СЛЕДУЯ ВЕЛИКОМУ ЭНГЕЛЬСУ Та заводская проходная…
СЛЕДУЯ ВЕЛИКОМУ ЭНГЕЛЬСУ
Та заводская проходная…
Ближе к окончанию четвертого курса нас стали приглашать на нашу выпускающую кафедру для беседы о будущем месте работы. Подавляющее большинство моих сокурсников были из «металлургических» городов. Поэтому вопрос, который мы задавали сами себе, звучал примерно так: возвращаться домой или осваивать новые земли?
Я для себя этот вопрос решил еще на третьем курсе. Не очень уютной свободы за три года пребывания вдали от родительского дома я наелся досыта, иногородними супружескими узами повязан не был, жизнь в маленьком городе не пугала. В итоге Чусовской металлургический завод дал заявку в министерство на молодого специалиста выпуска 1956 года Евгения Сапиро, и эта заявка была удовлетворена.
Моя первая должность называлась «мастер». Хороший мастер не только приказывает, что надо делать, но и при необходимости сам может эту работу исполнить. Мы, молодые инженеры, знали теорию прокатки и диаграмму «железо – углерод». Но о настройке конкретного стана на прокатку балки или автомобильного обода, о режимах нагрева заготовок в печи или настройки пил для резки металла у нас было поверхностное представление. И тем более – не было соответствующих навыков.
Наши подчиненные – бригадиры, рабочие (в моей смене их было 60 человек) относились к этому с пониманием. Мол, мы знаем, что тебя к нам прислали не навсегда. Наберешься опыта и пойдешь на повышение. К тому же мы люди дисциплинированные, и раз уж тебя поставили нами командовать, то мы готовы подчиняться. Но при одном условии: если ведешь себя «правильно»: справедлив с подчиненными, себе не завышаешь цену. А вот если прибеднишься, не беспокойся – настоящую силу мы чувствуем!
Так что главное на том этапе было найти верную тональность в отношениях с подчиненными тебе рабочими. Ее так и не мог подобрать еще один «первогодок» – Витя Королев, закончивший в том же 1956 году Ленинградский политехнический и назначенный мастером на стан «250». Он прокололся в первый же день, отвечая на звонок телефона гордой фразой: «Инженер Королев слушает!». Вместо того чтобы на легкую подначку ответить шуткой или вообще не обращать на нее внимание, он надулся и стал изображать из себя «большого человека». А так как на это наш брат – молодой специалист первое время претендовать не мог, то подчиненные ему ответили «взаимностью»: лишили всяческой поддержки, без которой начинающий инженер – ноль. Ему не вредили, но и не помогали. Смена перестала выполнять план, и через пару месяцев Витя вынужден был уйти на «штабную работу» – в технический отдел.
Первый месяц я должен был пребывать в качестве стажера мастера стана «550». Но перед моим приходом один из мастеров уволился, и дня через три мне пришлось выйти в самостоятельное плавание. Причем в ночную смену, когда никого из «старших» рядом нет.
Мне опять повезло. На соседнем стане «650», примерно в пятидесяти шагах от моего рабочего места, в ту же смену, что и я, уже третий год мастером работал выпускник Днепропетровского металлургического института Игорь Бондарев. В роли мастера он чувствовал себя уверенно. Несмотря на то что Игорь был на три года старше меня и успел стать молодым отцом, с первой же встречи мы обнаружили родство душ.
Без риска выглядеть идиотом я мог задать ему любой вопрос. Кое-что он подсказывал сам. Но самое главное – забежав к нему минут на десять, я мог просто наблюдать стиль его обращения с подчиненными, с начальством. Для меня это было все равно что пройти, как теперь говорят, «мастер-класс».
С руководством он вел себя уважительно, но не заискивал. Так же вел он себя и с подчиненными. У него был немалый арсенал не знакомой мне ранее ненормативной лексики, которая в его исполнении воспринималась без обиды. Так, вальцовщику, который стремительно рванулся к прокатной клети, чуть не упав на раскаленный металл, он почти нежно, но достаточно громко, чтобы это услышали еще шесть-семь человек, задал вопрос: «Ты куда торопишься, как голый е…ся?»
