Падуков Леонид Степанович
Падуков Леонид Степанович
(На основе интервью Артема Драбкина и текста воспоминаний)
Я родился в деревне Верхняя Седа тогда Пермской губернии. Отец был призван в 1919-м в Красную Армию и умер от тифа в Гражданскую. Мать осталась беременной, и в феврале 1920 года родился я.
Вскоре мать вышла повторно замуж. Позже у меня появились брат Николай и сестра Клавдия. Когда мне было девять лет, мама скоропостижно скончалась. Разумеется, отчиму справиться с тремя маленькими детьми самому было просто невозможно, и он скоро женился. Практически я остался круглым сиротой, как в песне поется: «Позабыт, позаброшен, с молодых юных лет я остался сиротою, счастья, доли мне нет». Хотя относились ко мне очень хорошо. Мачеху, Анну Максимовну, мы все называли мамой.
После окончания начальной школы я с великим желанием поступил в профессионально-техническую школу, которая находилась в Кишерти.
Рост у меня был небольшой. Чтобы выполнить работы на тисках, приходилось под ноги ставить ящик из верстака. Работа с металлом мне нравилась. Я видел, как из куска железа ковали подковы для лошадей, разные изделия.
Кишертскую профессионально-техническую школу перевели в поселок Суксун и на ее базе создали политехнический техникум. В школе я проучился два года. Время было трудное, стипендии едва хватало на еду на полмесяца, на одежду денег не оставалось. Надо было как-то жить, и я стал подрабатывать: писал лозунги к праздникам, работал в мастерских техникума, выполняя заказы, мыл котлы в солдатской столовой, чистил туалеты – не гнушался никакой работой.
Самым трудным было мыть котлы в солдатской столовой, но зато вкусный ужин в достатке – в награду получали котелок гречневой каши с мясом. Голодными не сидели.
Не все выдерживали трудности, слабые бросали учебу. И я не раз говорил отчиму:
– Папа, я пойду работать.
А он в ответ:
– Леня, учись!
Бывало, проводит меня до околицы, а остальные 28 километров до Суксуна, в любое время года, иду один. Отчим настраивал меня на большие дела, и за это ему большое спасибо.
И все же, помимо учебы и работы, оставалось время на занятия в различных спортивных кружках. В субботние и воскресные дни, как правило, в холле техникума был танцевальный кружок, учились танцам. В те годы сдавали нормы, и это было престижно – получить значки «Ворошиловский стрелок», «ГТО» «БГСО» и другие. У меня все они были.
В 1937 году я окончил техникум. Я и двое моих товарищей по учебе получили направление на работу в детский дом в селе Наумовка, в 28 километрах от города Томска. За две недели до начала занятий в школе мы с сокурсниками решили собраться в Новосибирске и затем ехать вместе к месту назначения. Иван Лопатин и Николай Хохряков прибыли в назначенный срок в Новосибирск, и 13 августа мы выехали в Томск. От Томска до Наумовки четыре часа тряслись на телеге.
В селе, куда мы прибыли, размещался детский дом, в котором находилось чуть более 250 воспитанников различного возраста. Нам выделили дом для проживания. Директор показал вновь отстроенную школу и пожаловался, что учителей не хватает и к тому же в школе пока нет директора. Дня через два Иван и Николай поехали в райцентр, чтобы встать на учет в райвоенкомат, заодно в районный отдел народного образования.
Заведующий районо Фефелов, участник Гражданской войны, орденоносец, побеседовал с ними и сказал, что он подбирает кандидатуру на должность директора Наумовской неполной средней школы, и предложил одному из них занять эту вакансию. Они ему ответили, что есть другая кандидатура. Когда мои товарищи вернулись в Наумовку, я спросил, конечно, какие привезли новости: «Принимай школу, директор!»
Я считал, что они шутят. Иван Лопатин достает выписку из приказа о назначении меня директором. Мне в то время не было еще и восемнадцати лет. Почему заведующий районо принял такое решение, непонятно. Пришлось впрягаться и тянуть лямку: собрал педсовет из двенадцати педагогов. Многие из них имели большой опыт, но не имели образования, а некоторые, как мои друзья, имели образование, но не имели опыта. Зачитал выписку из приказа о моем назначении. Закрепили классных руководителей. Уточнили количество учеников. Провели линейку 1 сентября. Прошла неделя, месяц, все шло своим чередом, промахов и просчетов не было.
Первые выборы в Верховный Совет состоялись в декабре 1937 года, а я, семнадцатилетний директор, хоть организовывал их, но сам даже не голосовал.
После выборов завхоз школы пригласил съездить в деревню и отметить это важное событие. Мы поехали в гости к его родителям, которые жили недалеко от Наумовки.
Когда все собрались, а было человек пятнадцать, хозяин пригласил к столу. Чего только не было на этом столе, даже жаркое из поросенка. На столе стояла четверть водки и один стакан. Когда все уселись, я оказался слева от хозяина дома, а его сын, мой завхоз, справа от него. Хозяин берет стакан, наливает дополна из четверти и ставит стакан передо мной. Я в то время практически не выпивал. Отпил немного и стал закусывать. Хозяин вновь доливает и ставит стакан мне. Снова глотнул немного. Он в третий раз доливает в стакан водку из четверти. Сын хозяина тычет меня под бок и говорит:
– Обычай такой у нас. Первую пьют до дна.
Откуда мне знать их обычаи? Вижу сердитые лица бородачей и что начало задерживается. Стакан по кругу не идет, он ведь один был на столе, а выпить хочется всем.
Я выпил водку без остатка и крепко захмелел. Стакан пошел без задержки по кругу, и все наладилось. Мне еще удалось немного закусить, но практически я отключился, и вскоре мне предложили лечь, что я и сделал. Разве я знал их обычай, что первую пьют до дна, а потом – как хочешь.
