ПРАВДА О ЗОЛОТОМ ДОЖДЕ

ПРАВДА О ЗОЛОТОМ ДОЖДЕ

Если кто не знает, что такое «золотой дождь», могу разъяснить. Это популярная в узких кругах эротическая забава, суть которой состоит в том, что влюбленные или просто близкие в сексуальном отношении люди писают друг другу на голову или другие части тела. Не надо путать это с уринотерапией, которая в принципе очень похожа на упомянутый процесс, но только там нужно поливать себя или кого-то еще упаренной уриной из баночки или клизмы. Меня, как человека, склонного к самым смелым сексуальным экспериментам, тем не менее, не привлекает перспектива быть обоссанным. Тем более не нравится мне, когда мне, Пете Подгородецкому, гадят на голову. Тем не менее подобные вещи в жизни, к сожалению, бывают достаточно часто, причем происходят они отнюдь не по любви и согласию, которое, как отмечал один известный литературный персонаж, «является продуктом взаимного непротивления сторон».

Именно в роли «осыпанного», чуть не сказал «обоссанного», «золотым дождем» ощутил себя я, проснувшись с похмелья после бурной ночи, которой, в свою очередь, предшествовал триумфальный концерт, посвященный 30-летию «Машины времени», проходивший в присутствии будущего президента России Владимира Путина и при стечении множества vip-персон. Проснулся я от телефонного звонка, который сразу отрезвил меня. Наш директор Володя Сапунов сообщил мне, что я уволен из «Машины».

Но этому зимнему хмурому утру 19 декабря 1999 года предшествовало много лет совместной работы, творчества и, я бы сказал, дружбы, хотя гадящих на тебя людей все труднее называть друзьями, даже бывшими. Мы вместе пели, вместе пили, вместе трахали девчонок, работали и отдыхали. А еще мы вместе зарабатывали деньги. И в разные времена по-разному.

Советская система оплаты труда была гениальным изобретением. Скажу честно, я восхищаюсь большевиками, которые, наплевав на все мировые законы экономического развития, семьдесят лет правили нашей страной и в отдельные периоды довольно успешно. Меня в юности удивляло то, что заработная плата большинства населения такова, что приходится считать деньги от зарплаты до зарплаты. Вожделенной мечтой многих советских людей был ковер, холодильник или телевизор. Накопить какую-либо значимую сумму честным путем было практически невозможно. Существовали, правда, лазейки типа отъезда на Север, работы на вредном производстве, перевыполнения планов, но этот путь успешно проходили немногие. А деньги в нашей стране были. И я, не будучи ни экономистом, ни историком, сделал для себя вывод: наше советское государство было человеконенавистническим. Оно держало подавляющее большинство своих граждан на грани нищеты для того, чтобы они не тунеядствовали, а работали. Без работы человек просто не мог. Созданных им за год запасов продуктов могло бы хватить на два-три месяца. После того как кончались деньги, съедалось варенье и консервы, приходилось снова идти на работу. Иначе люди не выживали. Пособий по безработице не платили, а статью УК РСФСР, карающую за тунеядство, отменили только в годы перестройки. Человек не должен был быть независимым от государства, особенно в финансовом смысле. Поэтому коммунисты резко ограничили возможности заработка для рядовых членов общества. Торговля в нынешнем ее виде каралась как спекуляция, бизнес — как «незаконное предпринимательство», а шоу-бизнес — как «занятие незаконным промыслом».

Я уже писал о том, что зарабатывал себе на жизнь с ранней юности, причем все мои заработки были тем или иным образом связаны с музыкой. И подавляющее большинство из них было в той или иной степени нелегальными. Взять, к примеру, репетиторство. Никому не возбранялось в свободное от работы или учебы время заниматься с юными дарованиями, которым по какой-либо причине не давалось, скажем, сольфеджио. Но получать за это деньги в советское время было запрещено. Никто, правда, не обращал на это внимания, и многие мои соученики подтягивали нерадивых девиц и молодых людей, получая за это деньги. Кстати, сегодня, если подойти к делу формально, заниматься репетиторством тоже запрещено. Но только в том случае, если ты не платишь налоги. А вот если ты получил свои десять долларов, заплатил налог на зарплату, подоходный налог, сделал взносы в пенсионный фонд и в систему медицинского страхования, то оставшиеся крохи можешь взять себе.

Еще я занимался тем, что руководил несколькими вокально-инструментальными ансамблями. Такое совместительство тоже было запрещено. Студентам давали справку, которая разрешала им работать, но только в одном месте. Так что и тут я нарушал закон. А вот когда я стал играть в «Машине времени», то нарушения законодательства стали систематическими и правонарушения подходили уже под страшные статьи, трактовавшие деяния «в крупных размерах» и «особо крупных размерах». Пока мы были «любителями», то есть не работали в профессиональной организации, наши концерты автоматически должны были быть бесплатными. И действительно, они проходили как «вечер музыки и танца», «вечер „Молодежная музыка сегодня"» и пр. Билетов как таковых на эти вечера не было, а пройти в зал какого-нибудь подмосковного Дома культуры можно было по половинке открытки с непонятной печатью. «Билеты» часто подделывали, так что желающих попасть на шоу было всегда больше, чем мест в зале. Стоили они в разные времена от 3 до 10 рублей за штуку, а спекулянты продавали их еще дороже.

