Елизавета Алексеевна

Елизавета Алексеевна

Печальная императрица

Она не была Великой, как Екатерина II. Она не прославилась благотворительностью, как ее свекровь Мария Федоровна, или обаянием, как ее невестка Александра Федоровна, жена следующего императора (Николая I. Ее супруга, императора (Александра I, называли Великолепным и Победителем, самым красивым монархом Европы и самым обаятельным мужчиной России. (А она была его женой – любимой, нежеланной, прекрасной и очень несчастной, самой печальной императрицей Российской империи.

…В 1790 году Екатерина Великая задумала женить своего старшего внука. Александр был еще мал – всего тринадцать лет, но Екатерина уже успела объяснить ему его великое предназначение: стать императором Российской империи и править огромной страной мудро и справедливо, подобно великому Александру Македонскому. Внук, которого Екатерина, забрав у родителей, воспитывала сама в духе французских просветителей, предназначался ею в наследники – в обход ее собственного сына Павла. Александр был талантлив, образован, обаятелен, но его душа с раннего детства была расколота необходимостью угождать разом вольнодумной бабке и строгому педанту-отцу, которые между собой ладили весьма редко. Необходимость льстить и приспосабливаться к двум столь противоположным обществам рано воспитала в Александре скрытность и сдержанность, недоверчивость к людям, а также весьма противоречивые взгляды. От своих учителей великий князь усвоил идеи просвещения и гуманизма, высокие рыцарские идеалы и принципы уважения к человеку, а от отца – пристрастие к строгой дисциплине, военным парадам, тщеславие и некое безволие. Все важные решения принимали за него родители или бабка – так было и в вопросе выбора ему достойной супруги. Внуку еще не исполнилось и десяти лет, а Екатерина уже поручила своим дипломатам собрать сведения о всех европейских принцессах подходящего возраста. Особенное внимание императрицы привлекли три дочери баденского маркграфа, из которых особенно выделялась третья, Луиза, которая с ранних лет славилась на всю Европу и красотой, и умом. Граф Н.П. Румянцев, чрезвычайный посланник при германском сейме, по поручению Екатерины посетил Карлсруэ – столицу Баденского графства – и отписал императрице: «Madame, принцесса Луиза крепка и развита лучше, чем другие дети ее возраста. Она очень мила, хотя и не абсолютная красавица. Народ ее любит больше чем сестер. Хвалят характер и расценивают ее фигуру и свежесть как надежную гарантию здоровья». Сопровождавший Румянцева граф Е. Комаровский добавил: «Я ничего не видывал прелестнее и воздушнее ее талии, ловкости и приятности в обращении».

Екатерина осталась довольна полученными сведениями, к тому же графы Баденские славились здоровьем, плодовитостью и отсутствием вредных привычек и были с Романовыми в свойстве: сестра супруги маркграфа Вильгельмина-Луиза Гессен-Дармштадская, в крещении Наталья Алексеевна, была первой женой сына Екатерины Павла Петровича. В этом усмотрели промысел Божий, и юную принцессу с матерью и младшей сестрой пригласили в Россию на смотрины.

Третья дочь маркграфа Баденского Луиза-Мария-Августа родилась 13 января 1779 года в маленьком городке Карлсруэ. Девочка была слаба, и врачи опасались за ее жизнь, однако она выжила и уже скоро радовала семью резвостью ума и красотой, выделявшей ее даже в этом, славившемся красивыми женщинами, семействе. У Луизы были правильные, сравнимые с античными статуями, черты лица, роскошные белокурые волосы, огромные голубые глаза, тонкий стан и необыкновенная грациозность и легкость движений. Юную принцессу учили истории, географии, философии, литературе и языкам, в особенности французскому – с соседней Францией у маленького немецкого княжества были давние культурные связи. В тринадцать лет Луиза впервые покинула родную страну – чтобы навсегда обрести новую родину в далекой России.

В Петербург Луиза и ее младшая сестра Фредерика-Доротея прибыли 31 октября 1792 года. Им было тринадцать и одиннадцать лет – конечно, для брака они были слишком молоды, однако императрице не терпелось на них взглянуть. Румянцеву она писала: «Конечно, ввиду возраста принцесс, можно было бы еще отложить года на два приезд их в Россию, но я думаю, что, прибыв сюда ныне же, в самом этом возрасте, та или другая скорее привыкнет к стране, в которой ей предназначено провести остальную свою жизнь… Вы скажете, что я охотно принимаю на себя окончание их воспитания и устройство участи обеих. Склонность моего внука Александра будет руководить его выбором; ту, которая за выбором останется, я своевременно пристрою». Кроме того, в деле была замешана и политика: женатого великого князя народ воспринял бы уже как взрослого, следовательно, его с меньшими трудностями можно было бы короновать в обход отца.

На российскую императрицу и весь русский двор Луиза произвела самое хорошее впечатление. Императрица писала: «Эта старшая показалась всем, видевшим ее, очаровательным ребенком или, скорее, очаровательной молодой девушкой: я знаю, что дорогой она всех пленила… Из этого я вывожу заключение, что наш молодой человек будет очень разборчив, если она не победит его…». По словам статс-секретаря императрицы А.В. Храповицкого, «никто при виде ее не мог устоять перед ее обаянием». Графиня Головина, ставшая в дальнейшем близкой подругой принцессы Луизы, писала в своих воспоминаниях: «Мне бросились в глаза прелесть и грация принцессы Луизы; такое впечатление она произвела и на всех, которые видели ее до меня…Принцесса Луиза, соединяла невыразимую прелесть и грацию со сдержанностью и тактичностью… Ее ум, мягкий и тонкий, с крайней быстротой схватывал все, что могло его украсить… В ее разговоре отражалась свежесть ее юности, и к этому она присоединяла большую правильность понятий…У нее восхитительная талия, пепельно-серые волосы, спадающие локонами на шею, молочно-белая кожа, розовые щеки и очень приятно очерченный рот».

