Кода Наследие того, кто придавал форму событиям

Кода

Наследие того, кто придавал форму событиям

То, что делает политического лидера интересным персонажем, далеко не всегда совпадает с тем, что делает его влиятельным. Отношение к его личности и к ее развитию на протяжении его жизни всегда будет субъективным. Когда речь идет о влиянии исторического деятеля, следует различать две его стороны — эмпирическую и нормативную. Главный эмпирический вопрос касается фактов, показывающих, насколько человек изменил историю. Основной нормативный вопрос — о ценностях: добру или злу служили эти перемены.

Реакция на смерть Бориса Ельцина в 2007 году весьма показательна. В день его похорон депутаты от КПРФ отказались почтить его память в Госдуме вставанием и минутой молчания. Один из них мрачно пошутил, что следовало бы пронзить гроб осиновым колом, словно Ельцин был вампиром. Коммунисты не сомневались, что влияние Ельцина было огромным. Они не простили ему разрушение коммунизма и Советского Союза, считая его поступки преступлением, за которое он достоин проклятия[1630].

Ельцину было бы приятно услышать слова Анатолия Чубайса, его давнего сподвижника по многим проектам: «Если попытаться понять, какие фигуры в истории России сопоставимы с Борисом Николаевичем по объему сделанного, может быть, Петр I. Может быть, Ленин и Сталин вместе взятые, только они оба со знаком „минус“, а он — со знаком „плюс“»[1631]. Чубайс, таким образом, высоко оценил Ельцина и с эмпирической, и с нормативной точки зрения.

Выступая на поминальном приеме в Кремле, Владимир Путин предпочел связать жизнь Ельцина со свободой: «Очень немногим дана такая судьба — стать свободным самому и повести за собой миллионы, побудить к поистине историческим переменам Отечество и преобразить тем самым мир»[1632]. Красноречивое высказывание Путина заставляет задуматься над тем, что он понимает под свободой и что эти слова были не только попыткой выразить уважение Ельцину, но и пропагандой собственной политики.

Интересную оценку Ельцину дал Виктор Шендерович, автор телевизионной сатирической программы «Куклы», в которой Ельцина неустанно пародировали с 1994 по 1999 год. Его слова были эмоциональны и поэтичны. Ельцин, писал Шендерович, многое делал правильно, а многое — неправильно, но в конце он попросил прощения за свои ошибки и отказался от власти, чего до него не сделал ни один царь, ни один Генеральный секретарь. Искренность его покаяния искупает сделанные ошибки. «Он попросил у нас прощения — простим ему!» Ельцин для Шендеровича был таким же, каким он предстает на страницах этой книги, — человеком-парадоксом:

«Это был персонаж Островского и Лескова, с Салтыковым-Щедриным и не без Достоевского: крупный, неподдельный, выламывающийся из рамок, неподвластный простым описаниям. Все, что он делал, он делал сам: и его победы, и его катастрофы были собственноручными и, под стать личности, — огромными… У него хватало характера, чтобы держать удары — уж чего-чего, а характера в Ельцине было на дивизию; судьба ломалась об этот кремень много раз! Но он не был бы русским, если бы не был способен на саморазрушение. Он никогда не стал бы Первым секретарем Свердловского обкома КПСС, если бы не умел перешагивать через людей. Он был плоть от плоти номенклатурной — и плоть от плоти народной! Вот так вот, одновременно!»[1633]

Если оценки исторической личности, особенно в нормативном плане, оказываются различными, попытки прийти к какому-либо итогу путем обращения к самому человеку или к суду общественного мнения едва ли принесут удовлетворение. Уйдя из власти, Ельцин одновременно и считал себя правым, и признавал некоторую справедливость обвинений в том, что ему не удалось выполнить свои обещания и быстро улучшить жизнь россиян. Еще находясь на посту, он мог с юмором говорить о получаемых им неполных и противоречивых результатах. Когда в середине 1990-х годов на обеде в Кремле Джон Мейджор попросил его одним словом описать состояние России, он ответил: «Хорошее». Мейджор был изумлен, поскольку у него сложилось впечатление, что Россия летит ко всем чертям. Британец попросил расширить диагноз до двух слов. «Не хорошее», — шутливо ответил Ельцин[1634].