Давайте посчитаем доходы «Машины времени» от обычного субботнего концерта где-нибудь в Раменском летом 1979 года. Поскольку зал был рассчитан на тысячу человек, изготовлялась тысяча «приглашений». Производство каждого стоило копеек пять. Примерно сто приглашений получали за аренду зала организаторы. Если по пятирублевому номиналу, то это было 500 рублей. Полсотни приглашений давалось на группу — музыкантов, административный и технический персонал. Это — еще 250. 800 рублей, таким образом, была расходная статья. Остальные «билеты» выдавались «распространителям», которые, будучи вынужденными вернуть потом по пятерке за приглашение, продавали их в розницу уже по 10 рублей. Но в группу возвращалось, соответственно, 4200 рублей. Мы, музыканты, получали по сотне, то есть 400 рублей. Техперсонал получал на всех еще пару сотен. Транспортные расходы составляли от ста до двухсот «деревянных». «Организационные» — еще рублей триста. То есть художественный руководитель и собственник нашей аппаратуры Ованес Мелик-Пашаев довольствовался какими-то тремя тысячами за концерт.

Понятное дело, у него были свои расходы: на «крышу» в лице какого-нибудь чиновника или милиционера, на амортизацию аппаратуры, на транспорт, организацию концерта и пр. Но доля его в то время казалась нам несколько завышенной, хотя он всячески пытался убедить нас в том, что тратил на нас чуть ли не больше, чем получал. Но мы ему не верили. И правильно делали. Когда во время первого прилета «Битлз» в Америку Фил Донахью поинтересовался, чем бы занялись артисты, если бы не были «Битлз», кто-то из ребят, по-моему Ринго Старр, ответил: «Сделали бы группу и стали ее менеджерами». Как все у них там просто! А у нас менеджеры, директора, администраторы и прочие люди, обладавшие способностями к извлечению незаконной прибыли, всегда были группой риска. Многие из них отсиживали сроки, другие отделывались следствием и подписками о невыезде.

Вспоминается история покойного Юрия Айзеншписа, который, будучи одним из величайших наших продюсеров, отсидел лет двенадцать, если не более. А Марк Рудинштейн, который в свое время устраивал рок-фестиваль и концерты «Машины времени» в Подольске, он тоже ведь отсидел, хотя и значительно меньше. Теперь — уважаемый человек, основатель фестиваля «Кинотавр». Целой индустрией в семидесятые-восьмидесятые годы было проведение квартирных концертов. Мы в них практически не участвовали, за исключением, разве что, Макаревича, который исполнял наши песни под акустическую гитару. А организовывалось все это следующим образом: находилась большая квартира, организатор договаривался с хозяином, что в комнате часа на два нужно будет усадить три-четыре десятка человек, и начиналось распространение информации. Через доверенных лиц, не знакомых между собой, какая-нибудь Тонька-Акула объявляла, что концерт, скажем, Майка Науменко или Гребенщикова состоится в такое-то время по такому-то адресу. Естественно, называлась не квартира, а место встречи. Там с будущих зрителей собирались деньги — рублей по пять в семидесятые и по десять в восьмидесятые годы, и их окольными путями вели к дому, отслеживая заодно, нет ли «хвоста». Доход был не очень велик — рублей 300–400, но на жизнь хватало. Артист получал рублей 40–50, хозяин квартиры — примерно столько же или чуть больше, а остальное было гонораром организатора. Иногда до или после концертов всех участников «вязали» (особенно часто это случалось в Питере), но, как правило, через некоторое время отпускали восвояси.

Любопытная история произошла с Александром Розенбаумом в самом начале перестройки — летом 1985 года. Он отправился на одни из первых своих легальных гастролей в город Киев. Ну а поскольку популярность его тогда была на пике, то местом для выступления стал второй по вместимости зал столицы Украины — Дворец спорта. И вот остается полчаса до концерта, Розенбаум сидит в гримерке, ему накладывают на лицо тональный крем, как вдруг туда врываются милиционеры и без лишних слов заключают уважаемого будущего депутата российской Госдумы в наручники. Все попытки сопротивления жестоко пресекаются с помощью резиновых дубинок, метко прозванных представителями завода-изготовителя «Аргумент». На попытки объяснить, что это официальный концерт, Розенбауму пригрозили просто пристрелить его как собаку при попытке к бегству. В общем, попал он на нары и сидел бы там достаточно долго, если бы не пять тысяч зрителей, которые требовали начала концерта. После ряда телефонных звонков, в том числе из Киевского горкома КПСС, Розенбаум был отпущен на свободу и даже привезен на милицейском «газике» обратно во Дворец спорта.

