Профессия Ивана Васильевича
Профессия Ивана Васильевича
Жаль, что большинство людей не ведут дневников. Память, конечно, инструмент прекрасный, но перенасыщенность информацией заслоняет многие яркие страницы прошлого.
Я тоже не хранил старых журналистских блокнотов, в которые записывал, кроме всякой ежедневной ерунды для газетной текучки, факты для будущих очерков.
А жаль.
Оговорюсь сразу, очерк об Иване Васильевиче Парфентьеве я в свое время написал. Было это в 1959 году.
Иван Васильевич надел очки, внимательно прочел мое сочинение.
– Интересно, – усмехнулся он, – как не про меня. Только, знаешь, не напечатают это.
– Да как же так, – удивился я, – напечатают.
Я тогда еще многого не понимал. Впервые был написан очерк о начальнике МУРа. Делал я его для журнала «Молодая гвардия».
В редакции очерк понравился, его запланировали в один из ближайших номеров. Но… Прошло некоторое время, и мне вернули рукопись.
– Почему? – взволновался я.
– Не волнуйся, – сказал мне главный редактор Виктор Полторацкий, – ты написал хорошо и интересно. Но есть другие соображения.
– Какие, Виктор Васильевич? Вы же говорите, что все это интересно.
Полторацкий посмотрел на меня печально:
– Запомни: кроме нашего умения, есть еще… – Он ткнул пальцем в потолок. – Я позвоню в журнал «Советская милиция», отнеси его туда.
Я так и сделал.
В милицейском журнале очерк провалялся дольше и был благополучно потерян.
Что интересно, через два года я познакомил Юлика Семенова с Парфентьевым. Вполне естественно, Юлиан немедленно попал под обаяние этого человека и написал о нем блистательный очерк для журнала «Москва».
Это сочинение разделило судьбу моего материала под названием «Комиссар».
А Иван Васильевич, хитро усмехаясь, сказал нам:
– Я же предупреждал.
Тогда я еще не знал, что в то былинное время ценился не профессионализм, а умение подлаживаться к партийному руководству города. А у Парфентьева это не очень получалось. Многие наверху считали его слишком прямолинейным и плохо управляемым.
Но давайте по порядку.
Надо сказать, что с 1933 года работа уголовного розыска для печати была засекречена.
И только в 1957 году на прилавки магазинов легла книга Аркадия Адамова «Дело „пестрых“».
Наверное, после знаменитого романа У. Коллинза «Лунный камень» в Москве не было такого ажиотажа. Это вообще был первый роман, где появилось слово «МУР».
Я работал тогда в газете «Московский комсомолец». Аркадий Адамов пришел к нам в редакцию и рассказал много интересного о работе МУРа. А через несколько месяцев были закончены съемки фильма «Дело „пестрых“».
Один из первых показов нового фильма состоялся в нашей редакции.
Аркадий Адамов привел к нам в гости Парфентьева.
Вот уж никак я не ожидал, что легендарный комиссар милиции окажется невысоким плотным человеком. Тем более что в фильме его играл весьма импозантный актер Владимир Кенигсон.
После просмотра, когда мы собрались в комнате, где у нас происходили редакционные совещания, главный редактор Миша Борисов сказал мне:
– Иди к Парфентьеву, договаривайся о материале.
– Иван Васильевич, – протиснулся я к начальнику МУРа, – мы бы хотели написать о вашей службе.
– Хорошее дело, – прищурился Парфентьев, – получи разрешение и приходи. Я тебе помогу.
Это сейчас можно сравнительно легко попасть на Петровку, а тогда…
В общем, через три месяца я все же прорвался в МУР. Парфентьев принял меня сразу. Войдя в кабинет, я несколько растерялся.
За столом сидел Парфентьев в синей с серебряными погонами форме комиссара милиции и чинил зажигалку.
Он кивнул мне, чтобы я сел, и продолжал вставлять в латунный корпус длинную, гибкую пружину.
Она все время выскакивала и вырывалась у него из рук. Наконец ему удалось поставить ее на место, он отложил зажигалку, встал и протянул мне руку.
– Пробился все-таки. Молодец, – одобрительно сказал он. – Знаешь что, ты у нас походи, с ребятами познакомься, приглядись. Ко мне можешь приходить в любое время.
Меня сначала отправили в отдел, занимающийся борьбой с мошенниками, к молодому оперу Эдику Айрапетову.
Материал для первой публикации я собирал скрупулезно и тщательно. Кочевал со своим блокнотом из отдела в отдел, записывая занимательные истории, ездил с оперативниками на обыски и задержания.
Собрав полный блокнот историй, я пошел к Парфентьеву.