Доходчивость и запоминаемость этой реплики на порядок превышала любой инструктаж по технике безопасности.
Месяца через три и я что-то был способен ему подсказать.
Когда в смене одного из нас случалась крупная авария, мы не задумываясь посылали на помощь пять-шесть человек. Формально мы не обязаны были идти на выручку, да и рабочие делали это за счет собственного внутрисменного отдыха. Но воспринимали они эту дополнительную для себя нагрузку с полным пониманием: сегодня в беде помогу я, завтра помогут мне.
Подобные грамоты доставались мне трудней, чем спортивные.
А поводов для больших и малых бед на старых, еще дореволюционных прокатных станах хватало.
В те годы я был единственным инженером из четырех мастеров стана «550». Остальные были техники или бывшие бригадиры (старшие вальцовщики). И я понимал тогда, подтверждаю это и сейчас: как мастера они были сильнее меня и через год. Но я уже вошел в одну с ними весовую категорию. Не часто, но бывало, что моя смена «вставляла фитиль» нашим многоопытным конкурентам. Пару раз даже нам удавалось получать звание «Лучшей бригады завода».
Условия работы мастера горячего прокатного цеха не были курортными. В летнюю жару температура в цехе уходила за 40 градусов. Зимой лицо обжигало, а в двух метрах от рольганга спину подмораживало.
Но самое трудное испытание – ночные смены. Работали в три смены: с 8.00, с 16.00, с 24.00. Четыре дня работы – два выходных. Лучшая смена – с 16.00. Не тянет спать и, что очень важно, нет начальства. Зато в ночь! Все два года я так и не привык высыпаться днем. Мерный гул валков усыплял, как шум прибоя. Пиковой точкой было четыре часа утра. В это время я бегал перекусить в столовую, а после этого, если не случалось каких-то неприятностей, спать хотелось смертельно. Режим у рабочих был «лоб на лоб» – тридцать минут у стана, тридцать отдых. Они хотя бы могли вздремнуть, сидя в красном уголке[10]. Мне этого не было позволено. Более того, с точки зрения техники безопасности я следил, чтобы рабочие не засыпали на рабочих местах.
Но молодость брала свое: два дня «отсыпа» – и жизнь снова прекрасна и удивительна!
Я благодарен судьбе, что не пропустил, не перепрыгнул важнейшую ступеньку карьерную – «младшего командира», а по полной отстоял на ней свою «вахту». С благодарностью ученика вспоминаю начальника цеха Митрофана Чернышова, своих бригадиров Василия Накорякова и Ивана Воскрекасенко.
Но уже к концу второго года работы мастером я стал понимать, что как инженер я головой начинаю упираться в потолок.
Осенью 1958 года, отработав свои обязательные для молодого специалиста три года, подал заявление на увольнение старший мастер вальцетокарной мастерской (ВТМ). Формально мастерская входила в состав старопрокатного цеха, где я и трудился. Но она производила обработку прокатных валков для всех прокатных станов завода, ее старший мастер имел статус начальника мастерской и в первую очередь подчинялся главному прокатчику завода, а уже потом – начальнику цеха.
Занять освободившийся пост предложили мне. С одной стороны, это было повышение. Если бы меня выдвигали на должность старшего мастера или начальника стана «550», это было бы логичное повышение по вертикали, и весь накопленный за два года профессиональный багаж был годен для использования на новой должности. В данном случае карьерная линия оказалась кривой: «вверх и в сторону». В «стороне» надо было осваивать новые для меня технологии холодной обработки металлов, принимать под начало новый коллектив…
Короче, я задумался. Но не надолго. Во-первых, это был шаг наверх, еще одна «звездочка на погонах». Во-вторых, траектория «в сторону» обещала новые заботы, но расширяла профессиональный кругозор. В-третьих, начальник ВТМ имел свой отдельный кабинет. Пустячок, а приятно. И последний, но очень увесистый аргумент – я избавлялся от ночных смен…
В итоге было принято, как показали последующие события, правильное решение. Видимо, так мне было написано на роду: если двигаться вперед, то исключительно зигзагами.