Среди девушек-воспитателей самой красивой была Нина Аникина, обаятельная блондинка, которая мне очень нравилась. Я сделал ей предложение. Нина об этом рассказала своим родителям, но они были категорически против, сказали, что еще рано думать о замужестве.
Еще в ноябре 1937 года я попросил заведующего районо Фефелова подобрать другую кандидатуру на должность директора, поскольку я и двое моих товарищей Маркатун и Жирнов решили поискать новые места, где было бы интересно жить и работать. Мы были так молоды и так много хотелось узнать. В январе 1937-го кандидатура была найдена. Проводы совпали с Новым, 1938 годом. Отпраздновали весело. Попрощались со всеми и поехали на родину Петра Жирнова – на Украину. Добрались до Москвы, купили билеты до Одессы. Прибыли в Головоневский район Одесской области.
Родные Петра были рады, что сын приехал домой. Несколько дней мы погуляли, но потом решили продолжить свое путешествие – решили ехать работать в Грузию. Приехали в Одессу, купили билеты на теплоход «Грузия» до Сухуми. Оттуда поездом доехали до Кутаиси, затем автобусом до Цаленджихи. В городе были места для учителей, но Петр, по специальности бухгалтер, работу найти не мог. На последние деньги купили билеты на пароход до Новороссийска. Чтобы добраться до станицы Елизаветинская, недалеко от Краснодара, где нам предложили работу, пришлось продать один из моих костюмов.
В станице устроились в школу Е 1. Иван стал учителем математики, а мне дали 4-й класс. Петр и здесь не смог устроиться на работу. Мы с Иваном поработали месяц, получили зарплату, снабдили Петра деньгами и отправили домой. Позже мы получили от него письмо, из которого узнали, что он нашел себе работу по специальности.
Остались мы с Иваном вдвоем, но вскоре Иван Маркатун, коренной сибиряк, стал скучать по своей родине и по окончании учебного года уехал домой. Так распался союз трех друзей – Падуков, Маркатун, Жирнов.
Жизнь в станице протекала весело. Хотя я там прожил всего около года, это было лучшее время в жизни, которое я не забуду до конца своих дней. Раньше я заезжал туда, но беда в том, что из тех людей, с которыми я когда-то дружил, в живых уже почти никого не осталось. Только могильные плиты с их именами на кладбище…
В июле – августе 1939 года я сдал экзамены в Пермский педагогический институт и был зачислен на первый курс. Но, поскольку вышел указ «О всеобщей воинской обязанности», в октябре меня призвали в Красную Армию.
С командой призывников прибыл в Свердловск. В первую очередь нас строем повели в баню. Затем постригли всех наголо и обмундировали по всей форме. Самое трудное было научиться мотать обмотки. Старшина команды всех нас посадил в круг и стал показывать, как это делается.
Пройдя курс молодого красноармейца, все новобранцы приняли военную присягу. После принятия присяги нас стали отпускать в увольнение, в город, и даже кое-когда в театры. Моя первая специальность звучала так: красноармеец-писарь Политуправления Уральского военного округа. Служба шла своим чередом, проблем не было. Ходили в наряд не часто, приходилось нести службу контролерами на пропускном пункте и в гараже штаба округа.
В ленинской комнате политрук команды проводил беседы, некоторым предлагал поступать в военные училища. Я подумал, а не поступить ли мне в Свердловское пехотное училище? В конечном счете решил подать рапорт о зачислении меня курсантом в училище. Помню, политрук сказал: «Из вас получится хороший командир». Итак, в декабре 1939 года я стал курсантом Свердловского пехотного училища. Теперь я уже ходил не в ботинках с обмотками, а в яловых сапогах, да и шинель была получше.
Этот набор курсантов был необычный. В нем было много участников боев на Халхин-Голе. Даже орденоносцы были: Щитов был награжден орденом Красного Знамени, Абраменко – орденом Красной Звезды, а Федя Белорунов – медалью «За отвагу».
Учеба шла свои чередом. Командиры были отлично подготовленные. Все занятия по тактической подготовке, огневой и строевой проводились на плацу и в поле. С ранней весны мы выходили в летние лагеря. Плавали на реке Пышма в Елани, совершали марш-броски на 25 километров в полной боевой выкладке, со стрельбой, преодолением зараженного участка в противогазах, штурмовой полосы и водной преграды.
По окончании училища я был оставлен на должности командира курсантского взвода, но в мае месяце 1941 года меня направили в город Казань на курсы подготовки командиров танковых войск.
Пришлось осваивать танковую технику. Изучали в основном БТ, Т-26. Танк Т-34 в парке был всего один, и то все время под брезентом.
22 июня, в воскресенье, мы собрались в увольнение, когда услышали по радио выступление Молотова. Конечно, мы предполагали, что война будет, но это известие нас потрясло. В увольнение мы все же пошли, отметили начало войны в кафе. Тосты были только «За Победу!».
Переучивание пошло в ускоренном темпе. Тактическую подготовку осваивали «пешими по-танковому», а вождение только-только начали осваивать. Сводки с фронтов были ошеломляющие. Нам всегда говорили о силе и мощи Красной Армии. «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим» или «… от тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней». Мы верили, что это так на самом деле, а выходило наоборот…
В начале 1942 года нас отправили в Горький для получения боевой техники. Получили мы не те танки, которые изучали на курсах в Казани, а английские «Матильды».
Расконсервировали. Я принял свой первый экипаж. Механиком-водителем был Вася Артамонов, заряжающим – татарин Ринат Хазбиулин, очень сообразительный и трудолюбивый, наводчиком орудия был младший сержант Золотухин.
Экипаж начал осваивать танк. В основном отрабатывались навыки вождения на танкодроме. Сколачивание роты заняло недели две. А потом пришел приказ: четыре танка в Москву. Командир роты отобрал четыре лучших экипажа, в том числе и мой, и поехали мы в Москву. В столице нас встретили командир 172-го батальона 202-й танковой бригады и его заместитель по технической части. Оказалось, что в одной из рот этого батальона недоставало именно четырех «Матильд».
