Книга вторая Из Владивостока в Москву. 1918
Книга вторая
Из Владивостока в Москву. 1918
Еще в Иокогаме Себальд узнал из газет, что между Японией и Америкой заключено соглашение, по которому Япония посылает в Сибирь свои войска. В апреле 1918 года первые японские части высадились во Владивостоке. Предлогом для этого было явно спровоцированное убийство двух японцев. Затем через короткие интервалы новые и новые части высаживались во Владивостоке, накапливались и, наконец, хлынули в Сибирь. Началась интервенция.
Следом за японцами к Советской России протянули руки страны Антанты. Владивосток отрезали с моря корабли японцев и англичан.
В это время через Поволжье и Сибирь двигался сорокатысячный чехословацкий корпус. Организованный при правительстве Керенского из военнопленных чехов и словаков, он вместе с русскими воевал против немцев, а после Брестского мира был отпущен на родину с полным вооружением. Он должен был добраться до Владивостока, откуда был открыт путь в Европу. С его командованием договорились агенты Антанты. Вдохновленные союзниками, опираясь на контрреволюционные силы внутри страны, белочехи подняли восстания в центре России и в Сибири. Перед еще не окрепшими Советами оказалась хорошо организованная армия. В несколько месяцев были захвачены Самара, Сызрань, Симбирск, Казань, а в Сибири, сдавая один населенный пункт за другим, большевики вынуждены были отступить до Байкала.
Опираясь на военные успехи белочехов, подняли голову правые эсеры и меньшевики. Они организовали в Иркутске центральное правительство Сибири, которое поддерживали союзники.
Когда Рутгерсы прибыли во Владивосток, Себальд еще не представлял себе, какую крупную игру затеяла Антанта, но одно было ясно: в Сибири гражданская война.
Владивосток был полон самых невероятных слухов об ужасах гражданской войны, запустении, беззаконии, отчаянном голоде, который испытывает население Москвы и Петрограда. Трудно было понять, где правда, где ложь.
Уже три дня Рутгерсы жили в переполненном людьми Владивостоке, с трудом устроившись в плохой гостинице. Надо было получить разрешение на проезд, как-то устроиться с провозом большого багажа.
После дня утомительной беготни Себальд и Барта сидели в своем номере. Мальчики уже спали.
Что делать с ребятами? У них, Себальда и Барты, определенная цель, но вправе ли они при такой обстановке брать с собой Вима и Яна? Не лучше ли отправить их обратно в Иокогаму? Там есть друзья, помогут.
Утро встретило мальчиков неожиданным решением родителей: «Вы едете обратно в Японию».
— Ты уже большой, Ян, тебе четырнадцать лет. Справишься, — спокойно объяснял Себальд, положив руку на плечо сына. — Будет возможность, вернетесь в Голландию к бабушке и дедушке.
— Следи за Вимом, — добавила Барта.
— Я не маленький, — вскинув голову, заявил Вим, — мне уже двенадцать. А когда мы увидимся с вами?
— Я провожу отца в Москву, — ответила Барта, — а потом мы встретимся в Голландии.
— И получится, что мы вместе обогнем земной шар, ты, мама, с востока, а мы с Вимом с запада, — сообразил Ян. — Вот будет здорово!
Они были мужественными ребятами и спокойно стояли на борту парохода, увозившего их обратно в Японию. А Себальд и Барта долго смотрели вслед уходящему судну. В первый раз Барта так надолго расставалась с детьми.
Сыновья уехали, можно продолжать путь. Но Себальд уже встречал людей, отправившихся из Владивостока и вернувшихся обратно. Они утверждали, что проехать невозможно.
— У них просто не хватило воли и мужества, — говорит Себальд своим спутникам. — Есть сведения, что отдельные поезда доходят до пограничной станции Маньчжурия. Надо попытаться до конца использовать железную дорогу. В крайнем случае доедем до Харбина, а оттуда по реке Сунгари до Хабаровска и потом по Амуру.
Но тут возникает дополнительное препятствие для спутников Себальда — Михельсона и Райзмана. Получить разрешение на проезд через Сибирь евреям особенно трудно.
Себальд размышляет.
— Я думаю, что представитель такой колониальной державы, как Голландия, может позволить себе иметь переводчика и секретаря, — серьезно произносит Себальд. — На какой оклад вы претендуете, мой дорогой Михельсон? — с улыбкой добавляет он.
Но хитрость должна выглядеть совершенно правдоподобно. Быстро составляются два контракта:
«Я, Себальд Рутгерс, принимаю к себе на работу…»
Проставлен оклад, срок действия договора. Каждый документ в двух экземплярах — на английском и русском языках.
