ПРЕДКИ

ПРЕДКИ

Родословная нашего героя весьма туманная. Сам Григорьев знал предков только на уровне родителей своих родителей. О деде по отцу он в замечательных мемуарах «Мои литературные и нравственные скитальчества» писал так: «Пришел он в Москву из северо-восточной стороны в нагольном полушубке, пробил себе дорогу лбом». Внук даже, видимо, не знал точно, откуда дед был родом: из Ярославля, Костромы, Вятки, Перми? Нагольный полушубок провоцировал биографов Григорьева на утверждение крестьянских корней деда. Однако разыскания Г.А. Федорова значительно изменили картину, хотя и эта новая картина остается туманной. Федоров нашел в архиве свидетельство, выданное деду, Ивану Григорьевичу Григорьеву, в 1803 году Московской управой благочиния для получения дворянской грамоты. И в этом свидетельстве говорится, что Иван Григорьевич — «из обер-офицерских детей». Эта фраза явилась основанием для внесения соответствующей строки в родословную книгу дворянства Московской губернии. Там это выглядит как документ. Но когда мы еще узнали про свидетельство для получения И.Г. Григорьевым дворянского звания, то непонятно, зачем ему нужно было хлопотать о дворянском достоинстве: в XVIII веке любой офицер был потомственным дворянином и его дети от рождения становились дворянами.

Боюсь, что свидетельство Иван Григорьевич получил по знакомству и никаких документов о своем «офицерском» происхождении не представлял. В свидетельстве присутствует еще такая несуразица: сказано, что получателю в декабре 1803 года — 41 год, то есть родился он в 1762 году. И тут же, в послужном списке сообщается: «в службу вступил… в Волоколамскую воеводскую канцелярию копиистом 1770-го июля 25-го». Но даже если мальчик был вундеркиндом, его не взяли бы восьмилетним на службу! Причем эта дата не подтверждается никаким документом, и лишь следующая дата, 1777 год, приводится, согласно указу Московской губернской канцелярии. То есть опять здесь чувствуется «блат»: дед на целых семь лет увеличил свой служебный стаж! В XVIII веке такие случаи были, наверное, обычны: новорожденных детей записывали в армию, чтобы, пока ребенок подрастет, ему уж и хороший чин подошел.

Значит, реально дед поступил на службу в 1777 году пятнадцатилетним юношей, очевидно, уже достаточно грамотным. А затем рачительно трудился подканцеляристом, канцеляристом, казначеем, получал за старательность награды и чины; в 1802 году он стал надворным советником, чиновником 7-го класса по табели о рангах, уже без всякого обер-офицерского происхождения имеющим право на потомственное дворянство.

А выходцем дед был из духовной среды. Г.А. Федоров установил, что по прибытии в Москву он жил в доме своего дяди Иоанна Иоаннова, протоиерея построенной в 1751 году красивой церкви Великомученика Никиты на Старой Басманной; дом священника был рядом (нынешний адрес: Гороховский переулок, 4; это не солидный корпус, с классическим портиком, Института геодезии, а примыкающее к нему слева, если смотреть на фасад с улицы, двухэтажное здание — оба они под № 4). Здесь, в этой церкви Иван Григорьевич и венчался в 1787 году, взяв в жены бывшую крепостную, но «уволенную вечно на волю» «дворовую девицу Марину Николаевну». Потом дед, будучи знаком со всем канцелярским миром Москвы, при получении дворянства выдал жену за происходящую из рода дворян Скобельцыных.

Духовное происхождение деда проявилось в постоянном чтении книг религиозного содержания. Вообще же он собрал большую библиотеку, где было много и светской литературы. Внук вспоминает, что она размещалась в нескольких сундуках. Дед был знаком с Н.И. Новиковым, знаменитым издателем и масоном; когда при Екатерине II Новиков был арестован и посажен в Шлиссельбургскую крепость за свою масонскую и издательскую деятельность, дед натерпелся страху, сжег все книги, подаренные ему Новиковым; внук был уверен, что и сам дед был тоже масоном.

