В кружке Александри
В кружке Александри
Через какое-то время после моего приезда на Кузнецкстрой я познакомилась с московским инженером Александром Сергеевичем Резником, приехавшим на работу по мобилизации. Он работал в той же большой комнате, что и я. Резник был удивительно спокойным интеллигентным человеком, и с ним было интересно разговаривать — ведь он был значительно старше меня и очень много знал. Резник рассказал мне, что у него в Москве есть брат, который занимается литературой, а семьи нет, он живет один. Часто он присоединялся к нам с АРэ во время обеда в столовой и по дороге домой, и я просила его заходить ко мне, когда у него будет время. Однажды он привел ко мне своего знакомого Романа Александровича Эммануэля. Оказалось, что он тоже был москвич, из тех «троцкистов», которых Сталин посылал в Сибирь на «перековку». Во время революции и даже еще раньше Эммануэль был связным Троцкого и водил его на нелегальные квартиры, где встречались коммунисты. При Сталине все бывшие приверженцы Троцкого были исключены из партии и высланы из Москвы. Среди них был и Карл Радек, которого я видела в Томске. Он снимал комнату в стоявшем по соседству с нашим доме профессора медицины Курлова, к которому в 1922 году мама возила больного отца. Профессор Курлов уже умер, и его вдова сдавала комнаты своего большого дома, и одна из них досталась Радеку. Мне довелось видеть его, когда он шел на работу или возвращался с работы домой. Зимой он был одет в светлую меховую куртку, на нем была такая же шапка, шею и подбородок он закрывал теплым шарфом, укутываясь до самого носа.
На Кузнецкстрое Роман Александрович Эммануэль работал в плановом отделе, а в свободное время писал книгу «Религия и Французская революция». В Москве у него были родители, братья и жена Тася с сыном. Он знакомил меня с политической жизнью нашей страны, которая до тех пор была мне совершенно неизвестна. Каждый раз он сообщал что-то для меня новое и, как я поняла, оставался человеком, преданным Троцкому. Эммануэль дружил с Александри и рассказал мне, что Александри — такой же политический ссыльный, что он получил архитектурное образование в Швейцарии и приехал в Россию как коммунист и поклонник Троцкого. Какое-то время он жил во Франции и хорошо знал французский язык.
В то время как я знакомилась с отдельными интересными для меня людьми на Кузнецкстрое, один из американских инженеров, которого называли мистер Халловей, явно мне симпатизировал и иногда, проходя мимо моего стола, молча клал мне на стол то ластик, то маленькую логарифмическую линейку, то изящную простую, то карандаш «Кохинор». С этим американцем дружил Александр Сергеевич Резник, знавший английский язык.
Мои новые знакомые Резник и Эммануэль рассказали мне, что вечерами они часто встречаются у Александри, и как-то раз передали мне его приглашение зайти вечером к нему домой. Проводить меня взялся Эммануэль. Посередине большой комнаты на втором этаже дома для инженеров стояла круглая железная печка, топившаяся дровами, и дым от нее выводился по трубе через отверстие в окне. Меня это удивило, потому что у этих домов было центральное отопление от заводской котельной. Видимо, хозяин захотел иметь еще и железную печку. Когда мы с Эммануэлем пришли, печка топилась, а Лев Николаевич брызгал на нее хвойным экстрактом из флакона, и по комнате разливался необыкновенно приятный аромат хвои. На печке стоял чайник. И я подумала: до чего же уютным человеком оказался Александри, если сумел доставить себе и гостям в зимние вечера такое удовольствие — тепло, запах хвои и чай. Вслед за нами пришел Резник. Мы и московский журналист Рузов сели за стол, а Лев Николаевич налил нам чай, поставил сахар, тарелку с сушками и пряниками. И начались разговоры о новых книгах, о стихах, о политике. Я читала много, но всё больше классическую литературу. Могла с удовольствием перечитывать Пушкина, особенно любила Лермонтова и Тургенева. Почти ничего не знала о книгах, появившихся в последнее время, а из поэтов была знакома только со стихами Маяковского и Есенина, и то еще со школьных времен. Александри пытался меня разговорить, хотел, чтобы я рассказала о своих родителях, о школе, о студенческой жизни… И с тех пор я стала часто бывать на вечерах у Александри.