Будущему супругу и его семье Луизу представили через два дня. Юная принцесса сразу же очаровала Павла и его супругу, которая отозвалась о будущей невестке так: «Она не только хороша собой, но во всей ее фигуре есть особая привлекательность, которая способна возбудить любовь к ней. Она чарует обходительностью и чистосердечием». Впрочем, Александр и Луиза в первую встречу едва осмелились сказать друг другу пару слов, но уже скоро все замечали, с каким пылом будущие супруги смотрели друг на друга. Уже через неделю после знакомства, 9 ноября, Александр пишет матери: «La princesse Louise est tout afait charmante» (принцесса Луиза, безусловно, очаровательна). В свою очередь, Александр Павлович, который первоначально, по словам Луизы «не показался мне таким красивым, как мне его описали», впоследствии произвел сильное впечатление на юную принцессу: Александр был «наделен природным изяществом в высшей степени. Он высок ростом, строен, широкоплеч, у него легкая походка, благородные, правильные и нежные черты лица, гладко причесанные светло-каштановые волосы, глубоко сидящие голубые глаза и чарующая улыбка.

Акварель по портрету М.-Л.-Е. Виже-Лебрен, 1795 г.

От лица его веет силой и грацией, радушием и таинственностью». Юная пара проводила много времени вместе, гуляя и беседуя на возвышенные, как тогда полагалось, темы – впрочем, под бдительным присмотром свиты. Александр писал Луизе: «Мой милый друг. Я буду Вас любить всю жизнь», и в ответ получал: «Я тоже люблю Вас всем сердцем и буду любить Вас всю мою жизнь. Вы составите счастье моей жизни, если будете меня любить всегда, я не могу жить без вашей дружбы. Ваша преданнейшая и покорнейшая суженая Луиза». Мария Федоровна, мать Александра, в письме к Екатерине сообщала: «Господин Александр, во вчерашнем своем письме, пишет нам, что с «каждым днем прелестная Луиза все более и более ему нравится; в ней есть особенная кротость и скромность, которые чаруют, и что надобно быть каменным, чтобы не любить ее». Таковы подлинные выражения моего сына, и потому осмеливаюсь признаться вам, дражайшая матушка, что я сужу об удовольствии, которое доставит вам это признание, по тому удовольствию, которое оно мне доставило… Наш молодой человек начинает чувствовать истинную привязанность и сознает всю цену того дара, который вы ему предназначаете».

Екатерина не планировала поженить Александра и Луизу сразу: слишком молоды они были. Предполагалось, что Луиза поживет при русском дворе, усвоит его обычаи, выучит русский язык, поближе познакомится с будущим супругом и, только достигнув возраста, выйдет замуж. Однако замеченная всеми взаимная любовь двух подростков подвигла Екатерину не тянуть с обручением и свадьбой. Вот что вспоминала Елизавета: «Однажды вечером, спустя примерно шесть недель после нашего приезда, за круглым столом в Бриллиантовой комнате, где мы рисовали вместе с остальным обществом, Александр потихоньку от других сунул мне только что написанную им записку с объяснением. Он писал, что имел разрешение своих родителей сказать мне, что меня любит, и спрашивает, могу ли я ответить на его чувство и может ли он надеяться, что я буду счастлива, выйдя за него замуж. Я, тоже на клочке бумаги, ответила ему утвердительно, прибавив, что исполню желание родителей, приславших меня сюда. С этого момента на нас стали смотреть как на жениха и невесту и мне дали учителя русского языка и Закона Божия».

9 мая 1793 года Луизу обратили в православие под именем Елизаветы Алексеевны: «Принцесса, посреди дворцовой церкви, громко произнесла символ веры. Она была хороша собою, как ангел, одета в розовое платье, вышитое большими белыми розами, с белой юбкой, вышитой таким же образом розовыми цветами; ни одного бриллианта в распущенных русых волосах. Это была Психея! Великий князь был одет в костюм из серебряной парчи, вышитый серебром. Принцесса была наречена именем Елисаветы, в память императрицы, избравшей Екатерину…» – писал Ф.Г. Головкин. На следующий день Луизу и Александра обручили: «Все говорили, что обручают двух ангелов. Ничего нельзя вообразить прелестнее этого 15-летнего жениха и 14-летней невесты; притом, они очень любят друг друга. Тотчас после обручения принцессы она получила титул великой княжны», – с гордостью писала Екатерина. Еще через четыре месяца, 28 сентября 1793 года, их обвенчали. «В церкви Зимнего дворца сделали возвышение, чтобы церемония брака была видна всем. Как только жених и невеста взошли туда, их вид вызвал всеобщее умиление. Они были прекрасны, как ангелы» – так описывал это событие шведский посол. А Екатерина позднее писала барону Гримму: «Эта пара прекрасна, как ясный день, в ней пропасть очарования и ума… Это сама Психея, соединившаяся с любовью».