Внук, слабовольный, хаотичный, безалаберный, контрасту цельных и волевых личностей, и «кряжевая», как он выражался, натура деда, напоминавшая ему Багрова из автобиографических очерков С.Т. Аксакова, притягивала его к себе, он мысленно разговаривал с покойным дедом, которого никогда не видал, ибо он умер до рождения внука. Ап. Григорьев вспоминал, что, любя в молодости бродить по ночному городу, он специально ходил к церкви Великомученика Никиты, к первому пристанищу деда в Москве, садился на паперть часовни и разговаривал с дедом, чуть ли не реально надеясь на появление предка… По крайней мере, говорит внук, дважды, в самые трудные, переломные моменты жизни, дед являлся ему во сне.

К началу XIX века дед зажил вольготной жизнью видного московского чиновника-дворянина. Как деликатно писал внук, «он, как и все, вероятно, брал если не взятки, то добровольные поборы»… Купил во Владимирской губернии деревеньку с крепостными душами, в Москве купил дом с садом на Малой Дмитровке (теперешней улице Чехова). Ныне это участки домов №25 и 27. Дом № 27, главный барский дом основательной каменной застройки, пережил московский пожар 1812 года, но конечно, весь выгорел внутри, и дед продал его остов. Дом и ныне существует.

Пошли дети. В 1788 году родился первенец Александр, будущий отец нашего Аполлона, в 1789-м — Екатерина, в 1800-м — Александра, в 1804-м — Николай. Детям, естественно, было дано хорошее образование. Александр учился в Благородном пансионе при Московском университете. Николай стал офицером. Менее известна жизнь дочерей. Кажется, они обе остались старыми девами, доживавшими свой век вместе с матерью в отцовской деревеньке. Лишь мельком вспоминал Ап. Григорьев о старшей, Екатерине Ивановне: «Натура страстная и даровитая, не вышедшая замуж по страшной гордости, она вся сосредоточилась в воспоминаниях прошедшего».

Александр Иванович, согласно формулярному списку 1829 года, начал работать копиистом с 1799 года в Главной соляной конторе Москвы, с июня 1802-го — подканцеляристом, через полгода — канцеляристом. Опять же, как и в случае с отцом, это была формальная запись для стажа: маловероятно, чтобы одиннадцатилетний мальчик начал служить в канцелярии!

В 1802—1806 годах он обучался в Благородном пансионе при Московском университете, а потом уже, по-видимому, реально начал служить, поступив в Правительствующий Сенат, получил самый низший, 14-го класса чин коллежского регистратора, а затем стал подниматься по чиновничьим ступенькам — в 1816 году дослужился до титулярного советника. У него уже выработалась дворянская, как сейчас говорят, ментальность: презирал духовное сословие, забыв, что сам из него происходил, любил блеснуть французским языком, сочинял в кругу близких комедии, по характеру был ироничным и добродушным.

