12 Схватка с де Голлем

12

Схватка с де Голлем

Как будто Ренье было недостаточно битв с Онассисом, в 1962 году он вступил в бой с Шарлем де Голлем.

Президент Франции был одержим одной идеей: почему французские деньги в Монако не облагаются налогами? Он уже давно сетовал на то, что французские компании, зарегистрированные в княжестве, делают это нарочно, чтобы не платить налоги в казну Франции, и что это безобразие нужно прекратить. Французские граждане, живущие в Монако, следуют их примеру. Де Голль был убежден, что платить налоги — их святая обязанность.

В марте 1962 года де Голль потребовал у Ренье пересмотреть договор 1951 года, ограждавший княжество от того, чего он так настойчиво добивался.

Ренье отказался.

Сделав первый залп в этой драматической битве, продолжавшейся целый год, де Голль теперь активно отстаивал право Франции контролировать радиостанцию Radio Monte Carlo (RMC).

В те дни правительства разных европейских стран контролировали различные предприятия: телефонные станции, газовые и электрические компании, железные дороги, авиакомпании, радио— и телевизионные станции. Сегодня само собой разумеется, что эти компании не зависят от государства и не являются государственной собственностью.

Поскольку монополия на радиовещание была абсолютной, де Голль решил, что любые трансляции на французском языке, ведущиеся за пределами Франции, но направленные на ее суверенную территорию, должны быть приостановлены.

Два года спустя, в 1964 году, разразится настоящая война между некоммерческой британской корпорацией BBC и коммерческой пиратской радиостанцией Radio Caroline, названной в честь семилетней принцессы Монако Каролины. Эта новость облетела весь мир. Вещавшее на Англию, Radio Caroline размещалось на корабле, находившемся за пределами территориальных вод Великобритании, и открыто конкурировало с BBC. Британское правительство, которому она принадлежала, сочло эту ситуацию неприемлемой.

Де Голля точно так же раздражало RMC, вещавшее с территории княжества. Это был прекрасный повод преподать Ренье урок. Сторонники французского президента в Монако добились увольнения директора радиостанции под предлогом того, что он был проамерикански настроен.

На деле же это означало, что они транслировали слишком много американской музыки вместо французской. Ренье пришел в ярость от столь наглого вмешательства иностранного правительства в дела независимого государства.

В апреле переговоры с Францией были прерваны.

Правда, Монако отчасти зависело от Франции.

Национальный совет поддержал князя, однако министр внутренних дел, грубоватый французский бюрократ Эмиль Пеллетье, занял сторону де Голля.

Негодующий князь обвинил его в нелояльности.

Пеллетье пригрозил поделиться с президентом известной ему информацией. Он также пообещал рассказать де Голлю об антифранцузских настроениях Ренье.

Князь недолго думая отправил его в отставку.

Де Голль воспользовался предлогом и вновь придрался к уклонению от налогов. Он объявил, что, уволив Пеллетье, Ренье нанес оскорбление Франции, и потребовал пересмотреть договоры между Монако и Францией. Если обстановка не нормализуется, Франция закроет границу с Монако и «перекроет княжеству кислород».

Де Голль решил заново переписать договоры с Монако, действовавшие с 1861 и 1918 года.

Ренье считал, что президент Франции не может это сделать безнаказанно.

— Де Голль не мог это сделать законным образом. Мы были готовы отстаивать свои права даже в Гаагском суде. Наш договор с Францией основывался на положениях Версальского договора, который нельзя вычеркнуть из истории.

Но именно так и хотел поступить де Голль.

В свои 72 года он достиг вершин политической власти. Он хотел видеть Францию независимой сверхдержавой, которая требует к себе уважения остального мира, однако далеко не все разделяли это представление. И все же для многих соотечественников он был не просто «господином президентом», но всегда — «генералом».

Заносчивость де Голля вкупе с его исключительно высоким мнением о роли Франции и о самом себе были соразмерны лишь масштабу его личности в буквальном смысле слова. Шарль де Голль был человеком почти двухметрового роста, тогда как рост Ренье составлял лишь метр семьдесят.

— Де Голль был странным человеком, — продолжал князь. — Когда он приезжал в Монако или когда мы с Грейс бывали в Париже с официальным визитом, он всегда вел себя чрезвычайно любезно. Приезжая к нам, он обязательно привозил подарки для Каролины. Она в ту пору была еще маленькой, и, когда ее представили ему, казалось, что дед прибыл в гости к внучке. Она засыпала его вопросами, например, есть ли у него пони. Он говорил с ней минут десять. И вместе с тем в отношении к Монако де Голль оставался непреклонен.

Несмотря на многие различия, Ренье признавал, что не мог устоять перед обаянием де Голля, который был превосходным политиком.

— Я сравнивал его с Эйфелевой башней не по причине высокого роста, а потому, что его можно было не любить, но не восхищаться им было невозможно. Он был очень холоден.

Стоит президенту Французской республики утвердиться в Елисейском дворце, как он сразу же становится монархом.

Когда де Голль к своему ужасу понял, что Ренье без борьбы не сдастся, конфликт запылал с новой силой. Де Голлю казалось немыслимым, что кто-то осмелился ему перечить.

Ренье прекрасно понимал, чем он рискует.