В апреле эшелоном прибыли на станцию Верховье Орловской области. Танковая бригада была подчинена войскам 48-й армии Брянского фронта. Только приступили к разгрузке, как налетели «Юнкерсы». В бригаде была зенитная батарея. Ее четыре орудия и 20 зенитных станковых пулеметов открыли огонь и сбили один самолет. Остальные разгрузились мимо станции. Разумеется, все попытались записать сбитый самолет на свой счет, но кому его в итоге приписали, я не знаю.
Закончив разгрузку, батальон пошел в район сосредоточения, «заметая следы»: к последнему танку в колонне было привязано срубленное большое дерево. Замаскировали танки, отрыли щели для экипажей. На следующий день старший лейтенант Максимов, проверяя маскировку, не сразу обнаружил танки своей роты. Помню, подошел ко мне, спросил:
– Ну как первое знакомство с фронтовой обстановкой?
– Страшновато, когда надо разгружаться, а тут бомбы сверху…
– Это только начало.
За время марша выяснилось, что гусеницы «Матильд» скользят на склонах. Техникам пришлось наваривать через трак «шпоры», которые улучшили сцепление гусениц с грунтом.
В течение 1942 года активных боевых действий бригада не вела. В основном приходилось готовить позиции на танкоопасных направлениях. А это значит, за ночь нужно вырыть окоп для танка и к утру его замаскировать. Таких рубежей обороны на участке 48-й армии было оборудовано более восьми! Ладони превратились в сплошную мозоль. Помимо этого, сделали полигон и отрабатывали на нем вождение, взаимозаменяемость членов экипажа.
Командиры танков, помимо того что должны были отлично стрелять из пушки и пулемета, знать хорошо средства связи, должны были научиться управлять танком не только днем, но и ночью, уметь преодолевать крутые подъемы и спуски. Заряжающие – уметь хорошо стрелять из танкового оружия, чтобы в любой момент могли заменить наводчика орудия. Командирам подразделений и офицерам штаба ставилась задача изучить азбуку Морзе и уметь работать ключом. Выезды на боевые стрельбы проводились раз в неделю. В итоге некоторые заряжающие вели огонь из танкового оружия не хуже наводчиков.
В сентябре 1942 года в районе Сутолка Орловской области мы пошли в свою первую атаку. Это была одна из тех операций, которые в сводках называют «бои местного значения». Необходимо было улучшить позиции, так как противник, занимая господствующие высоты, просматривал наши боевые порядки на значительную глубину.
Подготовились основательно: изучили маршруты выхода танков из района сосредоточения к рубежу атаки, направление движения каждого танка в атаке, решили вопросы взаимодействия, расположение проходов в минных полях. Выезды на рекогносцировку маршрутов движения до переднего края обороны противника делались скрытно, офицеры надевали общевойсковую форму. Запрещалось носить танковые шлемы и комбинезоны. Надо было сохранить полную скрытность от наблюдения противника, усыпить его бдительность, создавая видимость, что мы на этом участке совершенствуем свою оборону. Необходимо было сохранить тот режим окопной жизни, который и был. А это непростая задача.
Разумеется, была проведена партийно-политическая работа, прошли партийные и комсомольские собрания, на которых «личный состав рот и батальонов с воодушевлением встретил приказ о предстоящем наступлении и единодушно выразил готовность сражаться с врагом до последней капли крови». В этих словах не было лукавства. Нам надоело все оборонять и обороняться! Так хотелось наступать!
Перед выходом батальона все танки были проверены. Командиры подразделений доложили по команде о готовности к маршруту. Прямо перед выходом Вася Артамонов, проверяя крепеж топливного насоса, свернул один из болтов. Насос расположен в труднодоступном месте, и мы долго ковырялись, пытаясь вставить этот болт на место.
В ночь на 11 сентября бригада вышла на исходные позиции для атаки и в 6.30 утра, после короткой артподготовки, пошла в наступление. Первую полосу преодолели без особого сопротивления. Мой танк шел правофланговым в боевом порядке роты. Справа никого не было, кроме пехотинцев. Мы преодолели вторую траншею, приближались к третьей, ведя огонь по противнику. Вдруг – удар, танк дрогнул и стал произвольно делать разворот. Миной было повреждено и разбито несколько траков гусеницы.
Я, механик-водитель и заряжающий вышли из танка, а наводчик остался прикрывать нас огнем из пулемета. Достали с башни запасные траки, отсоединили разрушенные траки от гусеницы и подсоединили запасные. Ослабив правый ленивец, натянули траки тросом. Быстро устранили неисправность. В это время по нам начали бить из миномета. Разрыв. Осколки вошли в грудь и в руки. Как потом выяснилось, осколок, который летел в сердце, ударился о стальную пластину, которую мы, танкисты, всегда носили в левом нагрудном кармане гимнастерки, порвав карточку кандидата в члены ВКП (б). Так что эта пластинка спасла мне жизнь. Кровь хлынула из большой раны выше колена – как оказалось, ногу тоже зацепило. Я крикнул, что ранен. Ринат достал аптечку и выскочил из танка. Оттащил меня в воронку, в которой уже собрались раненые пехотинцы. Артамонов, закончив устранение неисправности, продвинул танк вперед до укрытия и вышел из него. Подошел ко мне и спросил:
– Ну, как дела, командир?
– Вася, идите в бой. Золотухин! Принимай команду!
Уже в госпитале врачи установили, что у меня было шестнадцать ран. Многовато для первого раза…
На краю воронки лежал раненый солдат, тело которого крупным осколком рассекло пополам. Голова и туловище его находились в воронке, а ноги вверху. Он был еще жив, все просил: «Товарищ лейтенант, пристрелите меня». Ну что я мог сделать? Ему дали глоток воды из фляжки, чтобы утолить жажду, которая всегда возникает в предсмертной агонии. Последнее, что он сказал: «Друзья мои, я умираю, отомстите врагу…» Подошли санитары. Они, оказав помощь всем, кто находился вблизи танка, стали по ходу сообщения эвакуировать раненых в тыл.