Уже при «разборе полетов» выяснилось, что вернувшийся из отпуска подполковник милиции, который год назад не сумел «вычислить», где Розенбаум играл подпольный концерт, и получил тогда за это взыскание, неожиданно увидел огромный плакат «Выступает Александр Розенбаум». «Какой-такой Розенбаум? Тот, что „Гоп-стоп" играет? Взять его!» Быстро была сформирована группа захвата, и Александра Яковлевича свезли в узилище. Говорят, он даже поклялся после этого не приезжать в Киев.

Ярким примером того, что в СССР подпольным музицированием можно было заработать много денег, являлась история Михаила Звездинского. Когда-то в конце семидесятых один приятель пригласил меня «на Звездинского». Дело было на какой-то праздник, то ли Пасху, то ли Первое мая. Начиналось шоу, по-моему, в полночь. В ресторане были накрыты столы (бутылка водки, бутылка вина, салат, мясное и рыбное ассорти) и сидели люди в костюмах и галстуках. Многих сопровождали дамы, некоторые в декольтированных платьях и даже с настоящими драгоценностями. Народ вел себя спокойно и солидно, тихо выпивал, закусывал, иногда что-то дозаказывал официантам. Потом на сцене появились музыканты. Из них я знал, насколько я помню, только Кузьмина. Играли и пели неплохо, причем частично на английском языке. Сам Звездинский появился часа через три. Тут я и услышал всю «блатную» программу. Правда, кроме «Поручика Голицына» и «Сгорая, плачут свечи» он спел «Feelings», «Yesterday» и еще несколько западных хитов. Поскольку я не являюсь поклонником кабацкой музыки, мне это как-то не очень понравилось, да и скоро вообще забылось. Вспомнил я о Звездинском только тогда, когда его арестовали в 1980 году, — слухи об этом быстро распространились в музыкальной тусовке.

На самом деле, Звездинским была выстроена замечательная система, которую он сам называл «семиразовый рабочий год». В то время было семь основных праздников: Рождество, Новый год, Восьмое марта, Первое мая, День Победы, Пасха, Седьмое ноября. Естественно, это были праздники, которые отмечали и люди, интересовавшиеся песнями Звездинского.

Михаил Михайлович Звездинский (в миру Дейнекин) был довольно известным исполнителем, как тогда говорили, «блатных» песен. Пара-тройка судимостей только добавляла ему авторитета в глазах слушателей. А еще он был отменным организатором. Механика его шоу была такова: директору какого-нибудь ресторана давалась взятка за то, что он открывал ресторан на ночь. Оплачивался банкет человек на триста, но по минимальной программе: вино, водка, холодная закуска. В зале устанавливался хороший аппарат. Приглашались музыканты от Кузьмина до Серова и певицы от Долиной до Пугачевой. Сам же Звездинский доставал свою черную записную книжку необъятных размеров и обзванивал кредитоспособных клиентов. Когда набиралось человек сто пятьдесят — двести, готовых прийти на ночное шоу, иногда с дамой, и заплатить за это по сотне рублей с человека, обзвон прекращался. Общая сумма гонорара, скажем, в тридцать тысяч рублей, делилась примерно так: семь тысяч — взятка и банкет, три тысячи — аппаратура и музыканты, остальное — гонорар маэстро. То есть в год выходило примерно 140 тысяч рублей. В советские времена, скажу я вам, это было более чем достаточно.

Столько, скажем, мог заработать в 1980 году Юрий Антонов с его безумными авторскими гонорарами. Но он зарабатывал так лишь год-два, а Звездинский «стриг поляну» лет шесть-семь. Так что кабаки, ковры, золото, хрусталь, импортные сигареты, коньяки и длинноногие модели были ему обеспечены. К тому же он чувствовал себя довольно уверенно, поскольку имел солидную «крышу». При этом он никаким бандитам ничего не платил, поскольку выше «крыши» найти было трудно. Просто Звездинский, а вернее, его пение нравилось Галине Брежневой. Он частенько бывал у нее дома, на Большой Бронной. Говорят, что когда поздно вечером домой возвращался муж Галины и замминистра внутренних дел Юрий Чурбанов, она говорила ему: «Целуй Мишеньке руки, он великий артист, а таких генералов, как ты, я могу наделать сколько угодно». В чем, кстати, была неправа. Но несколько лет «крыша» работала как часы.

Сгубило Звездинского то же самое, что его и покрывало. Когда было принято решение «очистить Москву от всякой нечисти» к Олимпиаде-80, генерал Чурбанов подсунул министру Щелокову папочку с «делом Звездинского».