В октябре 1958 года я обосновался в первом своем отдельном служебном кабинете. Особенностью ВТМ являлась структура рабочих. Если на стане из 60 рабочих моей смены асами – специалистами высокой квалификации – были человек десять, то в ВТМ 80 процентов рабочих можно было смело отнести к этой категории. Здесь работали десятилетиями, нередко передавая секреты мастерства по наследству – детям, родственникам.
Кроме старшего мастера, как правило, инженера, в штате был и просто мастер, выходец из рабочих, знавший все и всех. Фактически, он был «министром внутренних дел». Мне достались внешние дела: взаимоотношения с заказчиками, смежниками, руководством (главным прокатчиком, начальником цеха)…
Но была еще одна фигура, которой хотя я формально и не был подчинен, но считал ее наиглавнейшей на новом для меня шахматном поле.
В прокатном производстве есть уникальная специальность. Чтобы придать металлу требуемую форму, заготовку несколько раз пропускают через вращающиеся валки. В валках нарезаны желобки – калибры. От того, насколько удачна конфигурация калибров, зависит очень многое, почти все: производительность стана, качество готового проката, процент брака. Даже безопасность работы. Конфигурацию, конструкцию калибров разрабатывает калибровщик.
Даже сегодня, когда имеется прекрасный программный продукт, моделирующий процессы деформирования металла, калибровка остается сочетанием науки и искусства. Сорок лет назад науки было процентов 20–30, остальное – интуиция, опыт, талант. Эти качества перепадают не каждому и не сразу. Так что хороший калибровщик относится к категории незаменимых.
В годы моей работы на Чусовском заводе главным калибровщиком был Будимир Михайлович Илюкович. К моменту нашего знакомства он уже оставил позади тернистую дорожку молодого специалиста и явно превзошел профессиональный уровень своего предшественника. Посему был признан вальцовщиками, мастерами и (куда денешься) руководством.
«Куда денешься» – потому что был независим, умел постоять за себя, являясь к тому же порядочной язвой. Мог припечатать так, что над объектом его сарказма потешалась половина завода.
Каждое утро он обходил все пять станов, интересуясь, как прошли рабочие сутки. Если были нелады, подсказывал, что и как следует делать, что и как – не следует. В случаях, когда претензии были в его адрес, или убедительно доказывал, что «он не верблюд», или соглашался и оперативно вносил исправления в калибровку. Следил, чтобы изменения на ватмане как можно быстрее были воплощены в металле.
По давней традиции, участие в этой процедуре принимал и начальник ВТМ.
С Б. Илюковичем мы были в разных весовых категориях. Не только в производственной, но и в личной сфере. Он был старше меня лет на пять, женат, имел сына, а я еще ходил в холостяках. На работе солидная разница в «весе» осталась до конца нашей совместной деятельности, хотя я полегоньку набирал производственный «жирок». Но и он на месте не стоял. А по жизни грань довольно быстро исчезала. На этот процесс не повлияло и то, что вскоре я стал непосредственным его подчиненным (калибровщиком). Я (снизу) неукоснительно выполнял принцип «дружба дружбой, а служба службой» и старался не ставить своего шефа в неловкое положение. Не могу сказать, что мы стали друзьями. Но – более чем приятелями, более чем коллегами.
Еще при мне Б. Илюкович «без отрыва от производства» стал первым в истории завода кандидатом наук. Позднее, оставаясь главным калибровщиком, защитил докторскую. Много и продуктивно занимался изобретательством и рационализацией (за это кое-что перепадало и материально), писал статьи, книги.
Последние десятилетия он плодотворно работает на Днепропетровщине. Когда я послал ему экземпляр «Стриптиза…» с дарственной надписью, он не остался в долгу: через пару недель мне пришла бандероль с его «свеженькой» монографией по калибровке.