После войны я уже узнал, что в том первом бою два человека были убиты и шестеро получили ранения. Было подбито два танка, которые после ремонта вновь восстановили и ввели в строй.
На бригадном медицинском пункте капитан Макарова сняла жгут с левой ноги, обработала рану, наложила на нее тампоны и сделала перевязку. Кровотечение приостановилось. Я начал терять сознание от боли и потери крови и попросил:
– Доктор, дайте что-нибудь для ослабления боли.
Дали мне стакан спирта. Проглотив эти сто грамм, я впал в забытье и уже боли не чувствовал.
Раненых погрузили в санитарную машину и эвакуировали в полевой госпиталь, а оттуда по этапу, через многие инстанции, привезли в эвакогоспиталь Е 1920 села Ракша Тамбовской области. От этого путешествия в памяти осталась пронизывающая все тело боль, когда машина подпрыгивает на очередном ухабе.
На носилках меня доставили в операционное отделение, и сестра стала снимать присохшие за дальнюю дорогу повязки. Самым трудным было снять повязку с левой ноги – настолько засохла. Я ее прошу:
– Отмочите повязку, мне больно.
А эта дура продолжает срывать ее. Когда повязка была сорвана, из раны фонтаном брызнула кровь. Я не вытерпел и оттолкнул сестру рукой. Что дальше было, не помню. Как потом выяснилось, я потерял много крови, и потребовалось срочное переливание. Одна из медсестер дала для меня кровь – только у нее в госпитале была кровь нулевой группы.
Как-то, лежа в палате, я нащупал что-то острое в одной из ран на груди. Это оказался осколок. Я решил попробовать удалить его сам. Нужен был пинцет, но где его взять? Попросил сестру из нашей палаты:
– Принесите мне пинцет.
– Зачем?
– Мне надо отремонтировать часы.
На следующий день она принесла пинцет, и я решил сам сделать себе операцию – достать из груди осколок мины. И чтобы никто не видел, после обеда, когда все спали, я взял зеркало, одной рукой держу его, а в правой руке пинцет. Нащупал осколок, крепко пинцетом зажал его и поддернул слегка. Смотрю, он легко поддается, я потянул сильнее, даже и не очень кровоточила рана. Осколок был продолговатым и небольшим.
На другой день пинцет отдал сестре. Спросила:
– Отремонтировали часы?
– Да.
Она, как мне показалось, посмотрела с подозрением. Пришлось признаться. Я просил ее не говорить ничего доктору.
Долгое время рана на левой ноге не давала возможности ходить. И не только ходить, а даже сидеть. Стоило присесть, как ощущалось головокружение и быстро отекала нога. Но молодой и здоровый организм брал свое. С каждым днем рана все затягивалась и становилась меньше. При очередном обходе я попросил врача, чтобы мне разрешили подниматься с кровати. Врач не сразу удовлетворил мою просьбу. Вначале я привыкал сидеть, а через недельку стал спускать больную ногу вниз, а еще через недельку стал стоять на одной ноге, опираясь на костыли.
Еще несколько дней – и постепенно начал наступать и на левую ногу, рана уже подживала и была небольших размеров. Пробовал ходить на костылях, но не сразу это удавалось. Пришлось несколько раз падать, но настойчивость и упорство делали свое дело. Вскоре я уже мог ходить с костылями, а в ноябре 1942 года попросил, чтобы меня выписали из госпиталя. Более того, я добился, чтобы меня отправили в родную 202-ю танковую бригаду – 11 ноября я получил из бригады письмо, в котором мне писали, что по выздоровлении я должен вернуться в свою часть: «Место дислокации уточните в отделе кадров армии».
Настроение было боевое. Хотелось как можно скорее встретиться со своими товарищами, расспросить их, как они провели бой, первый наступательный. Из писем мне было кое-что известно, ну а подробности?
24 ноября я надел свою свежепостиранную, заштопанную в местах пробития осколками форму, попрощался с сестрой Леной, что дала мне кровь, с товарищами по палате, пожелал им быстрее залечить раны и отправился на станцию.
А уже через неделю, 2 декабря 1942 года, я вернулся в родную 202-ю танковую бригаду, штаб которой располагался в деревне Березовка. Первым, кого я встретил, был начальник штаба подполковник Варламов. Он спросил меня о здоровье и не голоден ли я. Ответил, что все в порядке, но он перебил:
– Иди сейчас позавтракай, а после сразу приходи ко мне.
Подкрепившись, я вернулся к Варламову. Тот пригласил меня сесть, спросил в первую очередь про ранение, смогу ли я сразу вступить в боевой строй. Я ответил, что готов принять свой экипаж. Он мне сказал, что меня назначили на должность командира взвода. Еще через час я прибыл в батальон. Командовал им старший лейтенант Войтов.
Командир роты построил бойцов, представил меня. В строю стоял и мой прежний экипаж. Ребята были рады меня видеть.
Я быстро познакомился со всем взводом, с каждым поговорил, посмотрел, какие есть недостатки. Первое, на что я обратил внимание, это топка печей в укрытиях, где стоят танки, – дело весьма важное. Экипажи жили в обычных крестьянских семьях деревни Березовки. Местные к нам относились хорошо. За едой ходили на батальонную кухню. Повар готовил вкусно, благо продуктов было в достатке. Какое-то время не было соли, вместо соли добавляли в пищу американские мясные консервы. Но это было недолго, вскоре соль появилась.
Надо отдать должное, в условиях жестокой войны военные были обеспечены необходимым набором качественных продуктов. Офицеры имели еще и дополнительный паек – шоколад, масло и крабов в маленьких баночках, как говорил наш комбриг – «гидромясо».