Сам маэстро утверждает, что видел на ней написанные рукой Щелокова слова: «Выяснить, что это за ночные концерты, кто такой Звездинский, и наказать». Ну а дальше система начала работать и сработала без сбоев. В ночь с 7 на 8 марта 1980 года более 500 сотрудников МВД в форме и штатском окружили ресторан «Азов», где выступал Звездинский. Был дан приказ: «Никого не выпускать». Милиция зашла в зал и начала «зачистку». У присутствующих проверяли документы, а затем их всех препровождали на Петровку. Легенда гласит, что Звездинского долго не могли отыскать и обнаружили только часа через два на кухне, где он скрывался в огромной суповой кастрюле, держа крышку изнутри. Извлекли его и отправили во внутреннюю тюрьму ГУВД Москвы. Всех остальных наутро отпустили. Говорят, что в салатах и прочих блюдах было найдено около двух килограммов золотых изделий, в том числе и с драгоценными камнями, сброшенных туда зрителями, а в туалетах и урнах обнаружили почти полмиллиона рублей.

Что касается Звездинского, то приговор по его делу был быстр и суров. За взятку и незаконное предпринимательство его осудили к 8 годам лишения свободы, которые он отбыл полностью, и вышел только в 1988 году. Путевку в новую жизнь ему дал наш общий друг Алексеич, который, познакомившись с ним на «Музыкальном ринге» с участием «Машины времени», не только запустил в ротацию его песни, но и организовал первую статью в «Московском комсомольце», а также придумал ему творческую биографию, с которой Звездинский сейчас уже сжился. Еще Леша объяснил артисту некоторые необходимые вещи, например, что Звездинский никак не мог написать песню «Драгоценная ты моя женщина» «в соавторстве с Николаем Заболоцким», как он любил объявить на концертах. Вежливо, но твердо Алексеич вычеркнул эту реплику из сценария шоу, объяснив, что Заболоцкий умер, когда Мише было лет пять — семь. С тех пор Миша Звездинский работает легально, хотя и не очень часто, и, говорят, зарабатывает до 10 тысяч долларов за концерт.

В том случае, если артисты переходили в систему государственных концертных организаций, которых было великое множество, они, как правило, теряли в зарплате. Но при определенном уровне популярности получали возможность использования официального статуса для извлечения сверхдоходов. Язык не поворачивается назвать их «нетрудовыми», но формально советская система считала деньги, получаемые «мимо кассы», нелегальными. Я уже упоминал о том, что существовала строгая система ограничения количества концертов в зависимости от ставок, которые получали артисты. Но директора и администраторы делали все, чтобы организовать неучтенный концерт. Ведь если мы получали от «легальных» концертов по 21 рублю (в начале 80-х), то сумма, получаемая от нелегального концерта, могла быть в десять — пятнадцать раз больше. Дело было подсудное, но выгодное, поскольку директор группы получал еще больше.

Я не буду вдаваться в тонкости того, как это все организовывалось, скажу только, что Суворов был прав, когда заметил, что любого интенданта, отслужившего пять лет, можно смело расстреливать. Я не скажу, чтобы мы очень любили наших директоров, но относились к ним как к определенного рода данности, к людям, без которых нам невозможно жить и работать, а иногда их административные способности вызывали у нас искреннее восхищение. Во второй половине восьмидесятых Макаревич нашел себе дополнительный заработок — стал ездить с акустическими концертами по различным учреждениям и предприятиям. Дело в том, что в начале восьмидесятых он получал огромные деньги в качестве авторского вознаграждения за песни. Думаю, что пару сотен тысяч рублей в год или больше. После начала перестройки, совпавшей с определенным застоем в популярности «Машины», этот источник постепенно становился все слабее. Поэтому Андрей брал гитарку, садился в машину и ехал в какой-нибудь НИИ, подобно бардам, или, как их теперь зовут, «исполнителям шансона». 600–800 рублей за часовой концерт в 1986 году было вполне приличными деньгами. И никаких тебе налогов, росписей в ведомости — получил себе конвертик, и все…

Частных вечеринок с приглашением популярных артистов не было до начала девяностых годов. Тогда еще работала советская система оплаты и контроля. А вот когда произошла либерализация рынка, в том числе и музыкального, деньги повернулись лицом к музыкантам. Если в 1990 году считалось очень неплохо получить по 50 долларов за концерт, то есть 250 долларов на группу, не считая техперсонала и администрации, то потом цены росли как на дрожжах. Через два года «Машина» могла «стоить» 3 тысячи долларов, через пять лет — шесть, а потом — до 15 тысяч за концерт. Единственная проблема была в том, что количество концертов неуклонно уменьшалось. Макаревича уже не так интересовала музыка, и центр его интересов, в том числе и финансовых, переместился в сторону ТВ. Протекцию там ему составил Костя Эрнст, который в середние восьмидесятых был еще биологом, приобщавшимся к киноискусству, и жил в соседнем с Макаром подъезде. Так вот, Костя регулярно таскал Макаревичу записи хороших фильмов, а тот благосклонно вводил его в тусовку, в том числе и телевизионную. А потом уже и Константин, окрепнув, стал пиарить Андрея. Злой на язык Макс Капитановский даже придумал анекдот по этому поводу. «Приходит Константин Эрнст на собрание руководства ОРТ и говорит: „Мне пришла в голову фантастическая, гениальная концепция новой передачи. Это будет что-то такое музыкально-кулинарное. Но самое главное, все будет происходить во время дайвинга. Одна проблема. Не знаю, кого ведущим пригласить…"»