Теперь к голландскому консулу, который уже накануне обещал свою помощь. Он снабжает мейнхеера Рутгерса рекомендательным письмом к командующему чехословацким корпусом, заверяет контракты с Михельсоном и Райзманом.
Из консульства к представителю меньшевистского правительства. Голландская подпись и печать подкрепляется русской. Теперь сделано все возможное. Все удалось с почти невероятной быстротой.
Утром мальчиков посадили на пароход. А вечером Себальд, Барта и их спутники уже стоят на вокзале возле своих чемоданов. Поезд вот-вот подойдет.
Очень подозрительная группа, решает один из шныряющих по вокзалу полицейских.
— Открыть чемоданы, — требует он.
Себальд спокойно достает документы, Михельсон переводит. Полицейский отводит взгляд от элегантных рубашек и галстуков и в конце концов сам помогает путникам втиснуться в переполненный вагон. Поезд трогается.
А в вагоне Себальд растерянно вглядывается в Барту: куда делись ее длинные волнистые волосы? На Себальда смотрит лицо, помолодевшее от короткой мальчишеской стрижки.
— В дороге так удобнее, — поясняет Барта.
— Я, право, не думал, что стрижка тебе так к лицу, — одобрительно говорит Себальд. Ему очень хочется ободрить Барту, он хорошо понимает, как трудно ей в этот первый вечер без детей.
Невыносимо долго тянется ночь в душном, переполненном вагоне. Но вот наступает утро. Поезд останавливается на пограничной станции между Россией и Китаем.
Визитная карточка Себальда Рутгерса с ее оборотной стороной.
На перроне солдаты, офицеры, вооруженные патрули. Один за другим проходят воинские поезда. На открытых платформах пушки, пулеметы. Из теплушек доносятся заунывная солдатская песня, стоны раненых из санитарного поезда. Из салон-вагона выглядывают лица штабных офицеров.
А их поезд все стоит. Наконец тронулись. Поезд движется медленно, часто останавливается, пропуская все новые воинские эшелоны. На одной из остановок рывком распахивается дверь. На пороге офицер, два солдата, в руках винтовки с примкнутыми штыками: проверка документов.
Малейшее подозрение — выбросят из вагона. Здесь не существует ни права, ни суда. Достаточно одного слова — «красный», и расстреляют тут же, у насыпи железной дороги.
Офицер останавливается возле Себальда, настороженный взгляд скользит по чемоданам, задерживается на смуглом лице Михельсона.
— Предъявите документы. Зачем едете?
Лицо Себальда невозмутимо. Медленным, спокойным движением он вынимает дорогой бумажник, достает синий голландский паспорт, визитную карточку. Ровным надменным голосом Себальд объясняет:
— Деловая поездка. Новая страна, большие возможности. Хочу выяснить, насколько выгодно помещение капитала.
Михельсон переводит.
— А эти? — офицер вновь подозрительным взглядом прощупывает лица спутников Себальда.
— Эти? — переспрашивает Себальд, небрежным жестом указывая на Михельсона и Райзмана. — Мои служащие: секретарь, переводчик, — и, легко наклонив голову в сторону Барты, добавляет: — Моя супруга.
Офицер, почтительно поклонившись, проходит дальше, солдаты следуют за ним.
Вторая проверка, третья. И опять подозрительная настороженность разбивается о невозмутимость Себальда. Он сидит, надменный, само достоинство, сама неприступность.
Так через двое суток доехали до Харбина.
Странное зрелище представлял в те дни харбинский вокзал. Вдоль стен, на полу, в проходах между корзин, узлов, тюков сидят, лежат люди. Среди них, наталкиваясь друг на друга, стремится в разные стороны человеческий поток. Крики, стоны, ругательства.
Оглушенные Себальд и его спутники остановились на перроне рядом с грудой своих чемоданов. Ни тележки, ни тачки, ни носильщика.
— Значит, получаем новую квалификацию, — бодро говорит Себальд. — Барта принимает вещи у выхода из вокзала. Райзман остается здесь, мы с Михельсоном перетаскиваем, — командует он, подхватив два увесистых чемодана. — Пошли.
С трудом добрались до гостиницы в европейской части города и, оставив багаж, отправились выяснять возможности дальнейшей поездки.
