3. Где мы, а где Сараево!

3. Где мы, а где Сараево!

«Теперь или никогда!» – поклялся кайзер Вильгельм перед другой картиной: «Гавриил Принцип, член организации “Молодая Босния”, убивает наследника австрийского престола эрцгерцога Франца-Фердинанда и его беременную супругу Софию. Сараево. 28 июня 1914 года».

Эта картина из земли и крови будет висеть над нами четыре года. Ее нарисовала История. Чем дальше, тем горше будут складываться наши с ней отношения – пока это пролог.

Убийство в Сараеве было использовано Германией и моей родной Австрией как повод для начала войны против России и Франции. И как ни пытались министры иностранных дел уладить конфликт мирным путем, как ни уговаривали пересмотреть некоторые пункты ультиматума, Берлин упорствовал: «Теперь или никогда!» В полдень 28 июля в Белграде была получена телеграмма австрийского правительства с объявлением войны, а уже в ночь с 28 на 29 июля началась артиллерийская бомбардировка.

Казалось бы, какое все это имеет ко мне отношение? Прямое. 30 июля мне исполняется шестнадцать лет. Я готова задуть 16 свечей на праздничном торте, отец заказал столик в ресторане, может быть, впервые в жизни позволив себе пошиковать, и бенгальские огни, которые по его замыслу привлекут к моей персоне всеобщее внимание. Чахоточный студент сорвал все планы. И не только моего отца. Госпожа История не замечает маленьких людей, ну кто для нее Симон Дикер? Господин К. из «Замка» Кафки. Тот, пытаясь устроиться на работу по специальности, угодил в такую передрягу, что чуть не сошел с ума вместе с самим автором.

Есть мнение, что историей заправляют пассионарии, что не сама она приглашает в свой театр режиссеров, напротив, появляются режиссеры и создают театр. В этом случае нам достался зловредный режиссер.

Отца война ввергла в полную глухоту, целыми днями он произносил тирады на тему черного дня, который настал для его магазина, а значит, и для всех нас. Шарлотта продала сундук вместе с содержимым, и на вырученные деньги отец купил мешок муки и ящик консервов. Сколько времени будет длиться война? Лучше готовиться к худшему.

Я стала взрослой и больше не похожа ни на девочку в клетчатом платье, ни на каракатицу. Белая блузка с рюшками и кружевными манжетами заправлена в строгую черную юбку. Кто-то сфотографировал меня в качестве домашнего задания. Да, забыла сказать, я стала студенткой экспериментального училища графики; полный курс отец не оплатил, только фотографию. Так вот, я снята в профиль, мой взгляд направлен на нахохленного фарфорового петушка на этажерке, поднятые руки придерживают статуэтку. Плавная линия кисти переходит в присборенный рукав, обнимает округлое плечо, вздымается по высокой шее, обрисовывает крутой затылок, падает откосно с высокого лба на переносицу, очерчивает выступ носа, черточки губ, скатывается по маленькому круглому подбородку и останавливается под шеей, в тени. Тень растекается по вороту блузки…

По прихоти отца я по нескольку часов в день проводила в вонючей проявочной. Из ванночки с химикатами на меня глядели дубликаты вещественного мира. В закутке, обдуваемые вентилятором, сушились пленки с негативами. Я научилась мысленно переводить негатив в позитив, отличать хороший кадр от неудачного. Но фотография как жанр меня не привлекала.

Фотография – схвачен один момент… Это лишь демонстрация того, что, собственно, сказать-то нечего, – отношение человека к среде и самому себе не может быть выражено в одно мгновение.

В портрете художник уже делает выбор, возьми, например, портрет боттичеллиевой «Симонетты» – это одновременно и архитектура, и скульптура, и портрет, и ландшафт, и символ; к тому же связано с классической мифологией, к тому же отражает точку зрения, отношение к жизни, философию того времени и в своем высшем значении являет нам идеал красоты.

В Вене не стреляли, войск Антанты и близко не было. Перебинтованная война являлась в город на побывку.

Отец принес откуда-то мешок бракованной марли, с дырами и пятнами – видно, машина спятила, изготовляя для фронта тонны перевязочного материала. Раненых было много. Не податься ли нам в сестры милосердия? Привезут в госпиталь твоего художника – как его, Шиле? – будешь за ним ухаживать … Шарлотта занесла руку над моим плечом, она хотела меня погладить, но я увернулась, и рука ее застыла в воздухе.

Безответная Шарлотта пережила моего отца на полгода. Его в Терезине я уже не застала. Но застала Шарлотту, вернее то, что от нее осталось. Шарлотта узнала меня и потянулась ко мне, как ребенок, просящий защиты у матери. Вот тогда я заплакала. А она – улыбнулась. И эта улыбка, как вспышка молнии, озарила холодный чердак, штабеля серых тел, обледенелое смотровое оконце в крыше.