Глава седьмая. ПЛАВАНИЕ НА «ИЗУМРУДЕ»
Глава седьмая.
ПЛАВАНИЕ НА «ИЗУМРУДЕ»
Пятидневное пребывание в бухте Константина дорого обошлось команде «Изумруда»: из двухсот моряков около половины заболели «перемежающейся лихорадкой», в том числе почти все офицеры. Судовой врач гасил ее приступы большими дозами хинина. Но когда клипер в середине января 1873 года подошел к северомолуккскому острову Тернате — столице одноименного султаната, — на борту все еще числилось 80 больных малярией. Поэтому «Изумруду» пришлось простоять здесь шесть недель, пока «лихорадка» не пошла на убыль.
Судовой врач залечил у путешественника долго не заживавшие нарывы на ногах, свежий морской воздух и полноценное питание прибавили ему сил и бодрости, а главное — на него благотворно повлияла обстановка на корвете: Николай Николаевич пользовался почти безграничным почетом и уважением, все стремились исполнить его желания и с огромным интересом слушали его рассказы о жизни среди «дикарей». И хотя малярия не оставляла Миклухо-Маклая, он, адаптировавшийся к этому недугу, по прибытии в Тернате был, как впоследствии писал матери, «бодрее и здоровее всех»[499] на корвете.
Воспользовавшись длительной стоянкой «Изумруда» в Тернате, путешественник неоднократно посещал соседний островок Тидоре, столицу другого султаната, побывал на Минахассе — северном полуострове более крупного острова Сулавеси. Николай Николаевич упомянул об этом в письме генерал-адмиралу. Никаких записей при посещении перечисленных местностей он не вел, но сохранилось около тридцати великолепных рисунков, сделанных им на Тернате, Тидоре и Минахассе. На них изображены мужчины, женщины и дети, многие — в национальных костюмах, панорамы больших и маленьких селений, феодальная усадьба, дворец, ритуальные сооружения и т. д.[500] Особенно впечатляют два рисунка — минахасского воина в полном боевом снаряжении и его головного убора, украшенного клювом птицы-носорога. Они, очевидно, привлекли внимание путешественника, так как он — несмотря на безденежье — приобрел предметы, запечатленные на этих рисунках. Эти экспонаты хранятся теперь в МАЭ (петербургской Кунсткамере).
В Тернате Миклухо-Маклай закончил подготовку отчета для РГО о своем пребывании на Новой Гвинее. Это сообщение, несмотря на недомогание, Николай Николаевич начал диктовать одному из офицеров (очевидно, Рончевскому) вскоре после того, как «Изумруд» вышел из залива Астролябия. Нам уже приходилось касаться содержания этого очерка в предыдущей главе, отмечая, в частности, некоторые расхождения с текстами дневников и проявившуюся кое-где тенденцию к самогероизации. В своем отчете, опубликованном в конце 1873 года в «Известиях» РГО, путешественник без ложной скромности впервые назвал Берегом Маклая «берег Новой Гвинеи вокруг Астролаб-Бай и бухты с архипелагом Довольных людей по праву первого европейца, поселившегося там, исследовавшего этот берег и добившегося научных результатов»[501]. В 1881 году Николай Николаевич уточнил географическое положение Берега Маклая, заявив, что речь идет о «части побережья между мысом Круа-зиль и мысом Кинг Уильям» — территории «с береговой линией, превышающей 150 миль, простирающейся вглубь до высочайших хребтов и имеющей в ширину в среднем 50-60 миль»[502].
В наши дни переданное по судовой рации сообщение о том, что на Новой Гвинее найден пропавший путешественник, уже через несколько часов стало бы известно во всех регионах земного шара. А в те времена надо было искать порт, имевший телеграфную связь с Европой. М.Н. Кумани удалось послать текст телеграммы с попутным торговым судном в яванский порт Сурабая, куда уже был проведен телеграф. 11 февраля 1873 года телеграмма была принята в Петербурге: «Русскому Генерал-Адмиралу. Изумруд прибыл благополучно Temate <…> Maclay и его слуга Wilson найдены живыми в бухте Константина и привезены сюда <…> Кумани».
Вечером того же дня о получении телеграммы было объявлено на отделении статистики РГО, а наутро о радостном известии сообщили читателям «Санкт-Петербургские ведомости». Эту информацию перепечатали все ведущие русские газеты, а телеграфные агентства распространили ее по всему, как тогда говорилось, «цивилизованному миру».
