Часть XIV. «У нас на Брайтоне…»
Часть XIV. «У нас на Брайтоне…»
«Веселая мишпуха»
Со смещением «центра тяжести» русской песни из Европы в США разительно меняется репертуар. Что-то я не припомню действительно известного артиста из Штатов, кто бы пел в 70–80-х репертуар «а-ля рюс».
С началом третьей волны в эмиграции зазвучали в основном «одесские» песни, блатные песни, лагерные песни…
Наверное, это отчасти обусловлено контингентом первых граждан, приехавших «дышать свободою, пить виски с содою». Очень многие были, и правда, из Одессы, где эти песни никогда не забывали. Немало «новых американцев» состояли на Родине, мягко говоря, не в ладах с законом, а бывших уголовников власти тогда выпускали, в общем, легко и с охотой — они были типа нашего десанта в ответ на их пропаганду.
Но был, как мне кажется, еще один момент. К началу массовой эмиграции в СССР уже бурно развивалась магнитофонная культура, по рукам ходили километры пленок Владимира Высоцкого, Аркадия Северного и «Братьев Жемчужных».
Качество, как правило, было нулевое, но сам материал нравился народу безоговорочно. Что происходит на новой Родине в стране победившего империализма, где все можно? Наши люди захотели этих песен в исполнении профессиональных музыкантов — благо среди отъезжающих их было немерено — и они их получили. В 1977 году в Канаде выходит альбом выпускника одесской школы им. Столярского Алика Ошмянского — «От Алика с любовью».
В то же время в Нью-Йорке записывает пластинку «Из Америки — с улыбкой» выпускник консерватории Виктор Шульман. В 1978 году два бывших рижанина Лев Пильщик и Григорий Димант выпускают по сольному альбому. В 1979 году на рынке появляется первый сольник бывшего солиста «Самоцветов» Анатолия Могилевского, одновременно выходит первая пластинка у контрабасиста ансамбля «Дружба» Вилли Токарева…
Чуть позже брайтонцы услышат творения выпускника дирижерско-хорового факультета музыкального училища Михаила Гулько и однокашника Аллы Пугачевой по училищу им. Ипполитова-Иванова, руководителя ансамбля «Лейся, песня!» Михаила Шуфутинского.
«Блатняк» запели профессионалы. «Запрещенные песни», сделанные в СССР и за границей, хоть и являются составляющими жанровой музыки, — отличаются коренным образом. Наш андеграунд был подпольным в прямом смысле слова.
Северный, Комар, Шандриков были самодеятельными артистами, не состоящими на службе ни в каких государственных концертных организациях, часто не имели даже музыкального образования. А если и имели, то работали в лучшем случае в ресторанах. На моей памяти только Розенбаум, будучи официальным артистом «Ленконцерта», решился записать «блатной» альбом. Успех советского творческого подполья во многом определяется тем, что эти люди жили практически той жизнью шальной, о которой пели. Личность человеческая и творческая переплетались настолько, что кто и где — было не разобрать. Значительная часть исполнителей из той плеяды отсидели, пусть не конкретно за песни, как Новиков, но тем не менее… Был такой опыт у Шандрикова, Шеваловского, Беляева, Комара, Юрия Борисова, Звездинского. У многих были проблемы с алкоголем. Те же Северный, Шандриков, Комар, Борисов, Агафонов пили… Но творили, тем не менее.
А в эмиграции — прямо противоположная картина, хотя, повторюсь, работали все в одном жанре. За кордоном петь «блатняк» стали бывшие официально-признанные артисты. С образованием, с поставленными голосами. На новой родине их никто за «Мурку» не гонял и не сажал, значит, могли записываться качественно, на хорошей аппаратуре, а не как у нас — микрофон на прищепку и одеялом окно закрыть для звукоизоляции. Кроме того, эмигранты сразу понимали, что записывают материал на продажу. Наши же самородки писались просто так, в кайф, под настроение, за бутылку. Ну, давали иногда Северному или еще кому рублей триста за концерт. Это что, деньги? Даже в советское время это было не бог весть что.
Нашим подпольным исполнителям приходилось «прятаться по подвалам и ночным ДК, чтобы сыграть очередной концерт», в распоряжении же эмигрантов оказались прекрасные студии, музыканты и звукорежиссеры. Теперь успех или провал альбома зависел исключительно от качества материала, уровня игры музыкантов, аранжировки. И, конечно, подачи самого исполнителя.
Едва оказавшись в свободном мире, артисты третьей волны принялись записывать песни. Зачем они это делали?
Пластинка — визитная карточка для певца, способ показать товар лицом, понравиться публике, а главное — возможность получить работу.
Первые альбомы отразили метания ошалевших от отсутствия худсоветов артистов.
Что петь? Чем удивлять зрителя?
Кто-то сразу кидается в омут «запрещенных» песен, напевая одесско-ресторанную тематику. Другие словно продолжают оставаться на советской сцене — поют и записывают репертуар фестиваля «Песня-75».
Однако быстро становится понятно, что со старым багажом в новом поезде делать нечего. Публика требовала чего-то поинтереснее.