Мне было неловко перед АРэ и Кудрявцевыми за то, что я стала реже у них бывать. Но мне было так интересно у Александри, что я каждый раз соблазнялась его приглашением. Всегда, когда откуда-нибудь на Кузнецкстрой приезжал журналист из какой-нибудь газеты, его приглашали в гости, чтобы послушать новости из сибирских городов. Но особенно интересно было, когда из Москвы приезжал Владимир Яковлевич Рузов — тот корреспондент «Известий», который написал обо мне статью. Он был в курсе всех последних событий в Москве и так как, наверное, был постоянным корреспондентом газеты «Известия» на стройках Сибири, то за 1931 год приезжал на Кузнецкстрой несколько раз. Он мог много интересного рассказать из московских новостей, но еще и очень хорошо пел песни на стихи Есенина. Нам нравилось, как он пел, пусть даже и без аккомпанемента.
Стыдно вспоминать, какой я была в тот год в кружке Александри. Газет я не читала вообще, поскольку в студенческие годы у меня не было для этого времени. Я многого не знала, была просто провинциальной девушкой с высшим техническим образованием и независимым характером. И больше ничего собой не представляла. Почему же Александри приглашал меня в свой кружок? Думаю, что, во-первых, у мужчин была потребность хоть в каком-то женском обществе, а во-вторых, они ценили меня как очень внимательного слушателя. А других женщин их круга на Кузнецкстрое и не было.
Как это обычно бывает на стройках в глухих, необжитых местах, где нет ни театра, ни кино, работающая там интеллигенция разбивается на кружки по общности интересов. Одни собираются, чтобы играть в карты, шахматы, лото и другие игры. Другие любят танцевать под музыку и петь. Третьи — веселиться и рассказывать анекдоты. У Александри велись разговоры о литературе и политике, читались стихи и обсуждались новые книги, и я думаю, что это был самый высокий уровень общения.
Познакомившись с этим кружком поближе, я стала смелее и могла показать мое знание стихов и прозы. Обладая хорошей памятью, я со школьных лет помнила стихи Пушкина и Лермонтова, отдельные куски из «Евгения Онегина», а также знала наизусть две сказки Андерсена, которые очень любила: «Роза с могилы Гомера» и «Мотылек». А после того как в Томске мне дважды довелось прослушать сказки Шахерезады в исполнении Сурена Кочаряна, я почти дословно могла рассказать одну особенно мне понравившуюся сказку.
Однажды в кружке зашел разговор о рабочих на Кузнецкстрое, об их жизни. Я ничего об этом не знала, вращаясь в своем замкнутом кругу. Но Рузов и Эммануэль меня просветили, рассказав, как тяжело живут рабочие здесь, как много здесь раскулаченных семей, которым особенно трудно. Они живут в землянках, которые выкапывают на склонах высоких холмов, где из кирпича или дерева сооружают только переднюю стену с дверью и окном. И в этих полутемных землянках ютятся целые семьи с детьми. Питаются в заводских столовых, где еда напоминает арестантскую баланду. Слушать об этом было очень тяжело, особенно потому, что как раз в это время появились знаменитые «шесть условий товарища Сталина», где предписывалось создавать хорошие условия для инженерно-технического персонала. Нас после работы стали кормить значительно лучше, чем прежде. В отдельной комнате заводской столовой открылся буфет с разными закусками, салатами, нам приносили вкусные отбивные, шницели и другие мясные блюда после очень хорошего первого блюда — борща, мясного супа или щей. Обед всегда был из трех блюд, и еще в комнату привезли бочку пива, отчего мужчины были в полном восторге. Обычно я ничего не покупала в буфете, кроме конфет к чаю, но однажды появилось какое-то темное мясо, нарезанное тонкими ломтиками, и мне сказали, что это мясо черных лебедей. Меня это до того поразило, что я купила себе немного, чтобы попробовать, но ничего особенного в нем не нашла. А может быть, это была шутка буфетчика. Но ведь можно перед кем-нибудь похвастаться: «Я ела мясо черного лебедя». Шикарно!
На фоне нашего относительного благополучия особенно тяжело было слушать рассказы Рузова и Эммануэля о жизни рабочих не только здесь, но и на других стройках Сибири. Я и сама стала замечать, как плохо они одеты и как плохо выглядят. Иногда я проходила мимо землянок и встречала женщин и детей из раскулаченных крестьянских семей.
С наступлением весны вся земля перед землянками была вскопана под огороды, которые хоть как-то облегчали их существование. Летом и ранней осенью рабочие могли ходить в лес за ягодами и грибами и ловить рыбу в реке Томь и ее притоках.
Разговоры в кружке Александри касались внутренней и международной политики, и я постепенно стала разбираться в этих вопросах.
Однажды Эммануэль поехал в командировку в Томск и привез оттуда небольшую книжку Исаака Бабеля «Король». Это были одесские рассказы издания журнала «Огонек» на плохой сероватой бумаге и в мягкой обложке без переплета. Мы читали и перечитывали рассказы вслух, восхищались этими новеллами и их красочным языком. Отдельные фразы Бабеля вошли в наш обиход.