М.-Л.-Е. Виже-Лебрен. Портрет Великой княгини Елизаветы Алексеевны

После свадьбы Александр и Елизавета закружились в вихре приемов, игр и удовольствий, полностью соответствующих возрасту этой семейной пары: бегали наперегонки, лазали в окна, объедались сладостями, танцевали и охотились. Уже в первые дни стало понятно, что Елизавета обожает Александра: «Счастье моей жизни в его руках, если он перестанет меня любить, то я буду несчастной навсегда. Я перенесу все, все, но только не это», – писала она в письме. Сам великий князь к жене относился с любовью, нежностью, уважением – но любовь и уважение были братские, а не супружеские. Он снова попал в капкан собственного воспитания: насмотревшись на вольные нравы при дворе Екатерины и впитав строгость поведения при дворе отца, Александр, физически развитый и даже сексуально просвещенный (стараниями Екатерины, поручившей это деликатное дело одной из своих фрейлин) не мог относиться к своей жене, чистой и неиспорченной девушке, действительно похожей на ангела, как к сексуальному объекту. Впоследствии это причинит супругам немало горя; пока же они были вполне счастливы, упиваясь своими невинными чувствами.

Однако не все, кто любовался красавицей Елизаветой, испытывал к ней чувства столь же невинные. Платон Зубов, последний фаворит Екатерины, прославившийся своей красотой и наглостью, влюбился в молоденькую великую княжну и буквально не давал ей прохода, чем весьма ей досаждал. «Вот уже год и несколько месяцев граф Зубов влюблен в мою жену. Посудите, в каком затруднительном положении находится моя жена, которая воистину ведет себя, как ангел», – жаловался Александр графу В.П. Кочубею. Когда известие об увлечении Зубова дошла до императрицы, та строжайше отчитала его и впредь запретила преследовать Елизавету своими признаниями. Зубову пришлось отступить.

Однако он был не единственным, кого покорила Елизавета. В то время в Петербурге находились – в качестве почетных заложников после раздела Польши – молодые князья Адам и Константин Чарторыйские. Адам, свободолюбивый, прекрасно образованный, быстро стал одним из ближайших друзей Александра и страстным поклонником его красавицы-жены. Поначалу она избегала его; но поскольку Александр часто с ним виделся и даже, словно специально, оставлял Елизавету и Адама наедине, ей волей-неволей приходилось с ним общаться, и Адам довольно скоро завоевал ее расположение. Остроумный и преданный, красавец того типа, который лет через десять назовут «байроническим», он не мог не пробуждать в женских душах сочувствие своим страданиям, а следом – и любовь. Биограф Елизаветы великий князь Николай Михайлович уверен, что грани допустимого Елизавета и Адам не перешли; однако молва упорно говорила об их страстном романе, который, по мнению одних, был спровоцирован самим Александром из дружеских чувств к Адаму, а по другим – чтобы жена не мешала ему самому волочиться за женщинами, к чему он вскоре после свадьбы стал большой охотник.

Адам Чарторыйский

Вскоре после свадьбы Александр совершенно прекратил занятия со своим наставником Лагарпом, а его супруга, наоборот, занялась самообразованием, почувствовав явные пробелы в знаниях. Занятия были настолько усердными, что даже знаменитая княгиня Екатерина Романовна Дашкова, стоявшая во главе двух российских академий и отличавшаяся острым языком и категоричностью суждений, необыкновенно тепло отзывалась о Елизавете: «Меня привлекли к ней ум, образование, скромность, приветливость и такт, соединенный с редкой для такой молодой женщины осторожностью. Она уже правильно говорила по-русски, без малейшего иностранного акцента».

6 ноября 1796 года скончалась Екатерина Великая, и на престол взошел ее сын, император Павел I. Для ставшего наследником Александра и его супруги начались совсем другие времена: Павел требовал неукоснительной дисциплины, строгого следования этикету – в письме к матери Елизавета жаловалась, что новая императрица Мария Федоровна требует, чтобы она носила придворный туалет и драгоценности весь день. Свекровь явно мстила невестке за то, что ее любила покойная императрица, и откровенно третировала юную великую княгиню. Первым звоночком был случай перед коронацией, когда Мария Федоровна грубо сорвала букет роз, которым Елизавета украсила корсаж своего платья, а летом 1797 года их отношения совсем испортились. Дело в том, что шведский король попросил руки сестры Елизаветы – той самой Фредерики, которая когда-то вместе с нею прибыла к русскому двору, а ведь только год назад король был обручен с великой княжной Александрой Павловной! Был уже составлен брачный контракт, но брак так и не состоялся из-за противоречий в вопросе религии будущей королевы и происков антирусской партии при шведском дворе. Конечно, Елизавета была ни при чем; однако ее свекрови было все равно. Жизнь юной княгини, по словам графини Головиной, превратилась «в тяжелый долгий сон, который она боялась признать действительностью. Каждую минуту встречала она противоречие и чувствовала себя нравственно оскорбленной. От этого увеличилась ее гордость. Она старалась по возможности удалиться от порядка вещей, который ей не нравился. Она исполняла все обязанности, сопряженные с ее рангом, но в возмещение она создала себе внутренний мир, где воображение имело больше власти, чем рассудок».

Павел оставался милостив к невестке, но это мало что давало. Он требовал, чтобы сын с женой ежедневно бывали в Гатчине, резиденции императора, где обстановка была крайне тяжелой для воспитанной в ласке и свободе Елизаветы. Постоянные протокольные приемы и церемонии плохо действовали на ее слабое здоровье. При новом дворе Елизавету недолюбливали и за сдержанность, и за нельстивость, и особенно за то, что у нее до сих пор не было детей.

