Победа: три отклика

Победа: три отклика

Май. Победа! Из Москвы, из «Правды», в Вёшки звонок: срочно диктуйте… Продиктовал.

По просьбе газет появилось три отклика Шолохова на окончание войны.

Первое обращение всего в 24 словах: «Гордость за родную Красную Армию, за наш великий народ, любовь, наша глубочайшая признательность великому Сталину — вот чувства, неразделимо владеющие нашими сердцами в День Победы». По-шолоховски немногословно. И сколь бы ни был ликующим порыв, но соблюдена четкая расстановка понятий: сначала армия и народ, только потом Сталин.

Неосторожен — да еще как! — в таком раскладе чувств и понятий. В столичных газетах славословия: «Слава великому вождю народов, гениальному полководцу победоносной Красной Армии, организатору исторической победы над гитлеровской Германией товарищу Иосифу Виссарионовичу Сталину!» Умельцы-рифмоделы тем более брали свое: «Слава Сталину! — запели сосны бора. Белые березы песни завели…»

Такие чувства владели, пожалуй, всеми. Не все только находили мужество потом в них признаваться. Виктор Некрасов — автор повести «В окопах Сталинграда», которую ценил Сталин (в 1947-м получил Сталинскую премию, в 1974-м вытолкнут в эмиграцию), не скрывал и в старости искренности тех своих чувств: «Мы победили! Фашизм — самое страшное на свете — разгромлен. Муссолини повешен вверх ногами. Гитлер покончил жизнь самоубийством. Через месяц черно-красные стяги со свастиками падут к ногам победителя — великий Сталин будет улыбаться с Мавзолея. Победителей не судят! Увы! Мы простили Сталину все! Коллективизацию, тридцать седьмые годы, расправу с соратниками, первые дни поражения. И он, конечно же, понял теперь всю силу народа, поверившего в его гений, понял, что нельзя его больше обманывать, что только суровой правдой в глаза можно его объединить, что к потокам крови прошлого, не военного, а довоенного, возврата нет. И мы, интеллигентные мальчики, ставшие солдатами, поверили в этот миф и с чистой душой, открытым сердцем вступили в партию Ленина — Сталина».

Новая публицистика — «Обращение к советской молодежи». Шолохов писал: «Советская молодежь вынесла на своих плечах значительную долю военных тягот. Она победоносно сражалась в рядах Красной Армии и обессмертила свое поколение множеством подвигов, свершенных во имя свободы, славы и чести Родины, чудесных по красоте и величию духа. Не менее героически она трудилась в тылу, помогая фронту добывать победу. Вам, юношам и девушкам нашей страны, доблестно сражавшимся за Родину, труженикам тыла, работавшим не покладая рук для достижения окончательной победы над врагом, Родина уже воздала высшую похвалу, но и много лет спустя ваши потомки, оглядываясь на прошлое, с гордостью скажут о вас: они были достойными питомцами партии Ленина. Мы обязаны им всем».

В «Правде» 13 мая вышла еще одна статья — «Победа, какой не знала история»:

«Если в мировой истории не было войны столь кровопролитной и разрушительной, как война 1941–1945 годов, то никогда никакая армия в мире, кроме родной Красной Армии, не одерживала побед более блистательных, и ни одна армия, кроме нашей армии-победительницы, не вставала перед изумленным взором человечества в таком сиянии славы, могущества и величия.

В Восточной Пруссии после взятия нашими войсками города Эйдткунена на стене вокзала рядом с немецкой надписью „До Берлина 741,7 километра“ появилась надпись на русском языке. Размашистым почерком один из бойцов написал: „Все равно дойдем. Черноусов“.

Какая великолепная уверенность в этих простых словах русских солдат! И они дошли, да еще как дошли, навсегда похоронив под развалинами разбойничьей столицы бредовые мечтания о мировом господстве.

Пройдут века, но человечество всегда будет хранить благодарную память о героической Красной Армии».

…За плечами Шолохова статьи, очерки, рассказы и главы из романа «Они сражались за родину».

Эти главы подталкивают его не просто продолжить роман — он задумал трилогию.

Может быть, изберет для нее, как некий стержень, настроения своих земляков, что описал в 1941-м в очерке «На Дону»: «Два чувства живут в сердцах донского казачества: любовь к Родине и ненависть к фашистским захватчикам. Любовь будет жить вечно, а ненависть пусть поживет до окончательного разгрома врагов».

Наверное, не минет в работе над романом и тех чувств, что выплеснулись у него в письме 1943-го для американцев: «Я потерял свою семидесятилетнюю мать… Мой дом, библиотека разрушены… Я потерял уже многих друзей — и по профессии, и моих земляков — на фронте. Долгое время я был в разлуке с семьей. Мой сын тяжело заболел за это время, и я не имел возможности помочь семье. Но ведь в конце концов это личные беды… Личное наше горе не может заслонить от нас мучений нашего народа, о которых ни один писатель, ни один художник не сумели еще рассказать миру».

Лучшими книгами о войне считал воспоминания маршала Жукова и дневники немецкого генерала Типпельскирха.

Может, отобразит в своей трилогии то, что спустя пять лет, в период холодной войны, выразит вдохновенно о русском солдате в очерке «Не уйти палачам от суда народов!»:

«Символический русский Иван — это вот что: человек, одетый в серую шинель, который, не задумываясь, отдавал последний кусок хлеба и фронтовые тридцать граммов сахару осиротевшему в грозные дни войны ребенку, человек, который своим телом самоотверженно прикрывал товарища, спасая его от неминучей гибели, человек, который, стиснув зубы, переносил и перенесет все лишения и невзгоды, идя на подвиг во имя Родины.

Хорошее имя Иван!»

Чеканные строки стихотворения в прозе.

Чувства военных лет остались навсегда. Уже в пожилом возрасте Шолохов в одном из обращений к Армии написал: «И если отчизна будет в опасности, мы снова наденем шинели…»

Кое-кто уже после кончины писателя стал утверждать, что, мол, его патриотизм зиждется на чрезмерной героизации Армии. Он по-иному рассуждал: «Допустим, я пишу о нашем солдате, о человеке, бесконечно родном мне и близком. Как же я напишу о нем худо? Он мой, весь мой, от пилотки до портянок, и стараюсь не замечать, допустим, рябинок на его лице или некоторых изъянов в его характере. А если и замечу, то уж постараюсь написать так, чтобы читатель тоже полюбил его вместе и с этими милыми рябинками…»

Дополнение. Память о войне не отпускала его до смерти. Я тому свидетель — несколько раз был у него в больнице. Почти в каждом разговоре — а уж как был болен! — он хоть что-то, но вспоминал о войне. Выделю: не о себе в войне, а о тяготах войны и о тех, кто воевал.

Незадолго до кончины он попросил дочь Светлану напомнить слова из песни военных лет «В лесу прифронтовом». И когда услышал: «И что положено кому, пусть каждый совершит!» — проговорил: «Да, правильно, вот так…»