Глава 16 Независимость

Глава 16

Независимость

Не знаю, как ему это удалось, но мой измученный организм все-таки справился с эмфиземой. Внутренние органы, которым хорошенько досталось, все же не отказали, выдержали напряжение, и спустя несколько дней я была вне опасности.

Когда меня выписывали, я чуть не плакала от облегчения. А через неделю достаточно окрепла, чтобы лететь во Францию на второй курс лечения. Как и в прошлый раз, мама поехала со мной, а потом, когда я устроилась в клинике, вернулась домой.

Я с любопытством ждала, какие чудеса будут проделывать со мной на этот раз.

— Вы должны пробовать есть нормальную пищу, — сказал доктор Фрассон. Он объяснил, что теперь я буду вставлять трубку в желудок только на ночь.

Поэтому в первый же вечер я направилась в столовую. Смущенно, словно новичок в незнакомой школе, я села за стол. Все вокруг непринужденно болтали.

Парень приблизительно моего возраста подошел ко мне и уселся рядом. На ломаном английском он объяснил, что его зовут Ален и что он попал в аварию на мотоцикле.

— У меня с правой стороны лица стальная пластина под кожей, — сказал он. Я внимательно посмотрела на его лицо и не увидела ни единого шрама. Это вселило в меня уверенность.

Пока я ковыряла пюре из вареной моркови, Ален поддерживал беседу. Он рассказал, что бывал в Манчестере по работе. Он казался таким милым и дружелюбным. Но каждый раз, когда я пыталась ему отвечать, у меня то еда вылетала изо рта, то из носа текло.

Это было унизительно. Но, возвращаясь в свою комнату, я тем не менее улыбалась. Я впервые за много месяцев ела в присутствии посторонних. А еще мне удалось поболтать с молодым человеком и при этом не впасть в панику. Это прогресс!

Шли дни. Я почти все время проводила с Аленом. Мы смотрели фильмы на DVD или играли в бильярд. Он оставлял для меня баночки колы, которые давали на ланч, и переводил меню.

— Сегодня у нас на обед крабы, — усмехался он.

— Крабы? Ты уверен, что правильно перевел?

Ален был милым, симпатичным парнем, но я испытывала к нему только дружеские чувства. Мой мозг просто отказывался работать в ином направлении. Я и помыслить не могла о сексе, о любви или даже просто представить, что кому-то понравилась. Мне было достаточно того, что Ален не убегает с криком при виде меня, и я могу сидеть рядом с ним и не думать о том, что он собирается на меня напасть.

Через десять дней пришла пора возвращаться домой.

— Мы должны поддерживать связь, — улыбнулся Ален. Мы обменялись электронными адресами. Я поверить не могла! После всего, что со мной случилось, я сумела найти нового друга. Более того, этим другом стал мужчина! Клиника помогала мне не только физически. Да, шрамы выглядели намного лучше, и лицо стало гораздо подвижнее, но не менее важным было то, что пребывание здесь помогло мне в эмоциональном плане.

Интересно, что подумают мама с папой? Они заметят перемены? — гадала я, сидя в такси по дороге в аэропорт Монпелье. Мне отчаянно хотелось, чтобы они мной гордились, чтобы порадовались за меня. Они уже так настрадались! Не отходили от меня в больнице, даже предлагали свою кожу и глаза для пересадки. Они посвятили мне свою жизнь, пожертвовав многим. Забросили любимые телешоу, посиделки с друзьями в местном пабе, привычные чаепития. Мама взяла отпуск за свой счет, папа уделял мне все свое внимание. И все это без вопросов, без жалоб. Мне не хотелось, чтобы они разочаровались во мне или в лечении.

Заняв свое кресло на борту самолета, я сжала в руке крестик, который подарил мне один из прихожан моей церкви. Этот крест стал моим счастливым талисманом. Пока он со мной, мы не разобьемся и не взорвемся. Все будет хорошо. Остальные пассажиры входили в салон. Я заметила, как они смотрели на пустые места рядом со мной, потом на мое лицо — и проходили дальше. Никто не желал сидеть рядом. Мне хотелось стать невидимой. Неужели я настолько уродлива, что людям неприятно находиться рядом со мной? Я не хотела развивать эту мысль и только посмеялась в душе: как здорово, что у меня будет столько места! Салон постепенно заполнялся. И только когда не осталось других свободных мест, кто-то все-таки занял соседнее кресло. Это была молодая американка. Но я отвернулась от нее и уставилась в окно: если она смотрит на меня с отвращением, я просто не хочу этого знать.

Через два часа мы приземлились. У входа в зал прибытия меня встречали родители. Живот сжался от волнения. Заметят ли они хоть какие-то перемены?

— Кейт! Ты прекрасно выглядишь! — улыбнулась мама, и мы обнялись.