Наконец, 18 мая 1799 года – через шесть лет после свадьбы – у Елизаветы и Александра родилась дочь, названная в честь императрицы Марией. До Павла новость о рождении внучки дошла одновременно с известием о победе Суворова в Италии: император счел это благим знаком и объявил себя покровителем новорожденной. Однако скоро поползли слухи, которые немедленно дошли до Павла: дочь светловолосых и голубоглазых родителей была темноглаза и темноволоса. Молва не сомневалась в том, что отцом ребенка был Чарторыйский. Мария Федоровна не преминула потребовать ребенка к себе и показать девочку императору. Разгневанный Павел устроил Елизавете унизительную сцену, а Адама хотел сослать в Сибирь – его спасло только заступничество графа Ростопчина, и Чарторыйский «отделался» назначением посланником в Сардинию. С Елизаветой Павел не разговаривал три месяца.

М.-Л.-Е. Виже-Лебрен. Портрет Великой княгини Елизаветы Алексеевны, 1798 г.

Оскорбленная великая княгиня замкнулась в себе; она почти не выходила из детской, стараясь как можно меньше соприкасаться с императором и его семьей. Она общалась лишь с мужем и с невесткой, великой княгиней Анной Федоровной – супругой Константина Павловича. Но через год, 27 мая 1800 года, девочка умерла. Елизавета очень глубоко переживала смерть дочери; матери она писала: «О, мама, как ужасна непоправимая потеря: я первый раз переношу нечто подобное. Вы легко можете понять, какая пустота, какая смерть распространилась в моем существовании. Вы теряли ребенка, но у вас оставались другие дети, а у меня их нет, и я даже теряю надежду иметь детей в будущем. Но даже если б у меня и был другой ребенок, то ее, моей обожаемой Mauschen, более не существует»… С тех пор стали говорить, что «печать ранней грусти легла на ее образ». Горе Елизаветы еще больше отделило ее от двора. Александр тоже горевал; но ни утешить Елизавету, ни разделить с ней горе он не мог и не хотел.

Однако уже вскоре Александру понадобилась вся сила характера, любовь и стойкость его жены. 11 марта император Павел I был убит заговорщиками. Александр был раздавлен, он бился в истерике, отказывался от короны… Его мать тоже была не в себе, она ругалась с гвардейцами и кричала по-немецки: «Я хочу царствовать!» Единственным, кто в страшной суматохе не потерял самообладания и присутствия духа, была Елизавета. «Из членов императорской фамилии, среди ужасного беспорядка и смятения, царивших в эту ночь во дворце, только одна молодая императрица сохранила присутствие духа, – вспоминал Адам Чарторыйский. – Император Александр часто говорил об этом. Она не оставляла его всю ночь и отходила от него лишь на минуту, чтобы успокоить свекровь, удержать ее в ее комнатах, уговорить ее прекратить свои вспышки, которые могли стать опасными, когда заговорщики, опьяненные успехом и знавшие, как они должны опасаться ее мести, являлись хозяевами во дворце;…в эту ночь только императрица Елизавета сохранила самообладание и проявила моральную силу, которую все признали. Она явилась тогда посредницей между мужем, свекровью и заговорщиками и старалась примирить одних и утешить других». Александру она объяснила, что принять правление – его долг перед страной, что власть, от которой он жаждал отказаться, – не незаслуженная награда, а искупление, что слабость и нерешительность в такое время – это преступление перед Россией. Только благодаря ей Александр, по природе слабохарактерный, боящийся решительных действий, легко теряющийся в опасных ситуациях, смог взять себя в руки и принять управление страной, только благодаря Елизавете он осмелился начать свои преобразования.

Через несколько дней Елизавета описала произошедшее в письме к матери: «Теперь все спокойно, ночь же с третьего дня на вчера была ужасна. Случилось то, чего можно было давно ожидать: произведен переворот, руководимый гвардией, т. е. вернее офицерами гвардии. В полночь они проникли к Государю в Михайловский дворец, а когда толпа вышла из его покоев, его уже не было в живых. Уверяют, будто от испуга с ним сделался удар; но есть признаки преступления, от которого все мало-мальски чувствительные души содрогаются; в моей душе же это никогда не изгладится.

Я. Орт. Портрет Елизаветы Алексеевны, 1800–1801 гг.

Вероятно, Россия вздохнет после 4-летнего гнета и если бы Император кончил жизнь естественной смертью, я, может быть, не испытывала бы того, что испытываю сейчас, ибо мысль о преступлении ужасна. Вы можете себе представить состояние императрицы: несмотря на то, что она не всегда с ним была счастлива, привязанность ее к Государю была чрезвычайная. Великий князь Александр Павлович, ныне Государь, был совершенно подавлен смертью своего отца, то есть обстоятельствами его смерти: чувствительная душа его будет этим навсегда растерзана. Я была у себя в комнате и слышала одни крики ура. Вскоре после того, входит ко мне великий князь и объявляет о смерти своего отца. Боже! Вы не можете себе представить нашего отчаяния.

Никогда я не думала, что это будет мне стоить столь ужасных минут. Великий князь едет в Зимний дворец в надежде увлечь за собой народ; он не знал, что делал, думал найти в этом облегчение. Я поднимаюсь к императрице; она еще спала, однако воспитательница ее дочерей пошла подготовить ее к ужасному известию. Императрица сошла ко мне с помутившимся разумом, и мы провели с нею всю ночь следующим образом: она – перед закрытой дверью, ведущей на потайную лестницу, разглагольствуя с солдатами, не пропускавшими ее к телу Государя, осыпая ругательствами офицеров, нас, прибежавшего доктора, словом всех, кто к ней подходил (она была как в бреду, и это понятно). Мы с Анной (великой княгиней Анной Федоровной. – Авт.) умоляли офицеров пропустить ее по крайней мере к детям, на что они возражали нам то будто бы полученными приказами (Бог знает от кого: в такие минуты все дают приказания), то иными доводами.