— Де Голль хотел, чтобы мы в Монако приняли французскую фискальную систему. После того как кто-то в Министерстве финансов внушил ему, что бо?льшая часть североафриканских денег Франции осела в Монако и их нужно вернуть, президент решил, что переговоры излишни; его слово для нас закон.

Чтобы настоять на своем, де Голль выдвинул ультиматум. Если Ренье не уступит, то он — Шарль де Голль — прикажет поставить таможенные барьеры, чтобы изолировать Монако от остального мира.

Ренье был непоколебим.

В октябре де Голль нанес первый удар, запретив пропускать в Монако и из него письма с марками княжества. Президент заявил, что прежние тарифы недействительны и отныне получать и отправлять письма можно лишь с международными марками.

В то время бо?льшая часть деловой переписки осуществлялась по почте, так что это решение имело далеко идущие последствия.

Затем де Голль приказал двум ротам жандармерии, расквартированным в Ницце, быть в состоянии боеготовности. Тотчас поползли слухи о том, что французские парашютисты готовятся к захвату Монте-Карло с воздуха. Тем временем жандармы возвели барьеры на всех дорогах, ведущих в Монако. В ночь на 12 октября 1962 года французская полиция и таможенники закрыли границу.

По приказу де Голля они останавливали все машины в обоих направлениях и задавали водителям бесчисленные вопросы. Скажем, увидев в машине радиоприемник, спрашивали, где тот куплен, и требовали чек. Если документы были не в порядке, машину заворачивали обратно.

На рассвете пробка на дороге растянулась на 16 километров.

В глазах Ренье действия де Голля представляли прямую угрозу суверенитету княжества, что было недопустимо.

В ответ на протесты несговорчивого князя французский президент пригрозил прекратить подачу в Монако воды и электричества.

Ренье с трудом представлял, что будет с Монако, если де Голль выполнит свою угрозу, однако не сомневался, что тем самым французский президент подпишет себе приговор.

— Это было бы очень глупо, — говорил князь, — ведь с нашей стороны не было никакой агрессии. В интервью я пытался объяснить, что, отказываясь идти на поводу у де Голля, мы не занимаем антифранцузскую позицию. Я лишь выступаю против действий, предпринятых против нас Францией, в то время как нам даже не дали возможности обсудить положение.

Одно время в кругах, близких к Министерству иностранных дел Франции, даже поговаривали о том, чтобы свергнуть Ренье с престола и отправить его в ссылку. Лишь в декабре, когда пресса все еще изображала Монако осажденной крепостью, стороны вновь приступили к переговорам. Затем последовало несколько месяцев посредничества для урегулирования споров.

— Стоило нам приступить к серьезным переговорам, — вспоминал Ренье, — с участием специалистов из различных министерств, как мы поняли, что все будет в порядке. Французам было даже чуть-чуть неловко оттого, что де Голль зашел слишком далеко.

Князь согласился с тем, что французские граждане, проживающие в Монако менее пяти лет, лишаются привилегированного статуса и в соответствии с французскими законами обязаны платить подоходный налог в казну Франции. Кроме того, все компании, находящиеся в Монако и получающие более 25 % с объема продаж за пределами княжества, подчиняются французскому налоговому кодексу.

— После всех склок наша главная уступка состояла в том, что живущие в Монако французы обязаны платить налоги так, как если бы они жили во Франции. Мы пришли к компромиссу: начиная с 1963 года ни один француз, живущий в Монако, не уклонится от налогообложения в пользу Франции. Ведь именно этого все время добивался де Голль.

Таможенные досмотры прекратились, жандармы приступили к исполнению своих прежних обязанностей, жизнь вошла в нормальную колею.

Ренье и де Голлю было суждено вновь скрестить шпаги через несколько лет, когда генерал решил закрыть американские военные базы во Франции и выйти из НАТО.

Ренье был на стороне американцев и заявил, что их кораблям будет разрешено заходить в порт Монако.

— Де Голлю не понравилось, когда я отказался повернуться спиной к американцам. Но на этот раз он ничего не мог сделать. Я не приглашал их в наш порт по экономическим причинам, хотя каждый раз, когда в гавани швартуется военный корабль, речь идет о больших деньгах. Матросы сходят на берег и тратят деньги. Отношение де Голля к американцам казалось мне ошибочным. Я не видел причин разделять его точку зрения.

Называя то время «тяжким и сложным», Ренье был убежден, что пережил его лишь благодаря поддержке Грейс.

— Вначале она советовала мне смягчить тон по отношению к Пеллетье. Вместе с тем Грейс понимала, что он не выполнил своих обязательств передо мной. Это был первый дипломатический кризис в ее деятельности. Ей все было внове. Многому приходилось учиться, чтобы разбираться в происходящем. Но как только она разобралась, она встала на мою сторону.

По словам Ренье, они часами обсуждали положение. Он верил в нее и обращался к ней за поддержкой.

— Грейс всегда высказывала свои соображения и давала советы, — вспоминал он. — Но она никогда не вмешивалась в мои решения. Я бы не назвал ее моим ближайшим советником, поскольку она никогда не брала на себя эту роль. Зато всегда предостерегала меня от поспешности. Она призывала к человечности и хотела, чтобы я вел мирный диалог с французами, не проявлял излишнюю жесткость и не спешил с выводами. — Князь на мгновение умолк и с оттенком грусти добавил: — Мы с ней составляли отличную команду.