Я знала, что это не так, но мне было достаточно и того, что я выглядела немножко лучше, чем раньше.

Наступило Рождество. Мы все притворялись, будто радостно выскакиваем из комнат и спешим вниз, чтобы рассмотреть свои подарки. Но нынче дух Рождества обошел наш дом стороной. В прошлом году я была совсем иной — красивой, уверенной в себе. Весь мир лежал у моих ног. Я с нетерпением ждала начала работы на канале «Джуелри», была уверена, что 2008 год принесет мне удачу. Я мечтала о взлете карьеры, о том, что встречу мужчину своей мечты. И чем все это закончилось?

Когда мы открывали подарки, я знала, что все родные думают о том же. Какими наивными мы были тогда! Мы не знали, что нас ждет. Не знали, что наступающий год уготовил нам боль и страдания.

Обычно я получала в подарок на Рождество горы косметики и парфюмерии. Но в этом году никто не знал, что мне дарить. Ну для чего таким, как я, роскошная губная помада? Поэтому мне презентовали носки, заколки для волос, и я улыбалась, делая вид, что рада.

Мама с папой, Полом и Сьюзи пили вино и шампанское, я же налегала на лимонад. С момента нападения я не брала в рот ни капли спиртного — слишком боялась потерять контроль. Слава Богу, горло достаточно зажило и я могла есть протертые овощи и перекрученное мясо. Потом мы сидели в гостиной и играли в шарады.

Я обвела взглядом комнату, украшенную гирляндами и серебристой мишурой, и возблагодарила Бога за то, что у меня есть моя семья и мистер Джавад, и за то, что я по-прежнему жива.

Следующее Рождество будет гораздо лучше! — поклялась я себе. — Суд состоится, Дэнни и Стефан будут за решеткой, где им самое место.

В Новый год я снова была на лечении во Франции. На этот раз я смогла отправиться в поездку самостоятельно — мама с папой помахали мне на прощание в аэропорту Гатвика.

— Мы гордимся тобой! И всегда наготове — только позвони, и мы тотчас приедем к тебе, — сказала мама.

— Со мной все будет в порядке, — отвечала я, крепко целуя их. — Я вас люблю.

Путешествие прошло легче, чем прежде, и, прибыв в клинику, я почувствовала, что все мои тревоги уходят. И, хотя Ален уже уехал, я была рада вернуться. Все были ко мне очень добры и встретили меня радушно. Когда я, принимая душ, нечаянно устроила в комнате потоп, медсестры прибежали на помощь и принялись собирать воду простынями. Закончилось все тем, что мы все попадали на кровать от истерического хохота. А когда я пошла в столовую, компания из двух женщин средних лет и одного мужчины пригласила меня сесть с ними. И хотя они почти не говорили по-английски, в их обществе я чувствовала себя очень легко. У каждого из этих людей была своя проблема, своя боль. Они понимали, каково это — одним махом потерять все, что имеешь, и не задавали глупых вопросов. Даже когда я подавилась рыбной косточкой и закашлялась, то умудрилась найти в этой ситуации что-то забавное.

Наверно, они считают, что я какая-то чокнутая самоубийца-англичанка, — думала я, пока официантка стучала мне по спине.

Шло время. Я становилась все активнее: пошла в бассейн, хотя и предполагалось, что там мужчины увидят меня в бикини. Я уже не вздрагивала, когда терапевт распыляла воду мне в лицо. И однажды решила отправиться на прогулку вокруг деревни в одиночку.

Я нацепила солнцезащитные очки и, прежде чем успела передумать, вышла из комнаты, решив пройтись по магазинам. В деревне, конечно, было много посторонних. Они все шли мимо, по своим делам. И каждый раз, когда меня вдруг охватывал страх, я спешила напомнить себе, что они все либо пациенты, либо работники клиники. Они не причинят мне вреда.

— Ты сможешь это сделать, Кэти, — бормотала я себе под нос. Я старалась подавить желание кинуться назад, к себе в комнату, в безопасное убежище. И упрямо, гордо шла вперед. Я действительно это делаю! Я здесь гуляю сама, совсем одна! — подумала я — и тут же вступила в свежую, еще дымящуюся собачью кучку.

— У! Ничего себе! Вот раззява! — взвыла я и развернулась обратно, чтобы вымыть кроссовки. Но даже эта неприятность не испортила мне настроение.

Я, как ребенок, жаждала стать независимой. Постепенно я оживала. Спустя несколько дней пошла в магазин и купила себе карандаш для бровей. Я выбирала нужный оттенок, а в душе поздравляла себя с очередной маленькой победой.

