37. Вопросы без ответов
37. Вопросы без ответов
Бывают времена, когда зло уходит в долгосрочный отпуск. Нас угораздило родиться именно тогда, когда оно после долгого отдыха вышло на работу. Едва мы пришли в себя после первой войны, началась вторая. Неужели нет никакой возможности выпутаться из сетей госпожи Истории, жить спокойно, любить простые вещи – пузатую сахарницу с лиловым оттенком, отблеск луча на матовом стекле…
Я взялась за философов. Читаю Кьеркегора и Адорно. Они помогают облечь в слова смутные представления: «Кто думает, что сознание созерцательно, не понимает себя, сознание – это “деяние”». Наверное, время Кьеркегора минуло, все лучшее в его подходе усвоено и исчерпано; воздействия страхов его эпохи прочувствованы, осознаны и усилены нашими страхами, парализующими всякое развитие мысли. Все идет к тому, чтобы уничтожить саму способность к созерцанию.
Твои упреки и требования ничего не таить, дабы понимать, «на каком ты свете», касаются и меня. Но со всей своей интуицией тут ты ошибаешься. От ТЕБЯ скрывают только то, что в первую очередь хотят скрыть от себя.
Личная трусость начинается там, где теряется чувство верного направления. Сказать по правде, чтобы написать эти строки, мне понадобилось больше мужества, чем для всего, сделанного раньше. По-видимому, чувство всевозрастающего страха уже давно существовало в моих письмах к тебе, а осозналось лишь в результате длительной переписки. И поскольку в данный момент я совершенно не представляю своей судьбы, попытка объяснения внушает еще больший страх. Я ощущаю страх как личную вину, и это невыразимая мука.
Прошу тебя интенсивнее переписываться с Дивой, она очень одинока. Хотя физически я присутствую в ее жизни, но разговаривать, в моем нынешнем состоянии, могу только с тобой. На этот раз не пишу чернилами, т.к. приписываю по предложению иногда днем, иногда ночью. Пока, помни обо мне! Такое трудное время. Ф.
Я упрекаю себя в том, что так много занимаю тебя собой, но важна не я лично, а вопрос, насколько ошибки, которые я расцениваю не как случайное явление, а как следствие однобокого мировоззрения, значимы для всех нас.
Хильда требует от меня однозначного ответа – верю ли я, как прежде, в идеи Ленина, в справедливость cоветского строя, в то, что будущая победа над фашизмом уничтожит капитализм. Сказать ей, что моя вера пошатнулась, – значит потерять дружбу.
Прочти, дорогая, Адорно. Даже если он не способствует ясности, то хоть держит начеку. Он левак, он против буржуазии, но подвергает «идею» ревизии. Притом что его нападки обусловлены дружественной позицией.
Сегодня я вспоминала «Ботанический сад» Клее. Принцип этого рисунка великолепен; внезапно в верхней четверти листа последовательность прерывается. Формы становятся бессмысленными, вернее, случайными. Это аритмия, или диссонанс. Кажется, понять это невозможно. Однако недавно кто-то, совершенно далекий от искусства, был у нас, долго рассматривал репродукцию и сказал: «Это мог бы быть сад, наверху ворота и там так же есть деревья». Таким образом, наше требование к структуре меняется, и высокое искусство вполне допускает непоследовательность.
«Кесарю – кесарево». Ты права, эти слова отменяют спокойствие и уверенность, вызывают внутреннее колебание: что и сколько – для кесаря? что и сколько – для человека? На колу мочало, начинай сначала. До свидания – множество поцелуев!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.