Но и без ТВ деньги мы зарабатывали очень приличные. Не миллион, как Макар, но порядка 150–200 тысяч долларов в год мы получали. Не скажу, чтобы эти деньги зарабатывались очень сложно. Отыграл себе привычную программу, за которую пять лет назад получал 50 долларов, получил «конвертируемую», то есть в конверте, сумму, эквивалентную паре тысяч «зеленых», — и возвращаешься к себе домой. А то и в ресторан, потратить часть денег. Или в казино, чтобы избавиться от них совсем. Очень занятная «корпоративная вечеринка» игралась нами на празднике «Московского комсомольца» 11 декабря 1993 года. Дело в том, что Макаревич, у которого день рождения именно 11 декабря, никого из нас на свой вечер не пригласил. Зато Алексеич, работавший в «МК», организовал наше шоу на дне рождения газеты в подмосковном пансионате. Опасливый Кутиков участвовать отказался, и поехали в Щелково мы с Маргулисом, Ефремовым и Максом Капитановским в качестве звукорежиссера. Скажу честно, наша программа без Макаревича и Кутикова была не слабее, чем обычно. Женька завел свои блюзовые рулады, я поиграл рок-н-роллы и фокстроты, а народ веселился, иногда интересуясь, где нас еще можно будет увидеть в таком составе. Кстати, получили мы на круг долларов пятьсот, зато удовольствие от шоу было обоюдным. Уезжали мы на следующий день, сильно задумываясь о том, а не сделать ли такие поездки постоянными. Но тогда на «свободную экономическую деятельность» решился лишь Женька, через пару лет начавший время от времени выступать с «Воскресеньем».

Говорят, что сейчас разговор о стоимости концерта «Машины времени» начинается с суммы в 35 тысяч долларов. Но, к сожалению для музыкантов, такие деньги они могут получать один-два раза в год. Все остальное — это единичные частные вечеринки или ночные концерты по клубам и казино, которые оплачиваются значительно меньше. Макаревичу более интересно выступать с «оркестром креольского танго», в котором он получает гонорар как солист, а все остальные — как сопровождающий его ансамбль. Свои группы у Кутикова и Маргулиса. Они с переменным успехом работают по клубам, но имеют лишь по несколько сотен долларов с концерта. Попытка Кутикова устроить гастроли в Сочи зимой 2006 года просто провалилась: билеты в Зимний театр, где должен был состояться концерт артиста «Кутекова» (так его именовали в афишах), расходились настолько плохо, что шоу пришлось отменить. Прочитав об этом, я сразу вспомнил зиму 1980 года, когда точно так же, как и в этом году, пальмы были засыпаны снегом, сверху и снизу была сырость, зато на концертах «Машины» был аншлаг. Кстати, та поездка должна была здорово запомниться Кутикову. Он сильно простудился, но, поскольку отменять гастроли было нельзя, пришлось Саше выходить на сцену и петь. После концертов он практически потерял голос, но когда его данные более или менее восстановились, у него более ярко проявилась фирменная «хрипотца», которая скрашивала некоторые неточности в модуляции. А еще, как говорят, он написал песню «Музыка под снегом» тоже в связи с ностальгическими воспоминаниями о тех временах.

Когда меня спрашивают, каковы были самые высокие гонорары «Машины времени», то я, понятное дело, могу говорить лишь о тех без малого двенадцати годах, в течение которых я там работал. В принципе, больше всего оплачиваются новогодние мероприятия. Суммы, которые обычно получают артисты, в этом случае возрастают в два-три раза. Помню новогоднее шоу, которое мы отрабатывали в каком-то бизнес-центре. Пьяные гости, уже без малиновых пиджаков, но еще с золотыми цепями и тяжелыми «Ролексами», полуголые и уже готовые к употреблению девчонки, столы, «ломящиеся от яств», бычки в огромной вазе с черной икрой… На сцене «Машина времени». Артисты не совсем трезвы, но как-то не лажают, видимо, большой опыт сказывается. «Ну а теперь мы вместе споем любимую песню всех времен и народов!» Фу, еще немного, еще чуть-чуть осталось доиграть и допеть. Это уже третья тусовка за новогоднюю ночь. «Вот, новый поворот…» Все, полтора часа работы закончились, как говорит Алексеич, «настал час расплаты». Двое постриженных «под ноль» охранников выносят огромную клетчатую сумку типа тех, которые использовали «челноки» во время поездок в Турцию и Польшу. Расстегивают. Сумка полна «зеленых». Пятерки, десятки, иногда более крупные купюры. «Можете не сомневаться, все шестьдесят штук здесь», — говорят нам. Макс Капитановский вскидывает сумку на плечо, и мы без всякой охраны выходим на улицу. Уже поздняя ночь, переходящая в раннее утро. Ветер, темнота. Сейчас-то понимаешь, что любого из нас могли бы запросто убить за пару бумажек из той сумки. Но пронесло. Женька Маргулис произносит: «Ну что, с Новым годом, что ли? — И далее через паузу: — А когда будем деньги делить?»