Население, которое во время второго президентского срока Ельцина и после его отставки было склонно оценивать его недоброжелательно, постепенно пришло к такой же неоднозначности оценок. В апреле 2000 года фонд «Общественное мнение» попросил репрезентативную выборку взрослых оценить, какую роль сыграл Ельцин в истории России — положительную или отрицательную. Только 18 % воспринимали его в положительном свете, тогда как негативно отозвались о нем 68 %, а 14 % не смогли ответить. Вскоре после смерти Ельцина опрос повторили. К этому времени количество положительных и отрицательных оценок сравнялось: 40 % респондентов считали вклад Ельцина положительным, 41 % — отрицательным, 19 % затруднились с ответом. В 2007 году среди респондентов, которые полностью доверяли президенту Путину, позитивные оценки предыдущего президента на 13 % опередили негативные, вероятно вследствие хвалебного прощания, которого Путин удостоил Ельцина в апреле 2007 года, а также того, что изначально Ельцин был его покровителем. Разрыв составлял от 10 до 12 пунктов среди лиц моложе 35 лет, имеющих высшее образование и жителей крупных городов[1635]. Эти результаты более благоприятны, чем показанные в аналогичных опросах, касающихся оценки деятельности Михаила Горбачева[1636].

После гибели советского коммунизма не прошло и двадцати лет. Большинство сходится в том, что дать итоговую оценку Ельцина и его роли в истории можно будет лишь через одно-два поколения. Сейчас самое большее, что мы можем сделать, — это лишь набросать приблизительный эскиз. Таким эскизом и является моя книга, в которой я показал многие парадоксы и несовершенства Ельцина. Парадоксальность его не исключает вынесения вердикта, а несовершенства не мешают итоговой оценке оказаться положительной.

Оценивая деятельность и личность Ельцина, полезно вспомнить наводящий на размышления трактат о «героях истории», написанный в 1940-х годах американским философом Сидни Хуком. Хук различает два типа героев — «событийного человека», являющегося лишь бледной имитацией героя, и «человека, творящего события», зовущегося героем по праву. Оба типа появляются «на развилках истории», когда людские проблемы можно решить разными способами. «Событийный» человек оказывается в нужное время в нужном месте и совершает тривиальный поступок, который толкает участников событий к выбору того, а не иного пути. Человек, творящий события (в качестве примера Хук приводит Цезаря, Кромвеля, Наполеона и Ленина), обнаруживает развилку, а «также, можно сказать, помогает создать ее». Он не просто выбирает один из путей — его интеллект, воля и темперамент повышают шансы на успех[1637].

С момента своего появления в советском промышленном комплексе в 1950-х годах и до назначения московским наместником КПСС в 1980-х Ельцин был личностью исторически незначимой или, как максимум, человеком «событийным», скованным структурами и рутиной, которые давали возможности лишь для незначительного новаторства. Чтобы понять, имеет ли он право называться героем истории, нужно анализировать богатый событиями отрезок с 1985 по 1999 год.

Как нам узнать человека, «творящего события»? Ельцин, как и любой другой кандидат, должен соответствовать пяти критериям.

Первый критерий отвечает на вопрос, способен ли проверяемый лидер «выйти из ряда» и взглянуть на актуальные проблемы свежим взглядом (важность этого умения отмечает Эрик Эриксон в «Истине Ганди»). Это, по словам Эриксона, происходит только тогда, когда есть «слияние между глубокой личной потребностью и национальной тенденцией», результат которого в определенный период жизни человека становится «движущей силой» перемен[1638].

Вплоть до среднего возраста Ельцин оставался в ряду. Однако в конце 1980-х и начале 1990-х, движимый внутренними сценариями испытания и бунтарства и изменениями социальной среды, он нарушил установленный порядок и скрепил свой личный путь с более масштабными тенденциями. Так ему удалось превратить политическое крушение в реабилитацию, а реабилитацию — в политическое преимущество и победу. Его дар заключался не в оригинальности или глубине мышления, но в способности превращать абстракции в идиомы, доступные обычным людям. От рефлекторного популизма он перешел к программе демонополизации через демократизацию, рыночные реформы и децентрализацию, что отвечало основным проблемам времени, и делал это так, чтобы постоянно хотя бы на полшага опережать своих соперников[1639]. Это дало ему возможность руководить рождением нового государства и попыткой строительства для него нового яркого будущего.