Телеграмма Кумани успокоила и обрадовала мать, сестру и братьев путешественника. Радовались друзья и знакомые. Наталия Герцен, сохранившая дружеские отношения с Александром Мещерским и после того, как он, испугавшись столь ответственного шага, не сделал ей предложения и вернулся в Россию, в своих письмах князю просила сообщать ей новости о Миклухо-Маклае, с которым она познакомилась в Париже в 1869 году. Прочитав в итальянской газете о телеграмме, присланной командиром «Изумруда», Натали 25 февраля написала Мещерскому: «Не могу выразить вам, как я была счастлива и счастлива теперь при мысли, что наш бедный замечательный Миклухо жив. Не будь я таким позитивистом-материалистом, каким являюсь, я бы стала молиться и благодарить моего идола или моего бога»[504].
Николай Николаевич начал ощущать свою популярность, находясь на Тернате и Тидоре. В качестве почетного гостя он провел восемь лней во дворце султана Тидорского, который подарил ему мальчика-раба — двенадцатилетнего папуаса по имени Джамури Ахмат. В бумагах путешественника сохранилось письмо султана, написанное на малайском языке арабской вязью и скрепленное печатью, — дарственная на Ахмата[505]. «Папуасенок», как назвал его Миклухо-Маклай, заменил сошедшего на берег Ульсона. «Пробыв около 4 месяцев на клипере "Изумруд", — писал Николай Николаевич, — он выучился говорить по-русски, и на этом языке мы объясняемся. Ахмет — сметливый, непослушный, но добрый мальчик, который делает усердно и старательно все, что ему нравится делать, но убежит и скрывается, как только работа ему не по вкусу»[506].
«Изумруду» предстояло возвращение на Балтику через Индийский океан. Но чтобы ускорить выздоровление больных и дать отдых всей команде, Кумани решил сделать крюк: повел клипер из Тернате не на запад, а на север, к Филиппинскому архипелагу, где в некоторых районах климат более сухой и здоровый. Во время короткой стоянки у острова Себу Миклухо-Маклай занимался любимым делом — собирал морские губки, рисовал портреты местных жителей. 21 марта «Изумруд» бросил якорь на рейде Манилы — главного города испанских владений на Филиппинах, расположенного на острове Лусон. Клипер простоял здесь шесть дней. Пока на корабль грузили уголь и различные припасы, а матросы и офицеры отдыхали на берегу, не обходя стороной трактиры и бордели, Николай Николаевич постарался выполнить пожелание, высказанное академиком Бэром и внесенное путешественником в программу экспедиции, — выяснить антропологические особенности негритосов-аэта, которые обитали в горах недалеко от Манилы.
Переправившись в рыбацкой лодке через Манильский залив и переночевав в прибрежной деревне Лимай, Миклухо-Маклай, с переводчиком и носильщиком, отправился в горы Маривелес, где, по словам местных жителей, находилось становище аэта — остатков древнейшего населения архипелага. «Около небольшой лесной поляны, — рассказывает исследователь, — было расположено несколько очень примитивных шалашей, состоящих из наклонной крыши из пальмовых листьев, под которой можно было сидеть или лежать. В четверть часа мне построили такую же, и я остался с ними два с половиной дня, познакомился со всем населением этой переносной деревеньки»[507]. Николай Николаевич обмерил около двадцати голов, сделал несколько портретов (до нас не дошедших). «Не только их лица, — сообщил он, — но и их обращение между собой, с женщинами и детьми, даже выражение лица, манера говорить и сидеть, их пляски и песни напомнили мне живо папуасов Новой Гвинеи»[508].
Из Манилы «Изумруд» в апреле зашел в Гонконг — островок у побережья Китая, захваченный в 1842 году англичанами и превращенный в опорный пункт Великобритании на Дальнем Востоке. За три десятилетия британского владычества этот гористый островок буквально преобразился. На северном берегу вырос город с обширной гаванью. Его европейская часть была застроена домами-дворцами, на склонах горы появились виллы, окруженные садами. Оптовая торговля и управление находились в руках англичан, основную рабочую силу составляли китайцы, многие из которых обитали в джонках и свайных постройках на мелководье.
С удивлением Миклухо-Маклай обнаружил, что к нему пришла широкая известность, даже слава. «Благодаря различным английским газетам, которые меня сперва похоронили, потом возвестили о моем воскресении от мертвых, — писал он матери из Гонконга, — все стараются знакомиться со мною, что доставляет мне иногда изрядную скуку и много знакомых, но также открывает все двери, и любезное гостеприимство всюду избавляет от значительных расходов»[509]. Последнее было особенно кстати, так как его финансы были на исходе.