Возможно, жизнь Александра Ивановича потекла бы по обычному чиновничье-дворянскому руслу, если бы не родовая страстная натура. Он влюбился в дочь семейного кучера (мы до сих пор не знаем точно, крепостного или вольноотпущенного; в ведомости о крещении родившегося Аполлона мать именуется «мещанской девицей»; но документам, связанным с семьей Григорьевых, не всегда можно верить: административные знакомства Александра Ивановича могли помочь утаить крепостное состояние матери). Родители решительно воспротивились этой страсти. Возможно, речь должна идти об одной матери Александра Ивановича, так как отца, кажется, уже не было в живых; Аполлон, со слов родителей, считал, что дед умер за год до его рождения; однако внук Аполлона Владимир Александрович предполагал, что деда мог хватить смертельный удар, когда он увидел, как далеко зашли молодые. Казалось бы, что стоило ему вспомнить свою молодость: ведь попович Иван Григорьевич женился на вольноотпущенной Марине Николаевне! Нет, что дозволено Юпитеру, не положено быку. Дворянскому (теперь уже) сыну невозможно жениться на бывшей крепостной. Александр Иванович сильно запил, это стоило ему потери престижного места в Сенате. В формулярном списке об этом периоде сказано деликатно: «В отставке был с 9-го декабря 1818 г. по 16 число февраля 1822 г.». Однако любовь зашла далеко, «мещанская девица» Татьяна Андреевна забеременела, и 16 июля 1822 года появился на свет Аполлон с тогдашним клеймом «незаконнорожденного». Через неделю родители отдали младенца в Императорский Московский воспитательный дом; очевидно, хорошо знавший юридические законы Александр Иванович с умыслом совершил эту акцию, были какие-то причины, и здесь опять всплывает вопрос о крепостном праве: в случае, если рожала незамужняя крепостная женщина, ребенок тоже должен был быть записан в крепостное состояние, а нахождение его в Воспитательном доме, под покровительством императрицы, сразу повышало его социальный статус — он становился мещанином. Так что помещение малыша в Воспитательный дом — весомый аргумент в пользу предположения о крепостной матери.

Александр Иванович не отличался «кряжевой» твердостью отца, но по отношению к любимой женщине, да еще при родившемся сыне, он проявил завидную непреклонность и добился-таки официальной женитьбы: в январе 1823 года состоялась свадьба. Я считаю, что подробный рассказ И.С. Тургенева в «Дворянском гнезде» о мытарствах в сходной ситуации родителей Лаврецкого во многом заимствован из биографии Ап. Григорьева: в марте 1858 года во время создания романа Тургенев несколько дней интенсивно общался с Григорьевым (дело происходило во Флоренции), и Григорьев мог подробно рассказывать писателю о своей жизни (я еще буду говорить о драматическом сюжете с изменой жены Григорьева, что тоже мог использовать Тургенев в «Дворянском гнезде»).

Несколько месяцев спустя родители забрали Аполлона из Воспитательного дома и Александр Иванович официально узаконил свое отцовство. Потом у родителей еще родились сын Николай и дочь Мария, но они прожили на свете всего по нескольку недель, так что первенец Аполлон остался единственным ребенком в семье. Потому и очень любимым. Любил родителей и Аполлон, но его значительно более поздние резкие отзывы об отце заставляют предполагать, что — хотя он ни разу в этом не признался, — возможно, подобное отталкивание объяснялось душевной раной юноши, узнавшего о своем «незаконном» рождении и о пребывании в Воспитательном доме.

Мать его Татьяна Андреевна не получила никакого образования, читала еле-еле, по складам, но была хорошей хозяйкой, лю­бящей матерью, по утрам расчесывающей волосы Полошеньке (так он именовался родителями) — даже когда он стал студентом. К сожалению, лет двадцать, до самой смерти в 1854 году ее мучила какая-то странная болезнь по нескольку дней в месяц: «глаза, в нормальное время умные и ясные, становились мутны и дики, желтые пятна выступали на нежном лице, появлялась на тонких губах зловещая улыбка». Но все же именно мать была главной в доме, на ней держалось хозяйство, добродушные и безвольные отец и сын беспрекословно ей подчинялись.

Не имея своего постоянного угла, семья Григорьевых несколько лет кочевала по Москве. Началась совместная жизнь родителей Аполлона с центра города. «Девица» Татьяна Андреевна проживала в доме вдовы А.С. Щеколдиной, который не сохранился; он стоял на углу Большого Палашевского переулка, на месте нынешнего дома № 2, и переулка Большого Козихинского. Именно в этом доме родился Аполлон. Крестили его в церкви Иоанна Богослова, расположенной между Тверским бульваром и Большой Бронной, как бы в продолжении Богословского переулка; в советские годы церковь была в ужасном состоянии, полуразрушена; ныне она восстановлена, приятно сияет новизной. По случайному стечению событий в этой церкви за 10 лет до Аполлона крестили А.И. Герцена. Крестной матерью Аполлона стала хозяйка дома А.С. Щеколдина, а крестным отцом – «квартальный надзиратель Гавриил Михайлов Ильинский».