Второй критерий, выделяющий человека, творящего историю, — это способность к «политическому суждению», по меткому выражению Исайи Берлина. Эта способность предполагает умение видеть политическую ситуацию во всей ее полноте, синтезировать целое из отдельных фактов и не поддающихся учету данностей, отличать «то, что имеет значение, от всего остального». Берлин проводит аналогию с автомобилистом, въезжающим на неустойчивый мост. Водитель, обладающий способностью к «дорожному суждению», даже без технических знаний о крепости опор или тяг, «полуинстинктивно» чувствует, выдержит ли этот мост вес его машины[1640]. В общественной жизни способность к политическому суждению нужна лидеру, чтобы увидеть развилку, о которой пишет Хук, и не перепутать ее ни с чем другим.

Ельцин несомненно обладал способностью к политическому суждению. Оно было основано преимущественно на инстинктивном чутье, которому Берлин придавал особое значение. Именно интуиция, а не грандиозные теории в 1986–1987 годах подсказала ему, что постепенные реформы Горбачева обречены на крах. В главе 8 упоминалось, как Горбачев отозвался о ельцинском умении чувствовать ситуацию и свою управляющую роль в ней: «Царь должен вести себя по-царски». Горбачев не мог воспользоваться такой силой; Ельцин мог и ею воспользовался. В 1991–1992 годах внутренний голос убедил его в том, что для введения новой России в стремительно развивающийся мир необходим «большой скачок наружу». Под влиянием этого внутреннего голоса Ельцин решил рискнуть во время конституционной коллизии 1992–1993 годов и вступил в президентскую гонку 1996 года. После переизбрания и лечения он интуитивно попытался изменить ход реформ, а когда это не удалось, пытался спасти их. И хотя его способность к политическому суждению ни в коем случае не была непогрешимой, его видение снова и снова оказывалось зорче, чем у его противников — от Горбачева до Руслана Хасбулатова, Геннадия Зюганова и Юрия Лужкова.

Третий критерий потенциально великого лидера состоит в том, имеет ли он талант к выявлению и использованию новых источников политической силы. Например, Роберт Каро в своем фундаментальном исследовании жизни и карьеры Линдона Джонсона отмечает, что, как лидер большинства в американском сенате в 1950-х годах, Джонсон «искал силу в таких местах, о которых до него никто даже и не думал, и находил ее. Он создавал новые силы, с потрясающей изобретательностью и воображением трансформируя парламентские приемы… настолько всеохватно, что эти приемы превращались в совершенно новые механизмы и техники»[1641]. На Капитолийском холме Джонсон менял процедурные правила, приспосабливал их под свои нужды и ими манипулировал.

Этому мерилу Ельцин также вполне соответствует. В отличие от Горбачева ему хватило изобретательности и воображения, чтобы в период перестройки понять, что сила народа, использованная в рамках конкурентных выборов, способна превзойти административную власть и создать легитимность. Творя свой образ, затмевающий все остальные, он использовал символические жесты, как, например, его требование реабилитации на XIX партконференции в 1988 году и великолепное выступление с танка в 1991 году. Остатков его былого имиджа и легитимности хватило на то, чтобы спасти его в 1996 году и — в сочетании с мощью президентских полномочий, подтвержденных конституционным референдумом 1993 года, — помочь удержаться на плаву во время сменяющих друг друга кризисов конца 1990-х годов.

Четвертый критерий касается краткосрочного эффекта решений, принимаемых лидером на руководящем посту. Можно ли сказать, что решения Ельцина имели важные последствия? Самое подходящее событие, позволяющее однозначно утвердительно ответить на этот вопрос, — сплочение им оппозиции перед лицом августовского путча 1991 года. Историк Сергей Станкевич, который был парламентарием и советником Ельцина до середины 1990-х годов, считает, что харизма Ельцина сыграла главнейшую роль в августовской победе. По его оценке, победа на 60 % объясняется «фактором Ельцина». Возможно, это число — лишь догадка, однако она наводит на размышления. Даже если бы «фактор Ельцина» предопределил победу на 50, 40 или 30 %, все равно эффект впечатляет[1642]. «Секретный доклад» 1987 года и театральная речь с танка в 1991 году произвели мощное умножающее воздействие, и эхо от них отдавалось в системе на протяжении еще многих лет.