– Ну, ты еще не сбежал? – засмеялся он. – Насобирал кошмарных историй? Ты наших ребят меньше слушай, они столько знают, что вполне на целое собрание сочинений наговорить смогут. Ты пока все эти ужасы забудь, сейчас очень важна профилактика преступлений. Предотвращение противоправных действий – наша важнейшая задача. Вытащить человека из дерьма гораздо легче, чем ловить его потом.
Это предложение мне явно не понравилось. Писать о каких-то душеспасительных беседах, в то время как сыщики ловят матерых уголовников.
Но чем больше я разговаривал с оперативниками, которые занимались профилактикой, тем интереснее было работать.
Меня знакомили с подопечными, позволяли встречаться с ними и разговаривать.
Так за короткое время я узнал о нескольких трагических судьбах.
Генеральный секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев как раз в те далекие времена встретился на своей крымской даче с писавшим ему письма раскаявшимся уголовником.
Я не знаю, как сложилась жизнь собеседника Хрущева, но профилактическая работа стала чудовищно модной.
Опять заговорили о перековке, о новых социалистических методах воспитания.
Но тогда, в МУРе, я еще этого не знал и заинтересованно выслушивал истории бывших воров и налетчиков.
Когда у меня скопился материал, я пришел к Парфентьеву.
Время было позднее. Иван Васильевич налил мне стакан крепчайшего чая, достал бутерброды, завернутые в жирную бумагу:
– Ешь. Бутерброды с домашними котлетами, очень вкусные.
Мы пили чай, и я рассказывал ему о своих встречах с «завязавшими» уголовниками.
– Ты не очень-то увлекайся их рассказами. Запомни: уголовники и шлюхи наврут такое, что вашему брату журналисту самому не придумать. Ты вот три истории рассказал. Гаврилова, домушника, я хорошо знаю. Этот вполне завязать может. А остальные… Знаешь поговорку: «Жид крещеный, конь леченый, вор прощеный…»
Комиссар так и не успел договорить. Дверь кабинета раскрылась, и влетел Эдик Айрапетов:
– Иван Васильевич! На Трубной в квартире троих завалили.
– Еду.
Парфентьев открыл ящик стола, вынул пистолет в кобуре без крышки, приладил ее на ремень.
– Ну, чего сидишь? Хотел увидеть кошмарную историю, вот она и случилась. Поехали.
В переулке на Трубной мы вошли в приземистый двухэтажный дом. У подъезда стояла «скорая» и несколько оперативных машин.
На ступеньках сидели младший лейтенант и огромная овчарка.
– Ну что? – спросил его Парфентьев.
– Довела до трамвайной остановки, там след потеряла, товарищ комиссар.
– И то дело. Где скорая?
– В квартире.
– Кто там еще?
– Следак из прокуратуры.
– Пошли. – Это относилось ко мне.
Мы поднялись на второй этаж, вошли в распахнутую дверь квартиры.
Я почувствовал странный, назойливый запах. И никак не мог понять, чем пахнет. Только под утро, когда я шел домой по пустым рассветным бульварам, понял, что это запах людской крови. Убийцы зарубили топором всю семью – мужа, жену и двоих детей.
А пока я находился в квартире и наблюдал за работой опергруппы.
– Стой здесь и смотри. Никуда не лезь и руками ничего не трогай, а то оставишь пальчики, и потянет тебя прокуратура за убийство, – усмехнулся Парфентьев.
Через некоторое время ко мне подошел Эдик Айрапетов. Я уже разбирался в муровской структуре и поэтому удивился:
– Ты что здесь делаешь? Это же особо тяжкие.
– Моих клиентов замочили. Это татары-золотишники. У нас были данные, что они крупную партию «рыжья» должны купить.
– Что именно?
– Золотые десятки. Пойдем, я тебе их тайник покажу.
В одной из комнат кровать с никелированными шишаками была выдвинута на середину. В углу часть пола была поднята, как крышка.
– Смотри. – Эдик посветил фонарем.
На оцинкованном дне тайника сиротливо лежало колечко с каким-то камушком. Видимо, второпях убийцы его не заметили.
Мы вышли из этой квартиры на рассвете. Город был тихим и сонным.
– Тебя отвезти? – спросил Парфентьев.
– Не надо, я живу рядом.
Я шел по утренней Москве, привычной и до слез знакомой, а перед глазами стояли носилки с трупами, которые проносили санитары мимо меня. Откинулся брезент, и я увидел вместо лица кровавую кашу.