Гонорары, которые я получал в «Машине времени», я довольно часто тратил в тот же вечер или ночь. Мы уже вспоминали о том, что в и без того значительном списке моих пороков одно из центральных мест занимает страсть к игре. Я люблю играть в разные игры, причем обязательно на деньги. Пришел я ко всему этому довольно поздно, в начале девяностых. А потом мои отношения с казино и прочими игорными заведениями как-то устаканились. Конечно, я в общем минусе, но удовольствие от выигрышей и самого процесса все это дело компенсировало. А в игровых залах случается столько занятного…

В свое время в Москве появился один из первых популярных клубов «Белый таракан». В то время сделать клуб популярным было очень легко: подвал, отбитая со стен штукатурка (так, чтобы был виден кирпич), деревянные столы и скамейки, домашняя кухня без особых изысков, музыка. Место объявлялось популярным, и туда валил народ. Москва — город очень большой, а мест для нестандартного ночного отдыха было мало. Денег же становилось больше, во всяком случае у бандитов, торговцев, артистов и чиновников. И все они тусовались в немногочисленных «популярных» клубах. Но история связана не с «Белым тараканом», а с «Белым тараканом — 2», который появился позднее в районе Октябрьского поля. Тогда уже клубам приходилось заниматься маркетингом, как-то «раскручивать» себя. Связана эта история с бильярдом. Играть в бильярд, или, как говорят правильно, «играть на бильярде», я очень люблю и умею. Поэтому меня в числе прочих знаменитостей пригласили в «Белый таракан — 2» на турнир звезд, который был широко разрекламирован. Там были установлены неплохие столы, и народ играл в пул. Я, честно говоря, валял дурака, всячески прикалывался, выпендривался перед девчонками, придумывал какие-то неимоверные удары, поэтому занял только четвертое место, которое вроде бы никаких призов не обещало. Но оказалось, что я в итоге обставил и Преснякова-старшего, который был первым, и других победителей. Впрочем, вру, мне за участие в полуфинале вручили часы с бильярдной символикой. Но дальше дело пошло по нарастающей. Потом я понял почему.

В то время я только-только переехал в квартиру, где живу сейчас, так что с мебелью у меня были проблемы. Две комнаты украшали два ложа, сбитые из досок и оснащенные тоненькими матрасиками. Сексом на них заниматься было довольно удобно, но вот спать, а тем более сидеть или лежать… В общем, когда в бильярдном зале «Белого таракана» я увидел комплект мягкой мебели, я тут же уселся на него и сказал, что это именно то, что мне нужно. Более того, я, единственный из участников турнира, восторженно отозвался об этом изделии, которое, кстати, было сделано по американской лицензии и вполне добротно. Уже потом выяснилось, что это приз зрительских симпатий. Представители фабрики-изготовителя посовещались между собой, поговорили с публикой и, к моему удивлению, приняли решение вручить этот приз мне. Я обрадовался, но рано. Радоваться нужно было еще больше.

Где-то в середине турнира, когда я играл еще четвертьфинал, в клуб завалился продюсер Валерии Шульгин с каким-то своим приятелем. Оба были пьяны в хлам. Выпили еще и стали смотреть игру. Когда все кончилось и всем вручили полагающиеся призы, спутник Шульгина, к сожалению, я не знаю его имени, — отзовись, друг! — взял слово. Сказал он примерно следующее: «Уроды! Играть из вас тут никто не умеет. Да вы посмотрите на себя! Сжали зубы, глаза в кучку и бьетесь за бабки. Это же игра. Единственный, кто играл по-настоящему, это Подгородецкий. Он смеялся, прикалывался, шутил, а не вперивался, как дебил, в шары с лузами. Поэтому я награждаю его своим собственным призом — десятью тысячами долларов! Дайте бумагу!» Громко икнув, он взял протянутую салфетку, вытащил золотой «Паркер» и нацарапал там следующие строки: «Подателю сего, Подгородецкому Петру, выдать десять штук баксов наличными». И поставил закорючку. Потом подозвал меня: «Знаешь магазин „Версаче", на Кузнецком?» Я ответил, что хотя и не одеваюсь у Версаче, но проезжал это заведение. «Я хозяин этого магазина. Завтра пойдешь туда, отдашь эту бумагу и получишь деньги». Потом развернулся и ушел вместе с Шульгиным.