* * *
Брайтон-Бич образца конца 60-х — район с дурной репутацией. Эта окраина Бруклина оказалась прочно оккупирована чернокожими, латиносами и выходцам из стран Карибского бассейна. Работать и созидать этим парням было не особенно по нраву, зато отведать нового кайфа или пощекотать перышком забредшего случайно с соседнего Кони-Айленда прохожего было любимым развлечением. Полиция предпочитала оставить эту местность в качестве заповедника, на практике наблюдая работу естественного отбора. Но им помешали «браконьеры» — крепкие еврейские ребята, которым очень глянулся этот уютный уголок на берегу океана, так похожий на любимую Одессу. И понеслось. Оседлав подержанные «Харлеи», с цепями и дубинками в руках, одесситы, минчане и киевляне живо разъяснили непонятливым аборигенам правила старинной английской игры «поло».
Начало 80-х — время рассвета Брайтона. Повсюду открываются небольшие лавочки и большие магазины, салоны красоты, кафе и рестораны. Калейдоскоп названий манит: «Гамбринус», «Садко», «Жемчужина», «Баба Яга», «Одесса», «Зодиак», «Националь», «Приморский», «Метрополь»…
Битва за клиента ведется не столько на кухне, сколько на сцене. Владельцы плетут византийские интриги, заманивая к себе хорошего вокалиста.
В 1985 году на дебютной пластинке «Любимый» бывшая киевлянка и первая «звезда» брайтонских кабаков Люба Успенская запишет «песню-путеводитель»:
У нас на Брайтоне веселая мешпуха,
У нас на Брайтоне отличные дела,
Ты здесь услышишь, если ты имеешь ухо,
Что иммиграция смогла и не смогла.
Люблю по Брайтону пройтись в хороший вечер
И посмотреть на наших брайтонских девчат,
Здесь могут быть незабываемые встречи,
Здесь, если надо, говорят или молчат.
Еще не поздно, еще не рано, не ухожу я из ресторана.
А я гуляю, а я хмелею и ни о чем не плачу, не жалею.
Зашелестела зелень в потайном кармане,
Пойду куда-нибудь с друзьями отдохнуть,
У Шуфутинского, у Миши-атамана,
Играют так, что и под утро не заснуть.
Пойду Каминского послушать в «Метрополе»,
Я без ума от гитариста из «Садко»,
Зайти в «Кавказ» имею собственную волю,
Чтобы услышать всем известного Гулько
В «Приморском» слушаю я русского Том Джонса,
Я в «Зодиак» бегу и в дождик, и в мороз,
В «Националь» спешу я до восхода солнца,
Там Могилевский, там красотки Систерс Роуз.
В «Одессе-маме» музыкальная стихия,
Там Вилли Токарев, там Людмер, там Грушко,
И обязательно поеду я в Россию,
Хотя Россия далеко и высоко.
У нас на Брайтоне живут интеллигенты,
Живут богатые и бедные живут.
Про Брайтон-Бич по свету носятся легенды
И нас веселою мешпухою зовут.
Эта композиция стала объектом пристальнейшего изучения меломанов. Кого-то мы знали, но некоторые имена оставались абсолютной загадкой. Понятно было одно: там, в далекой Америке, на загадочном Брайтоне расцвела какая-то другая эстрада, со своими кумирами, хитами и конкурсами.
К концу 80-х сквозь проржавевшие в «железном занавесе» отверстия мы уже смогли более-менее понять расклад в эмигрантском шоу-бизе. Немало помогла этому кассета, записанная эмигрантской поэтессой и певицей Татьяной Лебединской.
Назывался альбом… «Могучая кучка». Сборник пародий открывался посвящением «голливудскому атаману» Михаилу Шуфутинскому, далее шли музыкальные эпиграммы в адрес Любы Успенской, Анатолия Могилевского, Михаила Гулько, Вилли Токарева и Анатолия Днепрова.
Автор «народной» песни «Не пишите мне писем, дорогая графиня» один из лучших поэтов русского зарубежья Таня Лебединская. Нью-Йорк, 90-е годы.
На артистов непопулярных пародий не пишут. Трек-лист кассеты абсолютно точно отразил имена тех, кто был по-настоящему любим публикой. И неспроста Лебединская начала с Шуфутинского.
Михаил Захарович оказался одним из немногих музыкантов третьей волны, кого можно было назвать профи экстра-класса. К моменту эмиграции он успел получить солидное музыкальное образование, поработать руководителем столичных ансамблей; в совершенстве владел искусством оркестровки, имел большой опыт работы в студиях.
Вдобавок ко всему незадолго до отъезда прошел школу работы в ресторанном ансамбле не где-нибудь, а в Магадане.
Именно Шуфутинскому принадлежит заслуга в создании профессиональной эстрады третьей волны. Практически все получившие настоящую известность проекты были записаны с его участием. Он делал аранжировки для альбомов Михаила Гулько («Синее небо России» и «Сожженные мосты»), Анатолия Могилевского («У нас в Одессе это не едят» и «Я вас люблю, мадам»), Любы Успенской («Любимый»). А еще для Марины Львовской, Майи Розовой, Яна Бала, Веры Северной…
Кроме того, Михаил Захарович создал ансамбль «Атаман», с которым выступал и записывал каждый год по сольному проекту.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.