Тогда, впервые столкнувшись с убийством, я думал о том, что жизнь не такая уж длинная. В любой момент может появиться урка с топором и…
И тогда не по книге Адамова, а по тому, что я увидел этой ночью, я понял, что такое работа сотрудника угрозыска.
В квартире убитых, в отличие от фильма «Дело „пестрых“», Парфентьев не командовал, не распоряжался громогласно.
Он о чем-то тихо говорил оперативникам, они ему что-то рассказывали. Не было трагизма и патетики.
Люди работали. Делали свое привычное дело. Я до сих пор помню ребят-сыщиков, на рассвете куривших у машины. Лица у них были усталые, как у людей, выполнивших тяжелую и неприятную работу.
По сей день я благодарен Ивану Васильевичу, что он взял меня на это убийство. Именно в этой, пахнущей кровью квартире я впервые узнал, что такое сыск.
На следующий день, когда пришел в МУР, я встретил комиссара в коридоре, во всем его мундирном блеске. Он ехал в горком партии.
– Ну, – усмехнулся он, – кошмары не снились?
– Пока нет.
– Ну и хорошо. Я часика через два вернусь и разыщу тебя.
Конечно, об Иване Васильевиче Парфентьеве можно написать не очерк, а целую книгу.
Он начинал свою работу постовым милиционером и закончил комиссаром милиции третьего ранга.
От постового – до начальника МУРа.
В 1950 году, за семь лет до нашего знакомства, он ликвидировал одну из самых страшных банд – банду Пашки Америки.
Он никогда не любил говорить о своих делах. Предпочитал рассказывать о Сергее Дерковском, Владимире Чванове, Игоре Скорине.
Не знаю, была это скромность или осторожность человека, начавшего свой путь в органах при самых кровавых наркомах. Не знаю. Знаю только одно – он был первым начальником МУРа, издавшим книгу своих криминальных историй.
К сожалению, она так и не была переиздана.
Так уж случилось, что мне пришлось уехать из Москвы, а когда через год с лишним я вернулся, Иван Васильевич ушел из МУРа, в котором командовал больше десяти лет. Это был абсолютный рекорд. Ни один начальник не продержался столько на своем посту.
Конечно, отправить такого профессионала сыска, как Парфентьев, командовать Управлением вневедомственной охраны было не по-хозяйски.
Но кто тогда об этом думал?
Власть прощает себе всё, не прощая своим защитникам даже маленьких промахов.
Мы продолжали встречаться. Иван Васильевич приезжал к нам в редакцию. Мы часто собирались за рюмкой в его квартире.
Иван Васильевич работал над новой книгой. Мне довелось читать отрывки из нее. Но где она?
После смерти Ивана Васильевича я пытался разыскать эту рукопись, чтобы издать вместе обе книги, но так и не нашел.
Конечно, можно было написать о громких делах, погонях и засадах. Но я решил написать о человеке, который терпеливо возился с начинающим журналистом, показывая ему изнанку жизни и делая так, чтобы эта изнанка не вызвала у него психологического отторжения.
Многие мои коллеги любят формулировку «прирожденный сыщик». Так не бывает. Человек рождается не для того, чтобы разгребать кровь, горечь и грязь.
Оперативниками становятся по стечению жизненных обстоятельств. Сыщик – это профессия. А понятие это состоит из многих компонентов. За много лет работы в криминальной теме я убедился, что плохой человек не станет хорошим сыщиком. Потому что в этой профессии главное – прикоснуться сердцем к чужой беде.
Конечно, нынче, говоря об Иване Васильевиче Парфентьеве, многие люди вспоминают разное.
Я видел людей, которые на дух не переносили начальника МУРа, считая его слишком жестким человеком. Но есть и те, которые вспоминают о нем тепло и добро.
Мне не довелось присутствовать при том, как комиссар Парфентьев устраивал разносы подчиненным. Правда, я видел, с какими лицами выходили из его кабинета мои муровские приятели.
Но я знаю и другого Парфентьева, заботившегося о бытовых нуждах своих сотрудников.
Сегодня, когда я пишу этот материал, я вспоминаю веселого, лукавого человека. Я вспоминаю бойкую скороговорку и прищуренные глаза.
Один раз, на Трубной, я видел сыщика Парфентьева. Он был собран, стремителен и немногословен. Лицо его было жестким и злым.
В жизни каждого человека есть этапные, знаковые встречи, которые, как выясняется позже, оказывают влияние на всю оставшуюся жизнь. Дружба с Иваном Васильевичем помогла мне на долгие годы выбрать главное направление в моей работе.
И я всегда буду жалеть об ушедшем времени и стараться хоть мысленно вернуться обратно в пережитое. Потому что там рядом со мной жили все мои ушедшие друзья.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.