В конце 1823-го или в начале 1824 года, возможно, из-за смерти сына Николая, родители перебрались в дом купца-раскольника И. И. Казина (Ап. Григорьев писал «Козин»), в большой двухэтажный дом, сдававшийся жильцам: кроме Григорьевых в нем жили еще чуть ли не 30 человек. Он и ныне существует (Малый Палашевский пер., 6) — почти радом с Тверской. Отсюда родители водили трехлетнего Аполлона смотреть процессию с гробом Александра I, следующую из Таганрога в Петербург, — Григорьев писал, что помнит это событие как бы «сквозь сон».

После смерти дочери Марии в 1827 году родители переехали почему-то на окраину, в Замоскворечье. Возможно, чтобы быть подальше от мест, пробуждающих тяжелые воспоминания. А может быть, их тянуло на свежий воздух, в мир садов и пустырей. Они сняли часть дома у штабс-капитанши О.Д. Ешевской, вдовы с двумя дочерьми. Дом вместе с подобным соседним одиноко стоял в Малом Спасоболвановском переулке; оба они не сохранились, находились на месте современного административного корпуса кондитерской фабрики «Рот-Фронт» (дом № 13/15; переулок теперь называется 2-м Новокузнецким). Напротив дома, на противоположной стороне переулка (дом № 10) находится церковь Спаса Преображения на Болвановке, давшая названия окрестным переулкам. В советские годы она, как и церковь Иоанна Богослова, была в разрушенном состоянии, ныне замечательно восстановлена во всей былой красе.

На купеческой и разночинной окраине Москвы два дворянских дома выглядели инородцами. Вот как описывает новое жилье родителей Ап. Григорьев: «Как теперь видится мне мрачный и ветхий дом с мезонином, полиняло-желтого цвета, с неизбежными алебастровыми украшениями на фасаде и чуть ли даже не с какими-то зверями на плачевно-старых воротах, дом с явными претензиями, дом с дворянской амбицией». А хозяин второго дома, «племянник вдовы, жил где-то в деревне, и дом долго стоял опустелый, только на мезонине его в таинственном заключении жила какая-то его воспитанница. И об этом мезонине, и об этой заключеннице, и о самом хозяине пустого дома, развратнике по сказаниям и фармазоне, ходили самые странные слухи».

Так Григорьев уже в раннем детстве столкнулся с темными и заманчивыми слухами и легендами, да он и сам по своей натуре страстно тянулся к таким слухам и легендам. С другой стороны, окраина, за которой располагались заводы и фабрики, впервые показала мальчику тогдашний рабочий люд.

За домом Ешевской находился большой сад, простиравшийся до Зацепы и отделявшийся от нее гнилым забором. Аполлон наблюдал сквозь щели забора, «как собирались и разыгрывались кулачные бои, как ватага мальчишек затевала дело, которое чем дальше шло, тем все больше и больше захватывало больших. О! как билось тогда мое сердце, — вспоминал Григорьев, — как мне хотелось тогда быть в толпе этих зачинающих дело мальчишек, мне, барчонку, которого держали в хлопках» (то есть в вате, в хлопке). «А в большие праздники водились тут хороводы фабричными».

В 1831-м или в начале 1832 года родители купили дом в том же Замоскворечье, но немного западнее, на улице Малая Полянка, и ныне благополучно существующей в относительно патриархальном виде, хотя и в нее вторглось современное многоэтажное строительство именно в квартале Григорьевых. И как раз дом Григорьевых, который так много видел на своем веку, был снесен в 1962 году, участок долго стоял пустым, как будто вырвали зуб, — все дома вокруг спокойно существовали, а тут — пустырь. Потом здесь построили унылый многоэтажный дом. Это дом № 12. Взорвали еще в тридцатых годах и церковь Спаса Преображения в Наливках, приходскую церковь Григорьевых, находившуюся в конце Малой Полянки, через несколько участков от дома родителей Аполлона. На фотографии 1915 года, где дом снят с севера, от центра города, за соседним домом хорошо видна колокольня церкви. А сейчас там тоже понастроены унылые коробки домов, и так как церковь взорвали до основания, то ее уже не восстановить. Сохранилось только легкое возвышение — это место сейчас занимает детская площадка во дворе между «строениями» 1 и 2 дома № 17/1 по 1-му Спасоналивкинскому переулку; у холмика можно видеть остатки церковного фундамента, а остатки церковной ограды сохранились на тротуарах у угла названного и Казанского переулков.