Другие информированные наблюдатели отмечали то же самое на протяжении обоих президентских сроков Ельцина. Процитирую лишь одного из многих. Вот что пишет Анатолий Куликов, командовавший российскими войсками в Чечне и в течение трех лет возглавлявший МВД (надо заметить, что Куликова не приходится подозревать в особых симпатиях к Ельцину):

«В чем никак нельзя ему отказать, так это в том, что на протяжении целого десятилетия он оставался центральной фигурой политической жизни страны. Не надо кривить душой: Борис Ельцин — поздний или ранний, хороший или плохой, абсолютно любой — не только любил, но и умел доминировать над окружающими его людьми. Его характер, его политический расчет, его энергия и инициатива становились причиной большинства крупных событий этой быстротечной ельцинской эпохи… Его слова и поступки оставили след в судьбе каждого россиянина»[1643].

Многие ключевые решения Ельцина в самых разных областях, таких как шоковая терапия, реабилитация жертв сталинских репрессий и погребение останков Романовых, были утверждающими, направленными на то, чтобы произошли некие желаемые события. Но некоторые из важнейших его поступков были превентивными, нацеленными на то, чтобы не произошло нечто нежелательное[1644]. Очевидный пример — его действия против путчистов в августе 1991 года. Не менее характерно его многогранное управление отношениями между центром и периферией, большинством и меньшинствами и его попытки предотвратить втягивание страны в водоворот территориальных и этнических конфликтов, который по масштабам мог бы на порядок превзойти события в Югославии.

Разумеется, любому заявлению о способности Ельцина вызывать события можно противопоставить немало оговорок. Как мы убедились, Ельцин никогда не был единственным воплощением движущей силы — он был лишь самым мощным ее воплощением. Его антиреволюционная революция не имела четкой концепции и не была внятно разъяснена населению. Экономические перемены, являвшиеся ее центральной частью, оказались слишком медленными, чтобы принести плоды, — отчасти потому, что были скомпрометированы алчностью победителей и государственной политикой умиротворения проигравших. Серьезным промахом стали некоторые механизмы реформ, например залоговые аукционы. Во время первого президентского срока Ельцин пренебрегал союзниками, слишком много кутил, страдал перепадами настроения, не всегда вовремя принимал стратегические решения и придавал непомерное значение принципу «разделяй и властвуй». Во время второго срока все эти факторы оказались под контролем. Но по мере ухудшения здоровья, делавшего его все более уязвимым, ельцинская хватка, позволявшая ему управлять системой, заметно ослабела. Теперь «начальник для начальников» уклонялся от решительных действий не реже, чем предпринимал энергичные шаги. Однако его влияние все еще было сильнее, чем влияние кого-либо еще, что подтвердилось успехом осуществленного им выдвижения Путина в 1999 году.

Есть и пятый критерий, применимый к потенциальному герою истории: он связан с влиянием после ухода со сцены. Какие последствия имеют принятые лидером решения в среднесрочной перспективе? Задают ли они рамки его преемнику или преемникам на протяжении пяти-десяти лет?

Если отделить перемены в постсоветской экономике от политических перемен, то остается только поразиться тому, насколько изменилась ситуация во втором десятилетии после коммунизма. Десять лет назад, когда президентство Ельцина приближалось к завершению, Россия была почти что банкротом. Сегодня страна процветает, ее развитие идет по «удивительной траектории, не менее исключительной, чем траектории движения послевоенной Германии или Японии»[1645]. ВВП растет на 7 % в год, реальные доходы населения — на 11 % в год, золотовалютные запасы составляют 450 млрд долларов, а индекс РТС достигает 2000 пунктов, что в 50–60 раз выше низшего показателя 1998 года. Очереди за спичками, чайниками и карамелью, за которые Ельцин должен был каяться в Свердловске в 1980-х годах, сегодня так же далеки от жизни, как первые советские пятилетки.