Хотя другие пациенты приглашали меня посмотреть с ними телевизор или поиграть в домино, я предпочитала проводить время в одиночестве. Раньше, до нападения, я не любила оставаться одна. Я была стайным животным — или торчала на Facebook, или болтала с соседями. А после нападения я боялась. Со мной дома все время должен был кто-то находиться, помогать мне. Но теперь мне нравилось быть одной, размышлять в уютной тишине комнаты.

Странно! — думала я с улыбкой. — Теперь я чувствую себя в одиночестве комфортнее, чем раньше.

Лечение шло своим чередом. Массаж, гидротерапия, ультразвуковые процедуры. Каждый день я фотографировалась и по электронной почте отсылала снимки родителям и мистеру Джаваду, чтобы они могли следить за моими успехами. Конечно, как бы я ни мечтала о чуде, лицо по-прежнему было обезображено. Но мало-помалу шрамы разглаживались. Я все еще стеснялась своего вида, однако не отрицала перемен и цеплялась за надежду на лучшее, как утопающий за спасательный круг. Ты — не жертва, ты — выжившая! — снова и снова повторяла я про себя. Эти слова стали для меня мантрой, самовнушением. Медленно, шаг за шагом я убеждала себя смириться с тем, что произошло. Мою былую красоту не вернуть. Ну и что? Кто сказал, что пострадавшие от ожогов не могут быть красивыми? Мне почти удалось себя убедить. Почти.

Вдали от дома мне было проще не думать о грядущем повторном судебном заседании. Но в начале февраля, как только я вернулась из Франции, эта мысль обрушилась на меня, подобно лавине. Я осознавала, что, когда в следующий раз поеду в Ламалу, суд уже состоится. С тем или иным результатом, но он будет уже позади.

Я начала считать дни до того момента, когда снова встречусь с Дэнни. Вне безопасности клиники я рисковала опять погрузиться в прежнюю безысходность, отдаться панике. Снова запереться в спальне, страшась выйти на улицу. Там, во Франции, мне удалось многого добиться — я не хотела это потерять!

Мне нужно было держаться. Поэтому вместо того чтобы позволить ужасу поглотить меня, я ставила перед собой разные задачи, с которыми должна была справиться. Например, побрить ноги бритвой, хотя руки дрожали так, что мне с трудом удавалось держать станок. Или дурачиться со Сьюзи — пробовать наносить косметику поверх маски. Использование трубки для кормления, которую спустя восемь месяцев наконец удалили, пошло мне на пользу. Теперь же я могла сама пить высококалорийные коктейли и чувствовать себя нормальным человеком. Папа все время убеждал меня пробовать новые занятия, например самостоятельно покататься на машине.

— А что, если кто-нибудь попытается залезть в машину? — я затряслась от страха, чувствуя, что еще не готова к этому.

— Кэти, — печально улыбнулся папа. — Это тебе не Лондон. С тобой все будет нормально.

Я заблокировала все двери и на черепашьей скорости выехала со двора. Но уже через несколько минут заулыбалась. В салоне автомобиля я ощутила себя в безопасности и разъезжала по окрестностям, наслаждаясь свободой. Позже я смогла заставить себя ходить с мамой по магазинам, хотя и скрывала лицо, надевая широкополую шляпу, солнцезащитные очки и шарф.

Однажды мы зашли в какой-то магазин в соседнем городке. Мама двинулась дальше по проходу между стеллажами, а я задержалась, рассматривая что-то на витрине. Вдруг ко мне подошел один из служащих магазина и сорвал с моей головы шляпу. Он уставился на мою маску, мои шрамы, а потом с отвращением скривился. «Убирайся!» — завопил он. Я разрыдалась. Мне хотелось умереть. Просто исчезнуть. Мама подбежала ко мне, схватила за руку.

— Что случилось? — спросила она.

— Я сказал, убирайся! — снова закричал мужчина, и мы с мамой выбежали на улицу, обе в слезах. Она обняла меня и прижала к себе.

— Прости! Я должна была предусмотреть! Это моя вина, — всхлипнула мама.

— Ну при чем тут ты, мам? — фыркнула я, пытаясь успокоиться. — Это тот мужчина во всем виноват, а не ты. — В Интернете я вычитала, что в Азии женщины, облитые кислотой, считаются изгоями. Их сторонятся, называют изменщицами, распутницами. Он, наверное, подумал, что я чем-то заслужила подобное. Какая несправедливость!

Однако это был не единственный случай жестокого отношения ко мне. Некоторые люди отскакивали от меня, если я проходила рядом. А однажды какая-то женщина тащилась за нами по магазину, чтобы лучше рассмотреть меня. Она просто шла рядом, стараясь не отставать, и таращилась на мое лицо.