Одним словом, беспорядок царил как во сне. Я спрашивала советов, разговаривала с людьми, с которыми никогда не говорила и, может быть, никогда в жизни не буду говорить, умоляла императрицу успокоиться, принимала сотни решений. Никогда не забуду этой ночи!

Вчерашний день был спокойнее, хотя тоже ужасный. Мы переехали, наконец, сюда, в Зимний дворец, после того как императрица увидела тело Государя, ибо до этого ее не могли убедить покинуть Михайловский дворец. Я провела ночь в слезах то вместе с прекрасным Александром, то с императрицей. Его может поддержать только мысль о возвращении благосостояния отечеству; ничто другое не в силах дать ему твердости. А твердость ему нужна, ибо, великий Боже, в каком состоянии получил он империю!»

Пятнадцатого сентября 1801 года состоялась коронация Александра Первого и Елизаветы Алексеевны. Взойдя на престол, Александр первым делом стал избавляться от наследства своего отца: многие его указы были отменены, из ссылок были возвращены все, кто оказался там по самодурству предыдущего императора. Вернулся и Адам Чарторыйский, чьи чувства к Елизавете не остыли. Однако теперь она, закаленная пережитыми испытаниями, держалась твердо и на его пылкие признания не отвечала.

В первые годы правления Александра Елизавета все время была рядом с мужем, поддерживая его дух, советуя и помогая в делах. Между ними были очень теплые, доверительные отношения. Елизавета постоянно участвовала в заседаниях «тайного комитета», прозванного Комитетом общественного спасения, который решал будущее России. С Александром их объединяли не только общие интересы и принципы, но и нелюбовь к пышности, этикету и официальным почестям. Как писал великий князь Николай Михайлович, «как и Александр, Елизавета ненавидела всякий этикет и церемонию; она любила жить просто и тогда получала полное удовлетворение», а фрейлина императрицы княгиня Софья Мадатова вспоминала, что «вкусы императрицы были до крайности просты, она никогда не требовала даже самых пустячных вещей для убранства своих комнат, даже не приказывала никогда приносить цветы и растения. Однако надобно заметить, что это делалось ею отнюдь не из равнодушия к этим предметам, а единственно из желания никого не беспокоить. Она никогда не обнаруживала неудовольствия, если что выходило не по ней, напротив, настроение духа всегда было ровное. Приятный звук ее голоса мог очаровать самого равнодушного человека, а ее симпатичный взгляд располагал в ее пользу самых холодных людей. Любимейшими ее удовольствиями были морские купания и верховая езда». Такой скромностью Елизавета, к слову, разительно отличалась от Марии Федоровны, потребовавшей от сына сохранения за нею всех привилегий действующей императрицы, включая полный штат фрейлин, царские драгоценности и первое – рядом с императором – место на всех церемониях, что было просто бестактным, если не смешным. На все возражения сына она начинала намекать на его роль в смерти Павла – и Александр сдавался. Так Елизавета все дальше уходила с первого плана истории в тень своих покоев… А когда в конце 1801 года в результате несчастного случая скончался ее отец, из-за траура Елизавета совсем перестала появляться в свете. Она общалась лишь с несколькими ближайшими подругами (к числу которых принадлежали, кроме великой княгини Анны, графиня Варвара Николаевна Головина, графиня Софья Владимировна Строганова и княжна Наталья Федоровна Шаховская, в замужестве княгиня Голицына), а свободное время проводила в чтении или прогулках.

Став императором, Александр быстро обрел лоск и уверенность в себе, а вместе с этим – славу покорителя женских сердец. Статный красавец, невероятно обаятельный, с ласковыми манерами, император мог покорить любую, и ему это невероятно льстило. Первый из его громких романов случился вскоре после воцарения, когда Александр был в Пруссии. Королева Луиза была очень красива и умна; чтобы добиться желаемого союза, Александр очаровал Луизу, но и сам влюбился в нее так, что хранил память о ней до самой смерти. Потом были графиня Мария Голицына и актриса мадемуазель Жорж, которая незадолго до этого была любовницей самого Наполеона, но всех их затмила самая, пожалуй, долгая и глубокая привязанность императора – Мария Антоновна Нарышкина, в девичестве польская княжна Святополк-Четвертинекая. Эта редкостная красавица, «северная Аспазия», как ее называл в своих стихах Державин, прославилась своими любовными похождениями. Александр был у нее далеко не первый и не единственный, но никакие измены Нарышкиной не могли поколебать любви Александра. Когда же Мария Антоновна забеременела, счастью его не было предела. Сама Нарышкина не упустила случая уколоть императрицу: «Она имела глупость сообщить мне первой о своей беременности, – писала Елизавета матери, – столь ранней, что я при всем желании ничего бы не заметила. Полагаю, что для такого поступка надо обладать бесстыдством, которого я и вообразить не могла. Это произошло на балу, тогда еще ее положение не было общеизвестным фактом, как ныне, я говорила с ней, как со всеми прочими, спросила о ее здоровье, она пожаловалась на недомогание: «По-моему, я беременна». Как вы находите, Мама, каким неслыханным бесстыдством надо обладать?! Она прекрасно знала, что мне небезызвестно, от кого она могла быть беременна. Не знаю, к чему это приведет и чем кончится, но знаю только, что я не стану убиваться из-за особы, которая того не стоит, ведь ежели я до сих пор не возненавидела людей и не превратилась в ипохондрика, то это просто везение».