Влияние Б. Илюковича на меня укладывается в две народные мудрости. В первую: «С кем поведешься, от того и наберешься» – один к одному; во вторую: «Дурной пример заразителен» – с существенной поправкой, потому как заразительным бывает и добрый пример. Глядя на него, я стал систематизировать проходящий через меня материал, появилась тяга к обобщению, классификациям, отжатию «сухого остатка», потребность сказать или сделать что-то свое. Как результат – первое рационализаторское предложение, внедренное через два месяца.
Туманно, на уровне фантастики, изредка стали появляться мысли о диссертации. Б. Илюкович переводил эти мысли из категории «платонической» в гастрономическую. «Кандидатская степень, – говорил он, – это кусочек хлебушка с маслицем. А докторская – это уже цыпленок табака».
В 1961 году, глядя на него, я отважился не только написать небольшую статью, но и отправить ее в самый авторитетный металлургический журнал «Сталь». Вскоре, без какой-либо протекции, она была опубликована и очень пригодилась. Среди поступавших в аспирантуру пермского политеха в 1962 году я был единственным, имеющим публикацию в центральной печати.
Объединяло нас с Илюковичем и то, что, по чусовским масштабам и возможностям (с учетом отпусков и командировок), мы были гурманами. Когда советская торговля и СЭВ осчастливили нас нетрадиционными продолговатыми бутылками венгерского вина (мы их называли фаустпатронами), «усидеть» в выходной две-три бутылки, в период моего спортивного межсезонья, было приятной нормой.
Легкой руке Б. Илюковича чусовской городской фольклор обязан несколькими, на мой взгляд, шедеврами.
Защитив кандидатскую, он получил приглашение в челябинское НИИ. Уезжать не хотелось: на заводе почти все было «на уровне», уже наклевывалась докторская. Этим «почти», или «ложкой дегтя», была тесная однокомнатная квартира. Из осведомленных источников стало известно, что освободилась трехкомнатная. Свежеиспеченный кандидат наук направился к директору – Г. Забалуеву. Изложил суть вопроса: зовут, родной завод дороже, но НИИ соблазняет большим городом и просторной квартирой. Соблазны могут быть уничтожены предоставлением трехкомнатной, которая в наличии имеется. Григорий Прокопьевич, вышедший из парторгов ЦК ВКП (б), произнес примерно следующее:
– Будимир Михайлович, мы в твои годы жили в бараках и были довольны. Вот ты руководил агитколлективом на выборах, ходил по домам, видел, как люди живут. Признайся, дам я тебе на троих трехкомнатную, ведь стыдно будет!
– Правда ваша, Григорий Прокопьевич!.. Стыдно! Но как удобно! Детская, спальня и кабинет!
Отцом Будимира («будущего мира») был расстрелянный в 1937 году дивизионный комиссар, профессор расформированной тогда же Ленинградской военно-политической академии. Сын «врага народа», чудом получивший высшее образование и распределенный в Чусовой как в ссылку, Б. Илюкович ненавидел «усатого» (вождя всех времен и народов). Мы познакомились после ХХ съезда, когда эту ненависть можно было не скрывать. Уже в ту пору он на многое открыл мне глаза. И в моих демократических убеждениях – немалое от него.
Весной 2007 года меня пригласили принять участие в церемонии вручения Голицынских премий, учрежденных нынешним собственником Чусовского металлургического – Объединенной металлургической компанией (ОМК) – для лучших работников завода. До торжественного вечера оставалось время, и я попросил, чтобы меня провели по местам давней «боевой славы». На стане «550» на стенде, где хранится действующая (!) привалковая арматура, я обнаружил экземпляры, изготовленные по чертежам того самого моего рацпредложения 1959 года. Положительных эмоций от этого я получил сполна и даже похвастался на эту тему, вручая премию. Эта радость была омрачена, когда более 400 участников церемонии перешли в банкетный зал и теперь их можно было разглядеть поближе.
Знакомых было не мало, но среди них я не нашел ни одного, с кем работал в 1956–1961 годах.
Не зря за «горячий стаж» пенсия положена с пятидесяти лет…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.