Жест, конечно, был красивый, но я, честно говоря, поначалу даже и мысли не допускал, что десятка действительно может материализоваться из мятой салфетки с кривыми строчками. Но через день (а это был уже понедельник) бумага в кармане моих джинсов стала доставлять мне определенный дискомфорт. Выбрасывать было жалко, — а вдруг? Ехать было лень, но я пересилил себя и добрался до Кузнецкого. Магазин «Версаче» встретил меня закрытыми дверями и объявлением, что в понедельник у него выходной. Но я уже из принципа решил довести дело до конца. На следующий день в своем обычном виде — потертые джинсы и майка — я приехал в «Версаче». Встретили меня радушно, но недоверчиво: «Здравствуйте, молодой человек, вы к нам одеться или как?» На это я молча вытащил еще более помявшуюся салфетку и вручил ее менеджеру. Ощущение, что я буду послан на три буквы, усиливалось у меня с каждой секундой. Менеджер презрительно двумя пальцами взял бумажку, и вдруг его лицо расплылось в улыбке: «Петр Иванович, дорогой! Проходите. Сейчас я дам команду кассиру отсчитать деньги, а вам покажу магазин». И началось: «Это такая-то коллекция, это сякая, а вот такой тон вам бы очень к лицу был…» Я не отношусь к поклонникам «Версаче», по мне больше как-то «Ливайс», «Дизель», «Адидас» и прочее в этом роде, но покорно ходил и внимал. А про себя думал: «Фиг я тут что-нибудь буду покупать!» Тем более что всякие расшитые-раззолоченные шмотки мне действительно не нравятся. И тут мне выносят десятку тонн баксов, новенькими бумажками, перетянутую резинкой. Я сую ее в карман и еду домой. Потратил я их, правда, очень скоро — кокаин и девчонки сжирают деньги поразительно быстро, иногда даже быстрее, чем деньги зарабатываются или падают с неба, вернее из магазина «Версаче», как в описанном случае.

А еще как-то раз мы работали в каком-то театре-студии на Трифоновской улице. Дело было примерно уже во второй половине девяностых. Мы снимались там в клипе на песню Маргулиса «Мой друг лучше всех играет блюз». Шли обычные съемки, туда нагнали массовку, какой-то народ. После съемок подходит ко мне мой знакомый Филипп Кольцов. Знакомы мы были не то чтобы близко, так, сидели вместе в компаниях. И вот он подходит ко мне и спрашивает: «Петр, мне нравится ваше творчество, и я хотел бы вам помочь материально. Сколько вам нужно денег?» Ну прямо как Остап Бендер спрашивал Шуру Балаганова, сколько ему нужно для полного счастья. А у меня в то время был бзик — купить домашнюю компьютерную студию. Я и отвечаю: «Десять тысяч долларов». «Знаете, — говорит он, — у меня с собой таких денег нет, но мы можем встретиться завтра-послезавтра, и все будет нормально». И действительно, когда мы встретились через несколько дней, он мне выдал десять тысяч долларов. Мы с ним потом некоторое время общались по обычной для тех времен схеме: кокаин — девчонки — водка и обратно. А еще через несколько месяцев он исчез. История, правда, имела продолжение. Еще через какой-то период времени мне вдруг позвонила его мама и спросила, не хотел бы я купить пианино. Мне как-то не с руки было иметь три инструмента — рояль и синтезатор у меня были, так что я ответил, что мне это как-то не нужно. Выяснилось, что у сына какие-то неприятности, но какие точно, мне узнать так и не удалось. Но благодарность к Филиппу, а также ко всем другим людям, которые меня поддерживали материально и морально, я до сих пор сохранил. Может быть, они прочтут эти строки, и им станет приятно…

«Золотой дождь», как я и говорил, бывает и другого рода. Наутро после концерта в «Олимпийском», посвященного 30-летию «Машины времени», я услышал телефонный звонок. Вставать мне не хотелось, но трубку я взял. Володя Сапунов сказал мне следующую фразу: «Петя, Макар просил передать тебе, что коллектив в твоих услугах больше не нуждается». Когда я его спросил, почему Андрей не сообщил мне это лично, Сапунов ответил, что Макар не хочет со мной разговаривать, тем более на эту тему. Честно говоря, я не удивился, ведь Макаревич очень не любит смотреть людям в глаза, особенно если чувствует вину или ответственность. И предпочитает загребать жар чужими руками. Так было и с Максом Капитановским, который уехал с Ефремовым отдыхать в Турцию, а по возвращении узнал от директора группы, что он уже не звукорежиссер. Так было и с другими. По-моему, только Сашке Зайцеву Макар что-то сказал сам, да и то потому, что столкнулся с ним нос к носу в вестибюле Дворца спорта «Крылья Советов».