У Нарышкиной родилась дочь Софья, которую Александр очень любил; считается, что всего Мария Антоновна родила ему троих детей, хотя при ее весьма вольном образе жизни в отцовстве не была уверена даже она сама.

Жан-Лоран Монье, Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны,1807 г.

А между тем Елизавета находилась в расцвете своей красоты. Один дипломат писал о ней: «Трудно передать всю прелесть императрицы: черты лица ее чрезвычайно тонки и правильны: греческий профиль, большие голубые глаза, правильное овальное очертание лица и прелестнейшие белокурые волосы. Фигура ее изящна и величественна, а походка чисто воздушная. Словом, императрица, кажется, одна из самых красивых женщин в мире. Характер ее должен соответствовать этой приятной наружности. По общему отзыву, она обладает весьма ровным и кротким характером; при внимательном наблюдении в выражении ее лица заметна некоторая меланхолия… Общественная жизнь императрицы так же проста, как и жизнь ее августейшего супруга. Чтение, прогулки и занятия искусствами наполняют ее досуг».

Где-то около 1803 года у Елизаветы появляется новое увлечение: она замечает красавца-кавалергарда, который тоже нередко бросает на нее влюбленные взгляды. Это был штабс-ротмистр Алексей Охотников. Трудно поверить, но почти два года прошли в ловле ответных взглядов, сдержанных вздохах и тайных мечтаниях. Только в 1805 году, когда император вместе с войском ушел в европейский поход воевать с Наполеоном, Охотников, оставленный в России из-за чахотки, смог наконец добиться ответной страсти императрицы. Тайный, полный взаимной страсти роман продолжался несколько месяцев: «каждую ночь, когда не светила луна, он взбирался в окно на Каменном острове или же в Таврическом дворце, и они проводили вместе 2–3 часа…». В своих полных глубокой любви и страсти письмах, как свидетельствует читавшая их – после смерти Елизаветы – супруга Николая Первого Александра Федоровна, Охотников называл Елизавету «ma petits femme», «топ ami, та femme, топ Dieu, топ Elise…», т. е. моя маленькая женушка, мой друг, моя жена, мой бог, моя Элиза…

Вскоре Елизавета забеременела. Собственно говоря, на этом роман и закончился, и развязка его была трагической. По легенде, в октябре 1806 года наемный убийца (считается, что нанял его великий князь Константин, брат императора, который мстил то ли за честь брата, то ли за то, что сам безуспешно пытался добиться расположения Елизаветы) напал на Охотникова с ножом, и от полученной раны тот в январе 1807 года скончался. Большинство исследователей, однако, считают, что умер Охотников от чахотки. На его могиле стоит мраморный памятник – скала, сломанное дерево и плачущая женщина, в чертах которой современники узнавали Елизавету.

3 ноября 1806 года императрица Елизавета Алексеевна родила дочь, которую тоже назвали Елизаветой. Девочка официально считалась дочерью Александра – хотя все знали, что это совершенно невозможно. Секретарь Марии Федоровны Вилламов записал в дневнике: «Она (Мария Федоровна) расспросила меня о городских новостях и о том, что говорят об Императрице Елисавете. Услышав в ответ, что я не слышал ничего кроме хорошего, она призналась, что двое детей Императрицы Елисаветы были не от Императора, что Елисавета была в интимной связи с офицером из кавалергардов Охотниковым, что этот человек, по слухам очень красивый, умер во время родов Императрицы и что именно из-за этого ей было так плохо, что во время обряда крещения Император признался, что чувствовал себя весьма двусмысленно; что поначалу он проявил мало внимания к новорожденному ребенку, но обрадовался, что это была девочка; что Императрица Елисавета, признавшись Императору в своей беременности, решила уйти, что Император проявил по отношению к ней максимум благородства, что Император очень несчастен, так как весь мир сваливает всю вину на него, не зная истинного положения вещей». Тяжело переживая горе от гибели возлюбленного, Елизавета все свое время отдала дочке. Графиня Головина вспоминала: «Дочь императрицы стала предметом ее страстной любви и постоянным занятием. Ее уединенная жизнь стала счастьем для нее. Как только она вставала, она шла к своему ребенку и почти не расставалась с ним по целым дням. Если ей случалось не быть дома вечером, никогда она не забывала, возвращаясь, зайти поцеловать ребенка. Но счастье продолжалось только восемнадцать месяцев. У княжны очень трудно резались зубы. Франк, доктор Его Величества, не умел лечить ее. Он стал давать ей укрепляющие средства, что только увеличило раздражение. С ней сделались судороги. Был созван весь факультет, но никакие средства не могли ее спасти… Несчастная мать не отходила от кровати, вздрагивая при малейшем движении. Минута успокоения возвратила ей надежду. Императорская семья собралась в той же комнате. Стоя на коленях перед кроватью и видя, что ее ребенок успокоился, Императрица взяла его на руки. Глубокое молчание царило в комнате. Императрица дотронулась своим лицом до личика ребенка и почувствовала холод смерти». Маленькая Луиза умерла 30 апреля 1808 года; в тот же день пришло известие о смерти младшей сестры Елизаветы… Трудно понять, как Елизавета выжила, как не потеряла рассудок, оставшись наедине со своим горем, вдали от мужа, без единого друга рядом…

С. Карделли. Гравюра «Мир Европы», 1814 г.