Танки были зарыты в капониры и замаскированы соломой. Для поддержания постоянной готовности по ночам топили специальные печки, установленные под днищем танка, труба от которой выходила так, чтобы солома не загорелась. Жизнь шла своим чередом: прилетала «рама», проверять, ничего ли у нас не поменялось, солдаты писали свои «треугольнички» домой, получали корреспонденцию.
На Новый год хозяйка, тетя Паша, приготовила самогон, домашние пироги с грибами и капустой. Вместо елки, которые в этих местах не растут, срубили сосенку, девушки сделали для нее игрушки. В гости пришли девушки. Справляли праздник уютно и по-домашнему. Закончив с ужином, убрали столы, и начались танцы. Нашелся и хороший гармонист. Танцевали и парами, и в одиночку. В разгар веселья неожиданно вошли в дом командир роты Божок и замполит Ширяев. Они поздравили всех с Новым годом, посмотрели, как встречают танкисты праздник, и командир спрашивает меня, кто это все придумал.
– Тетя Паша – хозяйка дома.
– Ну что ж, хорошо, продолжайте, веселитесь, только чтоб без происшествий.
В конце 1942 года был сформирован 19-й танковый корпус под командованием генерал-майора танковых войск И.Д. Васильева. Бригада в полном составе вошла в состав этого корпуса и в январе 1943-го получила приказ на участие в Воронежско-Касторненской операции. Батальон в составе бригады действовал в районе Кошкино – Грязное, Грызцы – Здоровец, Троицкое. Командир роты Божок заболел тифом, и в двадцатых числах февраля 1943-го мне пришлось принять командование.
Накануне 23 февраля, в день 25-летия Красной Армии, батальон получил боевую задачу: наступая в направлении населенных пунктов Рождественское, Гранкино, уничтожить противника и выйти на рубеж Никитовка – Лазарево.
Комбат вызвал командиров рот и приказал подготовиться к проведению рекогносцировки. Меня не было. Пять танков роты из-за неисправностей отстали, и я поехал их собирать, оставив за себя лейтенанта Осьминина. Моя поездка была не очень-то успешной, так как из пяти танков я смог восстановить только три. Но и это уже было что-то. Вскоре командиры уже стояли у штабной машины. Не доезжая высоты юго-западнее Гранкино, они спешились и стали подниматься на высоту. Наших рядом не было. Где противник – непонятно. Комбат охранения не выслал. Немец их, разумеется, заметил и открыл минометный огонь. Комбат был убит. Отошли за высоту. Доложили командиру бригады, полковнику Юплину, что Войтов убит. Тот приказал адъютанту батальона Яше Кийло эвакуировать его танками. По тревоге подняли взвод танков. Только вышли из-за холма, как немцы по ним открыли огонь. Яша на танке подскочил к телу Войтова, зажег дымовые шашки, а еще два танка прикрыли его огнем. Экипаж погрузил тело комбата на моторное отделение, и танк задом уполз за высоту. На следующий день комбата похоронили в деревне Ясенок.
Батальон принял капитан Целканев. Закончили рекогносцировку. Поскольку я не был на рекогносцировке, новый комбат сказал, что роту в бой поведет мой заместитель лейтенант Осьминин.
Фашисты, почуяв опасность, к вечеру нас пробомбили, но без особого ущерба для бригады. Был ранен замполит батальона старший лейтенант Алещенко. С рассветом 24 февраля он должен был пойти в атаку на одном из танков роты вместо лейтенанта Куликова, которого эвакуировали на медицинский пункт бригады. Алещенко хотел остаться, но ранение было серьезным.
Ночь перед боем прошла быстро. В восемь утра артиллерия дала короткий огневой налет, и танки пошли вперед. Как только прошли передний край нашей пехоты, которая за ночь вышла к высоте, на которой погиб Войтов, стрелки поднялись вслед за танками. Глубокий снег не давал «Матильдам» с их низким клиренсом развить скорость. При подходе к населенному пункту Гранкино танки увязли в снегу, которого в низине было еще больше. Тем не менее танки роты, наступающие на правом фланге, вышли к Гранкино, а танки взвода Мунштукова попали на минное поле. Немцам удалось огнем уложить пехоту в снег, отрезать от танков. Вскоре связь с танками роты прекратилась. Из атаки они не вышли, а пехота продвинуться вперед не смогла. Ночью судьбу танков попытались установить разведчики. Им удалось пройти через передний край противника, осмотреть подбитые машины, но живых танкистов разведка не обнаружила. Через два дня командование, подтянув резервы и артиллерию, после тщательно проведенной рекогносцировки и надлежащей подготовки к бою повторило атаку. Артиллеристы подавили огневые точки врага, и, когда танки и пехота пошли в атаку, противник вяло вел неорганизованный огонь. Через 35–40 минут после начала наступления танки и пехота вошли в деревню Гранкино. Вскоре атакующие танки и пехота ворвались в населенный пункт Лазарево, а затем мы взяли Никитовку. Пошли в направлении Павлово, Ясенок, Дмитриев-Льговский, Севск. Взять город не получилось – выдохлись. Подвоз практически прекратился. Приходилось сливать горючее с неисправных танков, чтобы заправить оставшиеся на ходу машины. В танках практически не осталось снарядов. Вскоре нас отвели на переформирование и пополнение.
Созданная в бригаде комиссия по расследованию причин гибели экипажей в Гранкино под председательством начальника штаба бригады подполковника Варламова установила, что танки взводов Лобова и Мунштукова в большинстве своем подорвались на минном поле непосредственно перед деревней. Танки, наступающие на правом фланге роты, уже в самом населенном пункте были подбиты огнем противотанковых орудий.