— Ну почему она не оставит меня в покое? — шептала я маме, чуть не плача. Это было просто ужасно. Я не могла понять, почему люди считали, что имеют право так пялиться на меня или комментировать мое увечье? Зачем делать мою внешность достоянием общественности? Если бы мое лицо покрывали прыщи или у меня не было руки, это наверняка не привлекало бы такого внимания.

Может, если обо мне снимут документальный фильм, люди поймут, — думала я. — Может, они разглядят за этой маской нормальную девушку, с такими же чувствами, как у остальных.

Идея снять такой фильм постепенно воплощалась в реальность. Мы с мамой еще не раз встречались с журналистами, а потом с режиссером по фамилии Криш, который захотел сделать фильм обо мне. Он просил разрешения снять пилотный ролик, чтобы показать производственным компаниям. Я согласилась.

Мне было странно снова оказаться перед камерой. Режиссер снимал, как я очищаю лицо и наношу на него мазь, а я вспоминала прежнюю жизнь. Вспоминала, как на телевидении давала советы людям, которые хотели найти себе пару. Как же это было давно!

— Ну, думаю, пока достаточно, — мягко сказал Криш, опуская камеру. — Я разошлю пленки по разным компаниям, посмотрим, кто из них заинтересуется. У меня хорошее предчувствие! — И действительно, кто-то заинтересовался. Правда, это значило, что, пока будут идти съемки, съемочная группа будет жить с нами, наблюдая за нашей жизнью.

— Ты уверена, что готова пойти на это, Кейт? — спросила мама, озабоченно нахмурившись. — Они будут рядом с тобой дома, в больнице и даже во Франции. Ты сможешь справиться со всем этим?

Я тоже думала об этом. Мне действительно было трудно доверять незнакомым людям, говорить о том, что со мной произошло. Но это очень важно. Если этим я помогу хоть одному человеку, который пострадал от ожогов, дело того стоит. Я подумала — если попросить, чтобы в съемочной группе были одни женщины, то я справлюсь.

— Уверена, — улыбнулась я, запихнув в рот несколько ягод черники. Вдруг на ковер закапала синеватая жидкость. Наверное, я неплотно закрыла клапан трубки (тогда я еще носила ее), и черничная кашица потекла на ковер, словно я описалась. Я нервно расхохоталась, стараясь закрыть трубку, а мама побежала на кухню за тряпкой, чтобы вытереть лужу.

— Я не могу ее закрыть, — с трудом произнесла я, и слезы от смеха покатились по пластику маски.

— Давай я попробую, — захихикала мама.

Мы смеялись до колик. С такими неприятностями и правда лучше справляться со смехом.

Я постоянно думала о повторном слушании. Ко мне вернулись старые страхи: и ужас оттого, что я буду находиться с Дэнни в одном помещении, где он может напасть на меня, и стыд при воспоминании об изнасиловании, и стресс оттого, что придется отвечать на вопросы. И опасение, что он может выйти сухим из воды. Но на этот раз все же имелось одно существенное отличие. Я стала гораздо сильнее. Я уже не была такой сломленной и нервной, как раньше. Я прошла долгий путь с тех пор, когда меня пугала каждая мелочь и я впадала в панику по малейшему поводу. На сей раз я была готова бороться за то, чтобы Дэнни получил по заслугам. Теперь он был слабым звеном, не я. И я не позволю его защитнику растоптать меня. Я буду решительной, настойчивой, бесстрашной — как в детстве. Правда на моей стороне. И когда накануне судебного заседания мы ехали в гостиницу на Брент-Кросс, я готовила себя к битве.

— У меня дежавю, — со вздохом сказала я маме, когда мы распаковывали чемоданы в моей комнате. Родители разместились в соседней. Но я знала, что в конце концов тоже буду спать там.

В тот вечер я обедала в ресторане гостиницы со своими друзьями — Донателлой, Сэм и Дейзи. Мы говорили о чем угодно, только не о предстоящем суде.

Мы просто компания друзей и собрались, чтобы вместе пообедать, — пыталась убедить себя я. Однако это было не так. Меня изуродовали, и через несколько часов мне предстояло снова оказаться в одном помещении с маньяком, который это сделал.

Когда я вернулась в комнату, мама усадила меня на кровать.

— Я знаю, что тебя ждет непростое испытание. Но я также знаю, что ты стала сильнее, — похлопала она меня по руке. — Ты выдержишь. Через несколько недель все будет окончено. Суд вынесет именно такое решение, какого ты ждешь, Кейт.

Я кивала, не осмеливаясь произнести ни слова. Потом приготовила серые брюки и рубашку, которые планировала надеть на следующий день, и забралась на кровать рядом с мамой. Я ворочалась всю ночь, покрывалась холодным потом от страха и молилась.

Наступило утро, мы поехали к зданию суда. Начинался второй раунд. На сей раз я не сдамся без боя.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.