Дом Григорьевых был достаточно вместительным, как описывал Фет: каменный подвал с кухней и помещением для дворни; затем основной этаж, деревянный, состоящий из передней, коридоров и шести комнат (зала, гостиная, столовая, спальня, девичья, одна комната без названия — бывшая детская); наконец, вместительный мезонин под крышей, где были два отдельных помещения, в каждом по большой комнате, да еще с отгороженными спаленками.

К дому примыкали сад и довольно большой двор, где были и конюшня (отец стал держать пару лошадей), и коровник — корова приносила хозяевам свежие молоко, сливки, масло. Отец, видимо, поправил свое положение в чиновничьем мире — покупка дома с усадьбой тому верное доказательство.

В феврале 1822 года Александр Иванович поступил в Московскую казенную палату, а в ноябре, значит, вскоре после рождения Аполлона, стал штатным секретарем 2-го Департамента Московского городового магистрата. В 1842 году, в год окончания Аполлоном университета, отец все еще служил в этой должности, имея чин 9-го класса — титулярного советника (который давал право лишь на личное дворянство, а не на потомственное). Видимо, вскоре он вышел на пенсию, так как в московском адрес-календаре на 1846 год его уже нет в числе служащих.

Материальная жизнь семьи в тридцатых годах уже наладилась. А.А. Фет, пять лет (1839—1844) проживший на хлебах у Григорьевых, застал Александра Ивановича уже в достаточном довольствии: «Жалованье его, конечно, по тогдашнему времени было ничтожное, а размеров его дохода я даже приблизительно определить не берусь. Дело в том, что жили Григорьевы, если не изящно, зато в изобилии, благодаря занимаемой им должности. Лучшая провизия к рыбному и мясному столу появлялась из Охотного ряда даром. Полагаю, что корм пары лошадей и прекрасной молочной коровы, которых держали Григорьевы, им тоже ничего не стоил».

Крепостной дворни у Григорьевых было вначале четыре человека: кучер Василий, его жена Прасковья (старшая нянька и кухарка; она была вольной, но, овдовев, вышла по страстной любви за непутевого Василия и тем самым сама себя закрепостила), слуга Иван, младшая нянька и горничная Лукерья, да еще в дом были взяты из деревни дети, специально для Полошеньки — почти ровесник ему Ванюшка и чуть постарше Марина. Когда отец стал более зажиточным, он еще купил повара Игнатия. Лукерья тогда стала женой повара.

Жизнь родителей шла почти в обломовском духе, если не считать службы Александра Ивановича и потому необходимости приноравливаться к часам. Вставал хозяин рано, в начале восьмого, вскоре вставала и Татьяна Андреевна. Иван ставил самовар, Лукерья шла одевать и обувать Полошеньку (вот уж где была чистая обломовщина: мальчика одевали до тринадцатилетнего возраста). А когда Аполлон подрос, как вспоминал Фет, он уже сам будил родителей: садился в зале за рояль и сонатами заменял будильник. Семья собиралась в столовой, пила чай, Аполлону отец наливал большую кружку и клал немыслимо много сахару.