Останки наших боевых товарищей были собраны и доставлены на медицинский пункт бригады в деревне Рождественское. Около школы вырыли братскую могилу. В ней покоятся тела воинов-танкистов 202-й танковой бригады: лейтенантов Осьминина, Лобова, Мунштукова, сержантов и рядовых Головань, Бойко, Антонова, Козлова, Снегирь, Кривохижина и других – всего 18 человек. Таких братских могил за период боев 202-й было немало и в Таврии, и в Крыму, и в Прибалтике.
После зимних наступательных боев 19-й танковый корпус был выведен в резерв. Весь английский хлам, что остался от зимних боев, сдали и получили Т-34. Наконец-то мы перешли на отечественные танки! В феврале получили новую форму с погонами. Поначалу восприняли это с неудовольствием – «золотопогонниками» называли белых офицеров. Мы считали, что в Красной Армии такая форма, напоминающая царскую, недопустима. Потом смирились. Шла боевая подготовка. Изучение матчасти, огневая подготовка, вождение. Весной меня вызвал начальник штаба Хромченко и предложил должность офицера связи между бригадой и корпусом. Я пытался возражать. Все же я строевой офицер, прошел от командира танка до командира роты, и вдруг предлагается штабная должность. Но Хромченко был непреклонен: «Это расширит ваш кругозор, появится перспектива продвижения по служебной лестнице».
В новой должности я, по существу, являлся передаточным звеном между комкором и комбригом. Для того чтобы правильно передать приказ, приходилось заниматься в штабе, изучать разведданные, проходить занятия по нанесению боевой обстановки на топографические карты, составлению боевых документов, работе на средствах связи. Офицер связи имел в своем распоряжении мотоцикл или машину, так как иногда расстояние от штаба корпуса до бригады было значительным.
В апреле 1943-го отметили год со дня формирования бригады. К этому времени мы стояли в лесу западнее деревни Троицкое. Опять шла подготовка к боям – вождение, стрельбы, отработка взаимодействия между танками, пехотой и артиллерией.
В боях на Курской дуге 202-я танковая выстояла и приказ выполнила. В ходе боя в районе села Теплое прямым попаданием снаряда заклинило ведущее колеса правого борта одного из атакующих танков «Тигр». Экипаж бросил фактически исправный новейший танк. Командир корпуса генерал Васильев поставил командиру 202-й танковой бригады подполковнику Лебедеву задачу вытащить этот танк в расположение наших войск. Возглавил операцию старший адъютант 172-го батальона капитан Чалов. Проблема была в том, что в батальоне к ночи могли подготовить только один боеготовый танк. Пришлось комбригу отдать свой командирский танк с экипажем. Быстро создали группу из двух танков, отделения разведчиков, саперов и автоматчиков. Ночью двинулись к «Тигру». Артиллерия вела беспокоящий огонь по немцам, чтобы скрыть лязг гусениц «тридцатьчетверок». Подошли к танку. Коробка стояла на низкой передаче. Попытки переключить ее не удались. Подцепили танк тросами, но они лопнули. Рев танковых двигателей на полных оборотах разбудил немцев. Они поняли, что подбитый их танк пытаются захватить. Мы же накинули на крюки четыре троса и потихоньку двумя танками потащили «Тигр» к нашим позициям. С трудом, но вытащили. За эту операцию Чалов получил орден Отечественной войны 1-й степени, а я, по итогам боев, был награжден орденом Красной Звезды.
Как-то в разговоре с бывшим врачом мотострелкового батальона, входившего в состав 202-й бригады, капитаном медицинской службы Ниной Евтушенко, ставшей после войны Падуковой, вспомнили такой случай. Во время боев на Орловско-Курской дуге врач Евтушенко развернула медицинский пункт мотострелкового батальона за скатами высоты вблизи населенного пункта Никольское и вдруг на виду у всех вывесила флаг с красным крестом. Как она рассказывала, ей казалось, что это безопасно, что немцы ни бомбить, ни стрелять не будут. Тем не менее «Юнкерсы» во время очередного налета, не раздумывая о гуманности, отбомбились по медицинскому пункту. Командир мотострелкового батальона капитан Большенко с НП батальона увидел это безобразие и выслал связного, чтобы он передал приказ: «Врач Евтушенко – немедленно убрать флаг». Флаг убрали, а после боя Большенко устроил Нине разнос.
19 июля мне передано было явиться к начштаба корпуса Шаврову. Он встретил меня и так вежливо сказал:
– Старший адъютант командира корпуса погиб в бою. Я предлагаю вам занять его место.
– Но ведь я строевой командир!
– Ничего, будучи у Васильева, получите много полезного для себя. А в предстоящей работе главное – исполнительность и умение хорошо ориентироваться на местности, наносить обстановку на карту. Вы это умеете, я смотрел карты с обстановкой, которые вы делали в бригаде. Кроме того, начальник штаба вашей бригады подполковник Хромченко рекомендовал вас как грамотного и исполнительного офицера.
Пришлось согласиться. На следующий день я прибыл к Шаврову. Он позвонил командиру корпуса, сказал, что готов представить старшего лейтенанта Падукова на должность старшего адъютанта. Васильев дал добро и сказал мне:
– Получите у Шаврова документы, карту и компас. Завтра в 8.00 поедем на командный пункт командующего 70-й армией. Надо подписать реляцию на представление корпуса к званию «гвардейский». Вопросы есть?
– Вопросов нет.
Утром в 7.45 я прибыл к комкору. Доложил:
– Документы и карта получены, машина готова.
Едем быстро. Он – водителю:
– Остановите машину.
Спрашивает меня:
– Где находимся?
Я доложил, указал на карте. Он ответил коротко:
– Верно!
Экзамен по ориентированию на местности я сдал. Через некоторое время мы прибыли на КП. Машину оставили перед шлагбаумом. Генерал сказал:
– Я пойду к командующему бронетанковыми войсками армии, а ты с пакетом документов пойдешь к командующему 70-й армией генерал-лейтенанту Галанину. Встретимся у командующего бронетанковыми войсками.