Я попросила Эммануэля привезти мне серые брезентовые туфли на низком каблуке, хотя и дешевые, но очень удобные для прогулок. Он привез, но, когда я попробовала их надеть, оказалось, что обе на левую ногу, и пришлось их выбросить. Смеху было много.
Весной наш кружок перестал собираться, потому что начались отпуска, и первым уехал в Москву Александри, а за ним и Эммануэль. Рузова тоже не было. Погода стояла замечательная, и мы стали гулять в парке и за его пределами. Иногда наша группа состояла из меня, Александра Сергеевича Резника, мистера Халловея и АРэ. Он всегда был с фотоаппаратом, и поэтому сохранилось несколько снимков с американским инженером мистером Халловеем. Он немного знал русский язык, но в основном мы общались с помощью Резника, переводившего всё, что говорил мистер Халловей. Ему было около пятидесяти лет, его жена погибла в автомобильной катастрофе, и у него было несколько сыновей.
На Кузнецкстрое к тому времени открылся магазин, и мы узнали, что завезли велосипеды. Мы с АРэ сейчас же отправились туда и купили себе велосипеды. Дамских велосипедов не оказалось, и я приобрела мужской. Никогда прежде я не пробовала ездить на велосипеде, и пришлось сразу же осваивать мужской. Моим учителем был АРэ, и у него хватило терпения, чтобы научить меня не бояться велосипеда и ездить хорошо и довольно быстро. На велосипедах мы уезжали далеко: то за лилиями, то за пионами. Эти цветы, которые в других местах России в основном выращиваются в садах, в Сибири в изобилии цвели просто в лесу и на полянах. Иногда мы отправлялись за особенно редкой тигровой лилией, которую в Сибири называют саранкой. Я не говорю уже об уйме цветов, обычных для Сибири, которые цвели вблизи наших домов, сменяя друг друга. Лето в Сибири короткое, но очень жаркое в июле, а в июне было иногда просто холодно, особенно по вечерам. Уже с середины августа снова становится прохладно и даже холодно.
Очень примитивная и предельно скромная обстановка моей комнаты в июне, июле и августе украшалась букетами цветов, которые я ставила в банках, бутылках, глубоких тарелках, чашках, стаканах — в чем придется. Могла остаться совсем без посуды для чая, заняв под цветы всё, что у меня было. Цветы доставляли мне огромное удовольствие.
Я настолько любила июль и жаркое солнце в Сибири, что просто плавала в блаженстве. Эта любовь к солнцу сохранилась у меня до сих пор, хотя теперь я его уже побаиваюсь из-за радиации, о которой так много говорят. В то время мы и не знали такого слова.
Когда в разгар лета уже можно было купаться, мы компанией уезжали на велосипедах на Томь, протекавшую на расстоянии примерно трех километров от Кузнецкстроя. По пути к Томи и обратно надо было проезжать через глубокий и очень широкий овраг. Дорога была в виде большой насыпи с довольно крутыми склонами и узкой полосой, выложенной булыжником, для движения всего одного ряда машин. Эта дорога служила для перевозки песка и гравия от берега Томи до строительной площадки. Можно было вполне сносно проехать посередине дороги, но когда нас догонял или катил навстречу дребезжащий грузовик, надо было съехать на самый ее край, и меня каждый раз охватывал такой страх, что я буквально холодела. В такие моменты малейшее неосторожное движение могло привести к падению, и тогда уж, наверное, пришлось бы катиться по крутому земляному склону до самого дна оврага наперегонки с велосипедом. И, как ни приятно было купаться в Томи, в ее теплой и мягкой воде, мой страх перед этим куском дороги иногда удерживал меня от поездки.
Летом 1931 года из Кузнецкстроя уехали супруги Кудрявцевы. Володе предложили выгодное место под Свердловском в городе Салда, где тоже были металлургические или сталелитейные заводы.
С наступлением осени на Кузнецкстрое начали готовиться к пуску первой домны. Строили сразу две трубы для обеих доменных печей. Каждую трубу возводила своя бригада каменщиков, и эти бригады соревновались между собой. Не только мы, инженеры, но и рабочие всех участков, все домохозяйки из окон своих комнат наблюдали за этим соревнованием. Всех охватило волнение, люди между собою спорили, заключали пари, кто закончит раньше. Никто не оставался равнодушным, воодушевление было всеобщим. Бригады каменщиков были одинаково сильные, поэтому кирпичная кладка поднималась чуть выше то на одной, то на другой трубе. Трубы были очень высокие, и потому отовсюду было видно, кто кого опережает в данный момент.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.