Неизвестный художник. Портрет кавалергарда А.Я.Охотникова

Она вела очень уединенный образ жизни: «…императрица живет в полном уединении, – писал генерал Савари. – Она кушает у себя, одна со своей сестрой принцессой баденской Амалией, по крайней мере 3 раза в неделю. В другие дни, когда она обедает у императора, она появляется в столовой за минуту до подачи кушанья, удаляется немедленно после кофе и возвращается в свои внутренние комнаты, откуда она высылает даже фрейлину или придворную даму, несущую при ней дежурство…» Впрочем, она была в курсе всех происходящих в мире событий и обо всем имела свое мнение, которое, впрочем, высказывала лишь подругам и в письмах к матери. «Я до глубины души привязана к России. И это не слепой энтузиазм, мешающий мне видеть преимущества иных стран перед Россией: я чувствую все, чего ей не хватает, но вижу также и то, какой она может стать, а каждый ее шаг вперед радует меня», – писала она в одном из них.

В октябре 1811 года Елизавета с императором присутствуют на открытии Царскосельского лицея. И.И. Пущин вспоминал: «Императрица Елизавета Алексеевна тогда же нас, юных, пленила непринужденною своею приветливостию ко всем – она как-то умела и успела каждому из профессоров сказать приятное слово». Юный Пушкин был пленен поэтическим образом императрицы; много лет спустя он посвятил ей такие строки:

Приятным, сладким голосом, бывало,

С младенцами беседует она.

Ее чела я помню покрывало

И очи светлые, как небеса.

Но я вникал в ее беседы мало.

Меня смущала строгая краса

Ее чела, спокойных уст и взоров,

И полные святыни словеса.

Некоторые исследователи считают, что Пушкин был влюблен в Елизавету. Впочем, ею восхищались многие – и не только ее красотой, но и умом, образованностью и мягким сердцем.

Когда войска Наполеона вступили на русскую землю, Елизавета словно очнулась от сна. Он отказалась покинуть Петербург, заявив, что будет последней, кто уедет из столицы. У нее появилось дело – ведь весь народ воюющей страны требовал ее заботы. Елизавета писала матери, что «именно теперь окончательно почувствовала Россию своим подлинным отечеством», восхищалась героизмом русских воинов – и не забывала об их семьях. По ее инициативе 12 ноября 1812 года возникло женское Патриотическое общество, в чьи задачи входили выдача пособий, размещение больных и раненых в больницах, создание сиротских домов и казенных школ для обучения детей погибших офицеров. В этом же году было создано Сиротское училище и при нем Дом трудолюбия для обучения и содержания на казенный счет дочерей офицеров, павших на войне. Впоследствии это учебное заведение, постоянное опекаемое Елизаветой, стало называться Елизаветинским институтом. Из положенного ей как императрице содержания в один миллион рублей она брала лишь 200 тысяч, из которых на себя тратила всего пятнадцать, а остальное шло на благотворительность. Знаменитая французская писательница мадам де Сталь, находившаяся в это время в России, пишет о своей встрече с Елизаветой Алексеевной: «Императрица предстала передо мной как ангел России. Её манеры очень сдержанны, но то, что она говорит, полно жизни, а её чувства и мнения приобрели силу и жар в горниле благородных идей. Слушая её, я была взволнована чем-то неизъяснимым, шедшим не от величия, а от гармонии её души. Уже давно я не встречала такой соразмерности силы и добродетели». В отличие от Марии Федоровны и Константина, Елизавета была сторонницей войны до победного конца, она решительно возражала против заключения мира с Наполеоном, которого она ненавидела, считая выскочкой и узурпатором. «Надо, подобно нам, – писала она во время наступления Наполеона на Москву, – видеть и слышать ежедневно о доказательствах патриотизма, самопожертвования и героической отваги, проявляемых всеми лицами военного и гражданского сословий… О, этот доблестный народ наглядно показывает, чем он является в действительности и что он именно таков, каким издавна его считали люди, принимавшие его, вопреки мнению тех, которые упорно продолжали считать его народом варварским». Добрые дела, сила духа и патриотизм императрицы снискали ей невероятную популярность среди народа, заметно превосходившую популярность ее супруга, которого почти в открытую винили в военных неудачах.

1813 и 1814 год Елизавета, по настоянию Александра, провела у своих родных в Германии. В своем родном Бадене императрица Елизавета пользовалась неизменным уважением и любовью. Когда в марте 1806 года ее брат Карл, наследный принц Баденский, по политическим соображениям женился на приемной дочери Наполеона Стефании Богарнэ, в маркграфстве (которое стало великим герцогством в июле того же года) невероятно возросло французское влияние, и, более того, было поставлено под угрозу само существование Баденского герцогства, на земли которого – на основании старинных актов о престолонаследии – претендовала Бавария. Лишь благодаря воздействию Елизаветы Алексеевны, герцогство сохранило свою самостоятельность. Еще раз императрица помогла великому герцогству тринадцать лет спустя, в 1819 году, когда Карл Баденский скончался, не оставив наследников. Елизавета, заручившись поддержкой мужа, лично назначила нового великого герцога Баденского – своего дядю Людвига Вильгельма, – чем снова спасла Баден от исчезновения с политической карты. С 1819 года на родине ее называли «Ангел-хранитель Бадена».