Я так до сих пор и не знаю, почему он сам к командующему не пошел. Я вошел в землянку командарма. В приемной сидел адъютант, которому я представился. Он тут же доложил, и мне разрешено было войти. Я представился командарму, доложил, что корпус убывает на доформирование, и подал реляцию:
– Корпус воевал хорошо и заслуживает вполне присвоения гвардейского звания. А где командир корпуса?
– Васильев занят отправкой эшелонов.
– Хорошо, идите.
Я пошел в землянку заместителя командующего по БТиМВ, где находился Васильев. Тот спросил:
– Подписал?
– Да, – и добавил, что генерал спросил, где вы, а я ответил, что занят отправкой эшелонов.
Васильев похвалил меня за находчивость.
Наш корпус был выведен из боев и стал готовиться к отправке на формирование. Командир приказал мне следовать на машине в Москву, забронировать люкс в гостинице ЦДКА и сдать легковую машину в ремонт, что я и сделал.
Корпус расположился в районе Наро-Фоминска. Штаб находился в деревне Шувалово. Командир корпуса встретился с командующим бронетанковыми и механизированными войсками генерал-полковником Федоренко. Беседа шла долго. Васильев докладывал о боях на Курской дуге, об использовании «Матильд» и «Шерманов».
Были решены вопросы комплектования. Корпус перешел на отечественную технику, чему мы были очень рады. Под Наро-Фоминском шло сколачивание подразделений, боевая выучка, стрельба и вождение, командно-штабные учения. В октябре мы отбыли на фронт, поступив в распоряжение 51-й армии. Корпус был сосредоточен на плацдарме на реке Молочная, южнее Мелитополя. 24 октября мы пошли в наступление. Пехоте не удалось прорвать оборону противника, и нашим бригадам пришлось это делать за них. Немцы, боясь окружения, оставили крупное село Чехоград (Новгородовка).
Фронт прорыва расширился на 10–12 километров. Через образовавшиеся «ворота» в ночь на 26 октября, вслед за 19-м танковым корпусом в прорыв вошел 4-й гвардейский Кубанский казачий кавалерийский корпус. На подступах к деревне Чаплинке штаб корпуса столкнулся с колонной словацкой дивизии. Солдаты быстро подняли руки: «Рус! Плен, плен». У нас не было лишних людей, чтобы конвоировать их в тыл, поэтому комкор назначил офицеров-словаков и поставил им задачу вести в наш тыл своих подчиненных.
В ночь на 1 ноября части корпуса ворвались на Турецкий вал. За валом удалось захватить плацдарм шириной три километра и глубиной примерно столько же. Всего за вал прорвалось около 20 танков, до батальона пехоты, несколько батарей противотанковых орудий и потрепанный 36-й кавалерийский полк 9-й кавалерийской дивизии 4-го Кубанского кавалерийского корпуса. С этими частями оказалась и оперативная группа штаба 19-го танкового корпуса во главе с командиром и начальником штаба.
С рассветом 1 ноября я обнаружил, что по валу ходят люди в зеленых шинелях, и подумал, что передовой отряд оказался отрезанным от главных сил. Доложил командиру корпуса, что немцы, вероятно, ночью закрыли проход. Он ответил:
– Да они, похоже, ищут, кому бы сдаться в плен. Садись на «Виллис» и разведай, что там.
Я без охраны поехал к Турецкому валу и попал под пулеметный огонь. Хорошо, что не попали. Вернулся обратно и доложил генералу Васильеву, что проход через вал закрыт:
– Бери танк и по шоссе прорывайся за вал к главным силам корпуса, разыщи командира 4-го Кубанского корпуса генерала Кириченко и проси его, чтобы он оказал помощь.
Сажусь в танк, приказываю механику-водителю выйти на шоссе и на полной скорости, не останавливаясь, мчаться к валу. Сам командир при подходе к валу открыл огонь из орудия и пулемета в направлении противника. Видимо, немцы еще не успели подтянуть противотанковые орудия, а пехота не могла подойти к несущемуся на полной скорости танку. Проскочил метров сто за вал. Остановил танк, открыл люк, высунул танкошлем, чтобы убедиться, что выходить безопасно. Пулеметная очередь тут же изрешетила его. Приказал заряжающему открыть десантный люк. Механику-водителю и командиру танка приказал оборонять машину, а сам с заряжающим выполз из танка и по кювету ползком стал пробираться к своим.
В первой траншее мне удалось встретиться с начальником штаба 25-й мотострелковой бригады. Я ему сказал:
– Группа за валом отрезана, там генерал.
Связался по радио с заместителем командира корпуса полковником Поцелуевым, чтобы он готовил части корпуса и совместно со стрелковыми частями прорывался за Турецкий вал. А сам стал разыскивать генерала Кириченко, командира корпуса.
Невдалеке у дороги я увидел ДОТ. В нем мы накануне скрывались от бомбежки с генералом Васильевым и оперативной группой штаба. Он хорошо подходил для командного пункта. Я не ошибся – здесь находился командир 4-го Кубанского кавалерийского корпуса. Я доложил Кириченко:
– Я старший адъютант командира 19-го ТК генерала Васильева. Он с передовым отрядом и оперативной группой за валом в окружении и просил оказать помощь.
Кириченко, видимо, был в хорошем боевом настроении, лихо сказал:
– Сейчас мы со своими казаками, в конном строю, сокрушим врага!
Тут же поставил задачу командиру 9-й кавдивизии – атаковать вал. Конечно же, «психическая» не удалась – плотный пулеметный огонь с вала заставил кавалеристов залечь и отойти. Понеся потери, конники вынуждены были приостановить наступление.
Я разыскивал полковника Поцелуева и доложил ему. Полковник понял, что срочно надо готовить атаку, обеспечивая ее огневыми средствами. Были развернуты тяжелые танки и самоходные орудия корпуса, пехота 26-й мотострелковой бригады и саперный батальон. Ожидать помощи от пехоты не приходилось – она еще далеко. В это время немцы и румыны атаковали окруженную группировку. У нее были на исходе боеприпасы.