Но в политическом отношении мы видим другую картину. Политический строй в России при Ельцине можно было бы назвать «капризным плюрализмом», не дотягивающим до реальной и полной демократии. Для режима было характерно наличие значительных политических свобод и избирательной конкуренции, хотя демократические процедуры были поверхностными и повсюду царило недоверие к власти. В своей прощальной речи 31 декабря 1999 года Ельцин констатировал, что, как он и надеялся в начале 1990-х годов, перемены стали необратимыми и с этого момента Россия будет двигаться только вперед. Если в экономическом отношении эти предсказания сбылись, то в политической сфере все не так однозначно. Сегодня в стране существует «ограниченное, но все же реальное политическое пространство» и определенная электоральная конкуренция, однако политическая сила во главе с Путиным «настолько господствует в системе, что возможность смены власти в обозримом будущем кажется маловероятной»[1646].

Это не означает, что все надежды на демократию потеряны. В общественном плане модернизация в России продолжается и идет быстрыми темпами. Освобождение личности, начатое при Горбачеве и усилившееся при Ельцине, позволяет российским гражданам активно пользоваться новейшими достижениями в сфере телекоммуникаций, дающим им более независимый доступ к информации. Российское интернет-сообщество растет самыми быстрыми темпами в Европе: в конце 2007 года около 29 млн россиян, 20 % населения, более или менее часто пользовались Интернетом, в то время как в 1999 году их насчитывалось всего 5,7 млн. В 2007 году в России было 3,1 млн блогов. В стране, где проживает 142 млн человек, насчитывается более 100 млн сотовых телефонов. Около 3 млн россиян за год (данные на 2007 год) выехали за границу. Загранпаспорт можно получить по запросу, а стоимость поездки становится доступной все большему числу представителей нового среднего класса.

Развитие страны показывает, что россияне ценят личную независимость, но придают меньше значения политической открытости и подотчетности. В 1999 году, освободившись от оков с ловкостью, достойной Гудини, и выбрав себе в преемники человека из спецслужб, Ельцин продемонстрировал, что его хваленая интуиция его подвела, о чем свидетельствуют показатели если не экономические и социальные, то политические. Путин в полной мере использовал созданную Ельциным «суперпрезидентскую» конституцию и опору на общественное мнение, управлять которым он научился все у того же Ельцина[1647]. Бесспорно, тот мог бы изменить свое решение, если бы у него был шанс, и Путин повторил бы судьбу Силаева, Гайдара, Черномырдина, Кириенко, Примакова и Степашина. Но у ушедших в отставку лидеров не бывает второго шанса в подобных вопросах, и он это отлично знал. По мнению бесстрастного британского ученого, политическая система Путина сохраняет «потенциал для возрождения демократических ценностей»[1648]. Предположим, что это действительно так, но реализовывать его предстоит уже другим людям, не Ельцину.

Еще раз повторим: чрезвычайно важно помнить возможную альтернативу тому, что произошло. Неосоветские импульсы в России и на постсоветском пространстве было бы значительно труднее сдерживать, если бы Ельцин в 1991 году не распустил КПСС и не ликвидировал нежизнеспособный Советский Союз. Благодаря его действиям барьер на пути восстановления прежней системы чрезвычайно высок, и десяткам миллионов людей очень повезло, что это так.

Мой вывод состоит в том, что хотя Борис Ельцин и сумел разыграть полученные карты со значительно большим успехом, чем типичный «событийный» человек, все же влияние его на ход событий оказалось слабее и не таким линейным, как это могло бы быть в случае описанного Хуком «человека, творящего события». Лидер, сознательно и намеренно творящий события, играет роль более «архитектоническую», Ельцин на нее не вполне годится. Несколько переформулировав определения Хука, я могу назвать Ельцина человеком, придающим событиям форму; человеком, наделенным недюжинной интуицией и находящимся где-то посередине между типами, выделяемыми Хуком. Человек, формирующий события, распознает развилку на историческом пути, встряхивает существующее положение вещей, выбивает ход событий из привычной колеи. Врожденные качества усиливают его влияние, чему также способствуют внешние тенденции и волновой эффект. Но те же самые факторы одновременно и ограничивают его способность направлять и консолидировать инициированные им перемены, поэтому он не исполняет обещаний и не может закрепить выполнение своих решений. Да, человек, формирующий события, приводит колеса истории в движение, но не всегда так, как ему было нужно или как того требует ситуация.