Существует множество версий того, почему «коллектив» перестал нуждаться в моих услугах. Самые идиотские из них были: я якобы неточно и небрежно играю, я наркоман, я болел венерическими заболеваниями, я опаздывал на самолеты и поезда, я не являлся на репетиции и опаздывал на концерты. Скажу честно, поскольку ни один из музыкантов «Машины», кроме меня (в то время, когда я там работал), не имел музыкального образования, то, думаю, они не в состоянии оценить, как я играю. Сергей Фефелов, близкий друг Алексеича, как-то рассказал нам такую историю. Он, кстати сам доктор исторических наук и профессор, гулял с профессором физики. И тот по случайности кого-то задел плечом. Ну и как полагается, услышал сразу матерную ругань самого что ни на есть низкого пошиба. Выслушал, постоял, помолчал, улыбнулся и пошел дальше. Когда Фефелов спросил физика, почему он не ответил на оскорбления, тот сказал ему: «Видите ли, Сережа, дело в том, что оскорбить меня может только равный». Насчет музыкальных дел ребятам, при всем к ним уважении, которое, правда, значительно подтаяло, говорить рановато. Пусть подучатся играть и петь. Что касается остального, то скажу: ко времени моего изгнания я уже соскочил с кокса и был на пути к исправлению. Насчет триппера и прочих дел, были в «Машине» люди, болевшие и почаще меня. Если я не приходил на репетицию, то по причине того, что мне было не очень интересно раз сто играть то, что я умел исполнить с первого раза. Мне просто не было это нужно. В свое время Стас Намин придумал замечательный лозунг: «Репетирует тот, кто играть не умеет». Скажу честно, мое участие было необходимо только при начале работы над песней или ее записи. В остальных случаях я был просто лишним. Хотя Маргулис, к примеру, умеет играть очень здорово, правда не на гитаре, а на басу, что сейчас ему удается делать не всегда.

А причина моей «ненужности», как мне представляется, скорее политическая, хотя я сам к политике отношусь относительно спокойно. Дело в том, что у «Машины» время от времени появлялись спонсоры. Иногда это были бандиты, иногда люди с Дальнего Востока, а с ростом популярности группы ее стали использовать и политики. Во второй половине девяностых на нас «запал» Чубайс, потом к нему присоединился Немцов, затем Сысуев, Шабдурасулов и прочая братия, сформировавшая впоследствии Союз правых сил. Допускаю, что наше творчество им действительно нравилось. Мы же, в свою очередь, выступали у них на съездах, раскручивали их символику, отрабатывали на вечеринках. Деньги не то чтобы текли рекой (правда, до меня они не всегда доходили), но были довольно приличными. Люди в спонсорах, правда, подобрались самые одиозные, но, по моим сведениям, это не помешало им намекнуть Макару, что хорошо бы ему избавиться от еще более одиозного человека, чем они, то есть меня. Я не устраивал Союз правых сил по разным причинам. Во-первых, эта организация не переносила по-настоящему творческих людей, во-вторых, недисциплинированность, с их точки зрения, мешала бизнесу. В-третьих, мое увлечение вредными привычками могло почему-то бросить тень на всю партию. Блин, замглавы президентской администрации Владислав Сурков записывает свои песни с помощью отъявленного наркомана Вадима Самойлова из «Агаты Кристи», а каким-то Чубайсу с Немцовым Петя не угодил! Ну и где теперь этот вшивый СПС со своими лозунгами и борьбой за «чистоту рядов „Машины времени"»? Сдулся, лопнул, как неумеренно надутый презерватив!

Макаревич же, почувствовав беду, решил, как обычно, вильнуть. После падения СПС он резко сменил политическую ориентацию, стал доверенным лицом Путина на выборах и даже сидел с ним на концерте Маккартни. Теперь Макар тяготеет к «Единой России».

Операция по моему «устранению» готовилась больше месяца. Все уже знали, что к нам просится друг Маргулиса Державин, но от меня это как можно тщательнее скрывалось. Макар до жути боялся подвести спонсоров, а это несомненно произошло бы, откажись я играть в разрекламированном концерте, посвященном нашему 30-летию. Меня даже обхаживали, задабривали, постоянно интересовались здоровьем. Я, правда, чувствовал какую-то подлянку, но какую, понять пока не мог.

Последней каплей, «переполнившей бочку с порохом», то есть терпение Чубайса и компании, было то, что после банкета в «Олимпийском» я, сильно поругавшись с женой Светкой, которая напилась и несла всякую чушь, послал ее в нокаут и отправил домой на такси. Потом, уже на банкете, который устраивал СПС, моя судьба и была решена окончательно.

Чего добились наши новоявленные политики демократы? Они добились того, что не удалось в свое время сделать КПСС, — превратить «Машину времени» из рок-группы в обычный попсовый коллектив. Да, легенда еще существует, да, есть миллионы людей, которые помнят и любят песни «Машины», но они помнят и любят совсем не то, что делается ею сейчас. Они любят нас, уже почти старых, уже почти больных, уже почти пенсионеров, они любят нас не по отдельности, а вместе, как единственную отечественную супергруппу, в которой я имел счастье и несчастье отыграть тринадцать лет…

P. S. Я до сих пор довольно часто слышу, что «Машина времени» — это русские «Битлз». Может быть, те, кто это говорит, и правы: что-то от «битлов» в нас было. И, наверное, пока еще будет. Любопытная вещь: в «Машине» за ее долгую историю играли десятки людей. Самое интересное, что все они до сих пор живы. Но, к моему глубокому сожалению, их уже никогда и никому не удастся собрать вместе. Легенду нельзя придумать дважды, ее можно только пересказывать…