уточнение: «Тов. Шолохов принимал участие в рассмотрении этого вопроса…»
Вернулся домой из Москвы и приметил — Мария Петровна все чаще пасмурна. Расспросил. Оказалось, не на что жить. Шлет две телеграммы равнодушным издателям: «Срочно прошу телеграфом перевести гонорар зпт Сижу без денег». Месяц минул — новая телеграмма: «Пребываю абсолютно грустном безденежье…»
Будто по заказу совпадение: Фадеев направил в ЦК Маленкову и Суслову справку — кто из писателей получает большие гонорары по причине большого числа переизданий. Фадеев подписал список — сам в нем на первом месте. Шолохов в списке отсутствовал.
Мария Петровна рассказывала:
— После войны в станице жилось худо даже нам, Шолоховым… И ему было обидно, что многие считали его богачом. Вот расскажу: в письмах однажды попалось такое — мол, «я построил дом, теперь нужна машина, так, Михаил Александрович, помог бы, что стоит-де миллионеру». Шолохов ответил: «Я такой же миллионер, как ты римский папа!»
Конечно, гонорары, депутатское и академическое вознаграждения обеспечивали нормальное существование. Но сколько родни и близких! И сколько поездок по стране «за свой счет»! Одни наезды в столицу чего стоили… В итоге в эти годы всяко приходилось. Младшая дочь, Мария Михайловна, об этом же: «Мы были одеты, как и все дети в станице. Платья после мамы донашивала моя старшая сестра, а потом за ней я. Так все передавалось от старших младшим».
От Шолохова я никогда не слышал жалоб-сетований на послевоенную неустроенность житья-бытья. Ему тяжко от другого — от непонимания власти.
Что же может отвлечь от издевательств, унижений, злодеянной критики? Дом в Вёшках с верной семьей да письменный стол — вот крепость, за стенами которой забывается все на свете, кроме взыскующей труда бумаги и пера. Что еще? Азартная охота? Утишиваюшая рыбалка? Застолья с немногими истинно верными друзьями?..
Данный текст является ознакомительным фрагментом.