В августе 2007 года частная художественная галерея Art4.ru, расположенная в московском деловом квартале, организовала неофициальный конкурс на памятник Борису Николаевичу. В советские времена подобный конкурс едва ли можно было себе представить. Заявки подали больше сотни профессиональных и самодеятельных скульпторов и художников. Несколько десятков моделей было представлено в самой галерее и на ее сайте. Публика могла принять участие в голосовании — лично или в электронной форме — за одного из пяти финалистов, отобранных экспертным жюри. По рассказам координатора конкурса, представленные проекты можно было распределить по трем категориям. Были изображения, имеющие портретное сходство, выполненные в старомодном стиле социалистического реализма. Они быстро отсеялись, и то же случилось с «едкими, саркастическими пародиями, выполненными людьми, которым в 1990-е годы не повезло и которые хотели теперь отплатить Ельцину… Но были и действительно самые разнообразные интересные проекты, символизировавшие сложную картину ельцинского наследия»[1649]. Лучшие из них смогли запечатлеть значительные и не всегда гармоничные черты исторической фигуры Ельцина.

В октябре победителем был объявлен Дмитрий Каварга. Его проект представлял собой хаотичное нагромождение черного металла, к плоским поверхностям которого были подвешены перевернутые вниз головой белые фигурки. Отдельная фигура Ельцина стоит на самой вершине вертикально, что «подчеркивает силу личности Ельцина, продемонстрированную им в период нестабильности»[1650]. Еще один замысловатый проект предложила Юлия Гукова — грубая стена с огромной трещиной посередине; из стены выступают лицо, кисти рук и ступни Ельцина. Смысл проекта в том, что Ельцин был неотделим от социальной реальности, которую пытался изменить. «С неимоверным бычьим упрямством, напролом, Ельцин разворачивает каменную стену, из которой он вырос и в которую он врос всей своей хваткой. Стена поворачивается, как повернулась история страны, и трещина — уже не только зияющий разлом в стене, но и в нем самом»[1651]. Ростан Тавасиев, получивший второе место, изобразил Ельцина в виде плюшевого кролика у подножия шаткой стелы, на вершине которой установлена фарфоровая ваза, — и все это на фоне здания КГБ/ФСБ на Лубянке. Ельцин здесь выступает в роли балансира, а не победителя или страдальца. «Почему именно зайчик? — пишет художник в своем описании. — Потому что больше некому. Возможно, именно он раскачал ее, а может, просто оказался рядом, когда тумба стала падать»[1652].

Композиция, которая больше всего понравилась мне, не вошла в число финалистов, поэтому я не смог проголосовать за нее, когда в сентябре посетил галерею. Проект принадлежал Михаилу Лейкину и Марии Митурич-Хлебниковой, работающим под псевдонимом «Проект Мишмаш», и назывался «Борис Ельцин: человек, который пробил стену». Он представлял собой стену из нержавеющей стали, выкрашенную в красный цвет; в стене имелся пролом в форме силуэта Ельцина в натуральную величину — с узнаваемой прической и искалеченной левой рукой; к нему вела ковровая дорожка, также красная. Ельцин — не пленник стены: он прошел прямо сквозь нее и скрылся из виду. Но у посетителей выставки тоже должен быть выбор — подобно тому, как оставило им выбор и реальное наследие Ельцина: «Зритель сам может пройти сквозь этот пролом, ощутив его реальные человеческие размеры, сравнить с собой и почувствовать твердость металла стены, вернуться в „прошлое“ по „ковровой дорожке“… [Напротив,] выход зрителя из красной зоны — это путь, который прошел Ельцин»[1653]. Никакое будущее не может быть исключено. Гражданин может пройти сквозь стену в обе стороны — как вперед, так и назад.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.