Затем Василий запрягал пару и отвозил хозяина в магистрат, а к двум часам, если только не было чрезвычайных происшествий (приезд начальства, ревизии и т. п.), привозил домой. Иногда, и довольно часто, Александр Иванович возвращался пешком, тогда Василий ехал за Аполлоном в университет. На двух часах дня служба отца и кончалась. Следовал сытнейший обед, потом родители отправлялись в спальню соснуть. А после сна, около пяти часов — чай, вроде английского «файвоклока». По праздникам ходили к обедне в Спасоналивкинскую церковь. Около восьми часов снова семейный сбор, вечерний чай. В девять слуги отпускались, шли на кухню ужинать и пьянствовать. Алкоголем злоупотребляли неслыханно. Когда Александр Иванович пожелал купить дом, то при поисках однажды сознательно отказался от добротного и дешево продававшегося дома только из-за того, что близко был кабак: пришлось бы ежедневно вытаскивать оттуда своих людей. Василий иногда и днем так напивался, что лошадьми правил хозяин, а позднее подросший Аполлон, поддерживая другой рукой Василия, чтобы не свалился под колеса. Да и Иван частенько напивался. Слушая споры Аполлона и его товарищей на философские темы и твердо запомнив имя «Гегель», пьяный Иван однажды при театральном разъезде крикнул на всю площадь вместо «карету Григорьева!» — «карету Гегеля!». За это он получил прозвище «Иван Гегель».

Молодые слуги Иван и Лукерья отличались вольным поведением, иногда ночи напролет пировали со своими соответственно любовницами и любовниками. Хозяева лениво пытались бороться с излишествами слуг: Александр Иванович по доброте своей чаще всего закрывал глаза, но иногда взрывался гневом, даже полицию призывал, а Татьяна Андреевна методично и постоянно отчитывала домашних, поедом их ела, но проку было мало: все продолжалось по-прежнему. Наверное, слуги про себя люто ненавидели «барыню», выскочившую из грязи в князи (Фет писал о ненависти Лукерьи), но внешне, конечно, не подавали вида.

К десяти часам хозяева отправлялись в спальню, но не на покой, а для семейного чтения вслух (читал, конечно, Алек­сандр Иванович) душещипательных сентиментальных романов. Чтение иногда затягивалось до часу ночи. Когда у сына Апол­лона появился домашний учитель С. И. Лебедев, он тоже был привлечен к вечерним чтениям, сменяя Александра Ивановича. Детская находилась рядом со спальней родителей, через стенку было довольно хорошо все слышно, и юный Аполлон обычно со страстью вслушивался в тексты читаемых романов и повестей, с детства вобрав в себя круг родительского чтения и регулярно не досыпая положенного мальчику срока.

А круг чтения был весьма разношерстным, включая и шедевры, и, как бы мы сейчас сказали, «ширпотреб»: «…читалось целым гуртом, безразлично… и Пушкин, и Марлинский, «История государства Российского», и «Иван Выжигин», и «Юрий Милославский» (перечислены произведения Н. М. Карамзина, Ф. В. Булгарина, М.Н. Загоскина. — Б.Е.), и романы Вальтера Скотта, выходившие тогда беспрестанно в переводах с французского. Чтение производилось пожирающее. Но в особенности с засосом, сластью, искреннейшею симпатиею и жадностью читались романы Радклиф, Жанлис, Дюкре-Дюмениля и Августа Лафонтена».

Да, видимо, главным чтивом, потребляемым с особенной «сластью», была литература юности Александра Ивановича (он приобщил к ней и более молодую жену), предромантическая и сентиментальная проза: «готические», то есть «черные» романы, полные мистики и приключений, и близкие к ним «рыцарские» романы, создаваемые англичанами, французами, немцами на грани XVIII и XIX веков. В отечественной литературе, как подчеркивал сын, отец тоже остановился на Державине и Карамзине; к Пушкину, понимая его великий талант, отнесся более сдержанно; Жуковского как-то обошел (слишком «заоблачно» для «земного» отца); Грибоедова и Рылеева считал очень талантливыми, но «злыми». Сын перейдет вскоре на следующий этап в развитии европейской культуры — романтический, он лишь начинал приобщаться к художественной литературе с помощью чтения вслух у родителей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.