Джордж Доу, Портрет императора Александра I

На Венский конгресс Елизавета прибыла 19 сентября 1815 года – ее супруг уже был там, и уже успел снискать себе славу не только победителя Наполеона, но и «Наполеона любовных сражений». Самые красивые женщины Европы пали в его объятия и, не скрывая, рассказывали о мужской доблести русского императора. Елизавета тоже покоряла – один из участников конгресса, граф Огюст де ла Гард писал о ней: «Этот ангел, спустившийся с небес, соединяя в себе все прекрасные черты, олицетворяла собой все то, что касалось счастья и успеха ее мужа. Ее выражение лица было очаровательно, в ее глазах отражалась чистота ее души. Ее прекрасные пепельно-белокурые волосы свободно спадали ей на плечи. Ее фигура была элегантной, стройной, гибкой. Скользящая походка выдавала ее даже тогда, когда она на балу надевала маску. Было невозможно, увидев эту женщину не применить к ней строки Вергилия: „Incessu patuit Dea“ (Казалось, она была богиней). К ее любезному характеру добавлялся еще и живой дух, и любовь к прекрасным искусствам, и безграничное великодушие. Изящной грацией, благородным поведением и неисчерпаемой добротой она покорила сердца всех присутствующих». Однако и восторги в ее адрес, и преклонение перед ее супругом (и его мужские победы) оставили ее совершенно равнодушной. За многие годы она не перестала любить Александра, но перестала ждать ответного чувства, замкнувшись в себе, отгородившись от всего мира своим горем… Даже присутствовавший на конгрессе Адам Чарторыйский, которого Елизавета не видела много лет, не смог разбудить в душе императрицы былые чувства – хотя очень и очень старался. Елизавета вернулась в Россию, где продолжила жить по-прежнему – уединенно, скрытно, вдали от всех.

Разрыв Елизаветы с двором усилился и благодаря свадьбе Николая Павловича – Александр сосватал ему Шарлотту, дочь все еще любимой им прусской королевы Луизы, ставшую в крещении Александрой Федоровной. Красивая и обаятельная Александрина, как великую княгиню стали называть в семье, – живая, веселая, общительная, полная жизни, – быстро стала любимицей всего Петербурга, полностью затмив всегда печальную и замкнутую Елизавету. Ее любили все; на долю Елизаветы снова остались только книги. Французский посол Савари писал: «Она много занимается серьезными вещами, много читает, много рассуждает о наших выдающихся писателях, мало говорит и в общем производит впечатление обладательницы крайне холодного ума. За 14 лет пребывания царствующей императрицей здесь ее характер остался неизвестен даже тем, кто ее обычно видит… Это женщина, которую было бы легче покорить умом, чем сердцем. Никогда не было политических интриг при ее дворе, являющемся обиталищем обыкновенного частного лица. Я считаю императрицу Елизавету Алексеевну женщиной очень тонкой, с изощренным умом». Вокруг нее образовался кружок близких друзей, куда входили самые умные люди России, – например, историк Николай Карамзин, ставший Елизавете ближайшим другом. «Судьба странным образом приблизила меня в летах преклонных ко Двору необыкновенному, чьей милости ищут, но кого редко любят, – писал Карамзин впоследствии. – Ты не менее моего знаешь двух (имеются в виду император Александр и императрица-мать Мария Федоровна. – Авт.), но третью я узнал короче: Императрицу Елисавету, женщину редкую…я имел счастье беседовать с ней еженедельно, иногда часа по два и более, с глазу на глаз; иногда мы читали вместе; иногда даже спорили, и всегда я выходил из Ее кабинета с приятным чувством. К ней написал я, может быть, последние стихи в моей жизни, в которых сказал:

Здесь все мечта и сон; но будет пробужденье!

Тебя узнал я здесь в приятном сновиденье:

Узнаю наяву!..

В самом деле, чем более приближаюсь к концу жизни, тем более она мне кажется сновидением».

Теперь к жене нередко заходит и Александр, чтобы выпить чаю и поговорить о литературе. Он не раз говорил, что, не имея времени много читать, он обязан супруге исчерпывающими сведениями о всех любопытных литературных новинках. Постепенно между ними снова возникло доверие и привязанность, которые царили первые годы их брака. Они утешают друг друга в постигших их несчастьях – Елизавета потеряла сначала подругу Варвару Головину, а затем любимую сестру Амалию. Жизнь Александра тоже была непростой: в январе 1824 года, во время военных маневров, он получил удар по ноге копытом лошади. Рана воспалилась, началась горячка, врачи всерьез опасались за жизнь государя, и Елизавета Алексеевна преданно ухаживала за мужем. Через несколько месяцев обожаемая дочь Александра Софья скончалась накануне своей свадьбы, и снова Елизавета утешала императора в его горестях. Александр делился с женой своими проблемами, неизменно получая участие и дельный совет, он заботился о Елизавете, когда та болела – а здоровье ее, и без того хрупкое, в последние годы сильно ухудшилось. Летом Елизавете стало совсем плохо – врачи объявили ей, что еще одну зиму в Петербурге она не переживет. Однако задержаться пришлось: страшное наводнение, случившееся в Петербурге в ноябре 1824 года, на время отвлекло внимание императора от здоровья его супруги, так что зиму она провела в столице, что окончательно подорвало ее здоровье. Наконец в качестве места для лечения был избран провинциальный Таганрог, куда в сентябре 1825 года Александр отправился, чтобы лично проследить за приготовлениями к приезду супруги. 23 сентября Елизавета прибыла в Таганрог.

Супруги зажили так, как всю жизнь мечтали: тихо, уединенно, без официальных приемов, проводя долгие часы за прогулками или беседами. Это было самое счастливое время для них обоих – но как часто бывало в их жизни, счастье было недолгим.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.