Не было воды, чтобы утолить жажду, ее сливали из радиаторов.
За генералом Васильевым был прислан У-2, но он отказался эвакуироваться. Он не мог бросить людей, тем более что его сын воевал в 202-й танковой бригаде. Несмотря на то что он был ранен, командир корпуса продолжал управлять войсками.
Васильев подготовил две боевые группы по сто человек в каждой и ночью повел их в атаку, предварительно согласовав действия с главными силами по радио.
Проходы на Турецком валу были захвачены, и на плацдарм тут же была введена свежая танковая бригада. Плацдарм за Турецким валом был передан пехоте 51-й армии. С него 8 апреля 1944 года началось освобождение Крыма.
Танковый корпус был выведен из боя. Генерал Васильев получил звание Героя Советского Союза и погоны генерал-лейтенанта танковых войск. Я был за эти бои награжден орденом Красного Знамени. Перед убытием генерала Васильева в Москву на излечение я попросил его, чтобы меня снова перевели в родную мне 202-ю танковую бригаду. Приказ состоялся, и я был назначен на должность старшего адъютанта 2-го батальона.
Вскоре 202-я танковая бригада была переброшена под Большую Лепетиху, где вела бои за плацдарм, который немецко-фашистские войска удерживали на левом берегу Днепра, в его нижнем течении. Весной корпус был выведен в резерв фронта и, получив пополнение в технике, готовился к боям за освобождение Крыма.
Из списка воинов, представленных командиром корпуса к званию Героя Советского Союза, начальник штаба фронта генерал Бирюзов тормознул несколько фамилий. Это было местью командованию 19-го ТК за якобы неправильное использование танкового корпуса в Мелитопольской операции.
При подготовке к предстоящим боям больше всего внимания уделялось отработке ночного вождения. Дело в том, что корпус готовился к переброске через Сиваш. Саперы навели мосты шириной всего 2,2 метра, а длиной более двух километров. Проехать по такому мосту на низких передачах без резких поворотов в ночное время требовало огромного мастерства. На полигоне были построены копии мостов, и на них в ночное время шли тренировки. Результат не заставил себя ждать – ни один танк в Сиваше не утонул.
Февраль и март мы провели в Ново-Николаевке. Погода стояла ясная, но ледяные степные ветра продували насквозь. Меня спасала казачья бурка – подарок кавалеристов 4-го корпуса. С питанием дело было налажено хорошо, продовольственная служба со своими обязанностями справлялась. Однажды приходит ко мне начальник боепитания и говорит:
– В посадках много зайцев, можно бы и поохотиться.
– А чем же вы будете охотиться?
– Из винтовок.
– А своих не постреляете?
– Нет. Загонщикам дадим трещотки, а стрелять будем прицельно.
– Хорошо, лично проинструктируйте стрелков, проверьте, чтобы не было гражданского населения.
К полудню следующего дня одиннадцать довольно упитанных зайцев были отданы на кухню. Вечером на ужин получили отменное жаркое. А выпить нечего! Батальон боевых действий не вел, а просто так водку не давали.
Утром 11 апреля 1944 года корпус пошел в наступление. Наша бригада, усиленная 52-м мотоциклетным полком, была выделена для захвата города Джанкой и обеспечения левого фланга корпуса. К трем часам дня мы вышли к городу, а к вечеру очистили его от немцев. Следующая задача – войти в район Карасубазар, перерезать автомагистраль Керчь – Симферополь – так же была выполнена. Вскоре части корпуса первые вышли к Сапун-горе и вынуждены были приостановить наступление до прихода войск 2-й гвардейской, 51-й и Приморской армий. Бои приняли затяжной характер. За успешные действия в Крыму 202-я танковая бригада получила наименование Сивашской, а 19-й танковый был награжден орденом Красного Знамени.
Когда Крым был уже освобожден, перед отправкой из Симферополя бригада размещалась в ауле, южнее города Казби-Эли. Мы видели, как наши «органы» жестко, безжалостно выселяли татар из Крыма. Разумеется, еще до наступления в Крым нас информировали, что крымские татары плохо относятся к русским, что надо быть начеку. Но это мужское население, а наблюдать, как плачущие женщины с детьми садились в машины и отправлялись неизвестно куда, оставляя все хозяйство, было тяжело. Аул пустел. Все было брошено – дома, сады, огороды, лишь мычали недоеные коровы. Мы смотрели на это, и шел мороз по коже. Заходили в дома… Ничего не брали, да и брать было нечего, кроме запасов табака. Его прихватили. Его нам хватило до самой Прибалтики.
202-я танковая, как и весь 19-й корпус, эшелоном уходила из Крыма в район Тулы на очередное пополнение. За две недели мы были пополнены и полностью укомплектованы. За все это время я лишь один раз смог побывать в Туле, посмотреть кино и сфотографироваться. На веселье и амурные дела времени не осталось.
В ночь на 17 июля 1944 года подразделения бригады стали грузиться в эшелоны. Подготовка проходила организованно, без лишней суеты, каждый знал, на какую платформу будет поставлен его танк. К утру первый эшелон был готов к отправке. Когда поезд прошел Орел, стало понятно, что едем на запад. В конце июля 1944 года бригада сосредоточилась в лесах восточнее небольшого литовского города Ионишкис.
2 августа командир корпуса Васильев получил через офицера штаба фронта приказ генерала Баграмяна к 5.00 4 августа сосредоточиться в районе Посвалиса. Как я уже потом узнал, в этот день противник силами шести пехотных дивизий при поддержке более сотни танков нанес удар на Биржай, окружив 357-ю стрелковую дивизию 43-й армии севернее этого города, и пытался развить наступление на Пасвалис.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.