СКРИПКА И ФАЛЬШИВЫЕ НОТЫ

СКРИПКА И ФАЛЬШИВЫЕ НОТЫ

Пребывание в Ницце с самого начала было организовано Матиссом самым строжайшим образом. Когда он не писал, он лепил, сообщает Жорж Бессон… На следующий день после приезда в отель Бо-Риваж Матисс, по всей видимости, уже спланировал свою суровую и полную трудов жизнь: утренняя работа и работа во второй половине дня, состоявшая некоторое время из сеансов лепки в Школе декоративных искусств в Ницце со скульптуры «Ночь» Микеланджело, скромный завтрак в закусочной, затем час на площади Массена под зонтом кафе Помель и еще час игры на скрипке в дальней ванной комнате отеля, — «чтобы не досаждать соседям».

В связи с этим следует заметить, что, по примеру Энгра, который поначалу зарабатывал себе на жизнь как скрипач ^[331] и играл (хоть это и ставилось под сомнение) виртуозно и даже очаровал на вилле Медичи своего аккомпаниатора, молодого Гуно, и так же, как Делакруа, великолепно владевший смычком и чуть не отдавший предпочтение музыке, Анри Матисс долго занимался скрипкой.

Нет ничего удивительного в том, что три художника пытались перенести на полотно музыкальный арабеск.

Однако, если верить Гастону Бернхейму, Матисс, видимо, не был исполнителем класса Энгра и Делакруа. Вот довольно забавная история. «Матисс, бравший уроки игры на скрипке у Парана, послал ему в качестве гонорара великолепный рисунок со следующей надписью: „За все мои фальшивые ноты“. Уроки продолжались, и однажды Паран сказал ему: „Что у вас в ушах, Матисс, вата, что ли? Все фальшиво“. — „Вижу, куда вы клоните, — сказал Матисс. — Вам хочется получить еще один рисунок за мои фальшивые ноты…“»

Истинную причину этой музыкальной мании мне открыла мадам Матисс после смерти художника. Когда я заговорил с ней о кератите, который угрожал зрению Матисса в последние годы жизни, то вдова художника сказала мне нечто удивительное: «Эта болезнь, должно быть, была у него давно, и сколько я знала моего мужа, его всегда мучил страх потерять зрение. Поэтому, когда мы окончательно обосновались в Ницце в 1918 году, преследуемый этой мыслью, он стал серьезно заниматься скрипкой, а когда я однажды спросила у него, зачем он это делает, Анри ответил мне просто: „Я боюсь, что потеряю зрение и не смогу больше писать. Поэтому я подумал: слепой вынужден отказаться от живописи, но не от музыки… Тогда я смогу пойти по дворам и играть на скрипке. Таким образом я смог бы заработать на пропитание тебе, Марго и себе“».