Николай Николаевич совершил поездку в город Кантон (Гуанчжоу), расположенный на судоходной реке Сицзян примерно в 60 километрах от морского побережья. «На днях я был в Кантоне, — сообщил он в том же письме матери, — хотел увидеть один из самых больших и интересных городов Китая, имел аудиенцию у вице-короля Кантонского, который на другой день отдал мне визит с настоящими китайскими церемониями. Очень мало европейцев имеют возможность видеть этого очень высокого мандарина»[510].
После «опиумных войн» китайское правительство было вынуждено согласиться на ввоз в страну опиума, которым занимались в основном британские купцы. Из Гонконга это зелье, привозимое из Бенгалии и других покоренных Англией районов Индии, растекалось по всему Китаю. На острове было открыто несколько опиекурилен, которые посещали в основном китайцы. Миклухо-Маклай, с присущими ему любознательностью и исследовательским подходом, решил испытать на себе действие опиума, чтобы понять, почему великое множество людей, причем не только в Азии, пристрастились к его курению, сделавшись наркоманами. Врач-англичанин К. Клаус, живший в Гонконге, пытался отговорить путешественника от этого опыта, предупреждая, что он отрицательно скажется на ослабленном организме. Но Николай Николаевич настоял на своем и даже уговорил Клауса присутствовать при эксперименте и через короткие промежутки времени записывать все наблюдения.
Миклухо-Маклай с доктором отправился в Китайский клуб, в котором для курильщиков были оборудованы общие залы и отдельные кабинеты. Заняв один из них, путешественник облачился в просторные китайские одежды и вытянулся в полулежащем положении, положив голову на твердый подголовник. Служитель подавал ему трубку за трубкой, в которых тлели шарики с опиумом. За три часа Николай Николаевич выкурил 27 трубок, содержавших примерно семь граммов опиума, то есть дозу, которая значительно превышала ту, которую употребляли китайские курильщики. Курение продолжалось до тех пор, пока, пройдя все фазы наркотического опьянения, путешественник не впал в полную прострацию. Когда вернулось сознание, его принесли в паланкине в дом супругов Кордес, с которыми подружился Миклухо-Маклай. Здесь он забылся многочасовым тяжелым сном и в течение двух последующих дней испытывал тяжесть в ногах и головокружение.
В 1875 году Николай Николаевич опубликовал на немецком языке брошюру «Опыт курения опиума (Физиологическая заметка)», в которой медицинские наблюдения Клауса, зафиксированные им желания, иллюзии и высказывания «подопытного» путешественника сопроводил собственными комментариями. Его основной вывод гласит: «После этого опыта я вполне понимаю, почему тысячи людей, богатых и бедных, без различия общественного состояния и возраста, предаются курению опиума, главное действие и главное удовольствие которого состоит в потере на некоторое время своего "я"»[511]. В августе 1876 года И.С. Тургенев сообщил в письме А.А. Мещерскому, что его друг «прислал мне небольшую немецкую статейку о действии опиума, которую я прочитал с удовольствием, так как она показалась мне правдивой»[512].
Зная от М.Н. Кумани о намерении голландских властей послать военное судно к берегам Новой Гвинеи, Миклухо-Маклай обратился к генерал-губернатору Нидерландской Ост-Индии Джеймсу Лаудону с письмом, в котором просил позволения участвовать в этой экспедиции. В Гонконге он получил от Лау-дона телеграмму, в которой сообщалось, что экспедиция отправится в конце 1873 года и что он будет на судне «самым желанным гостем»[513]. Поэтому Николай Николаевич решил покинуть «Изумруд» в Батавии.
Свалившаяся на него известность прибавила сил уставшему путешественнику, он явно находился в эйфории. Перед отплытием из Гонконга он написал Александру Мещерскому: «Моя участь решена, — я иду <…> по известному направлению, и иду на все, готов на все. Это не юношеское увлечение идеею, а глубокое осознание силы, которая во мне растет, несмотря на лихорадку»[514]. Только одно могло помешать исполнению его планов — эти «смешные гроши», вернее их отсутствие. Путешественник шлет письмо за письмом матери, прибегает к посредничеству Мещерского, желая знать, будет ли он получать из дома деньги. Ответа не последовало, и на это были свои причины.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.