В городе безвластие. Вернее, официальная власть в руках царского генерала Хорвата. Его воинские части должны были охранять русские концессии вдоль линии железной дороги. Но генерал пополнил их разными головорезами и искателями приключений и бросал на поддержку любой контрреволюционной авантюры. Полностью деморализованные, солдаты Хорвата не могли обеспечить порядок в городе, ставшем гнездом политических интриг, шпионажа, спекуляций, бандитизма. Дошло до того, что для наведения порядка вызвали специальные части китайской полиции.
Таков был Харбин. Было нелегко разобраться в окружающей обстановке. Узнать удалось немногое. Поезда в сторону пограничной станции Маньчжурия отправляются нерегулярно и до границы не доходят — там идут бои между красноармейцами и отброшенными ими контрреволюционными частями генерала Семенова, но Амурская область в руках большевиков. Добраться бы туда.
Четыре головы склонились над картой. Карандаш Себальда проводит тонкую линию вдоль голубой полоски Сунгари, скользит вдоль Амура и упирается в кружок Благовещенска.
— Говорят, что суда еще подымаются по Сунгари, возможно, пароход отправится даже сегодня. Мы сделаем большой крюк, но зато минуем линию фронта, — предлагает Себальд и вопросительно смотрит на товарищей.
— Что ж, едем на пристань, — подымается Михельсон.
Дорога к пристани через китайскую часть города, наполовину затопленную начавшимся наводнением. Коляска по оси погружается в воду. То и дело она застревает в грязи. Проклиная всех к вся, извозчик понукает лошадей, и они, натужившись, медленно бредут дальше. Китайские пешеходы робко уступают дорогу. Вслед им несется грубая брань кучера. Наконец пристань и готовый к отплытию пароход.
На сей раз не помогли ни безукоризненный английский язык, ни представительный вид Себальда. Английский контрольный пост категорически отказался разрешить поездку и направил путников в контору управления пароходством. И здесь отказ: пароход идет через местности, занятые большевиками, необходимо разрешение многих представителей власти.
— А когда следующий пароход?
— Неизвестно, может быть, его вообще не будет. Обратно в город по темнеющим улицам. Неспокойный сон вчетвером в маленьком номере гостиницы. Среди ночи за окном выстрелы — один, другой, третий.
Утром Себальд и Барта идут к голландскому консулу. — Добровольно в большевистский хаос? Вы шутите, мейн-хеер Рутгерс! — Консул вопросительно смотрит на Барту, словно она может объяснить невероятную прихоть мужа. Барта утвердительно кивает головой.
Консул пытается выяснить цель поездки, его вопросы таят коварные ловушки. Себальд, порой поддерживаемый репликами Барты, искусно обходит опасные места.
Очевидно, ответственная политическая миссия, решает консул. Что иное может связывать с большевиками члена Королевского общества инженеро! В Голландии?
Себальд учтиво благодарит, укладывая в бумажник рекомендательные письма к царскому консулу Харбина, к французскому консулу мосье Буржуа в Иркутске, частное письмо к другу консула, влиятельному коммерсанту на пограничной станции Маньчжурия.
Снова вокзал. Пассажиров, получивших разрешение на проезд, немного. Отдельное купе в вагоне второго класса. Поезд идет по направлению к станции Маньчжурия, доедет ли до нее, неизвестно.
— Во всяком случае, мы приближаемся к ней, — радуется Барта.
Первая спокойная ночь за много дней пути. А днем Себальд и Барта старательно повторяют за Михельсоном и Райзманом так трудно произносимые русские слова и весело смеются над ошибками друг друга.
Остановка. Стук в дверь. На пороге офицер и двое солдат. Проверка документов. Здесь властвует генерал Семенов, отброшенный сюда красными частями. Чтобы ехать дальше, нужно разрешение его людей. Повторяется уже не раз сыгранная сценка: синий паспорт, визитная карточка, супруга, переводчик, секретарь, концессии, деньги, капитал. Паспорт отмечен еще одним штампом — генерала Семенова. Поезд трогается. Утром радостная весть — едем до самой станции Маньчжурия.
Письмо голландского консула, полученное в Харбине, обеспечило Себальду и его спутникам радушную встречу и вкусный обед в доме друга консула, маньчжурского коммерсанта. Затем он познакомил путешественников с китайским префектом. С самыми лестными рекомендациями их направили оттуда к начальнику местного штаба. И здесь теплый прием, но вопрос о дальнейшей поездке отложен до завтра.
Ждать… А кто может знать, что будет завтра? Вещи оставлены на вокзале. На вокзальной площади несколько подвод. Михельсон начинает переговоры с владельцем одной из них.
Оказалось, что хорошая плата вполне заменяет разрешение штаба. На проселочных дорогах нет охраны, а дорогу в сторону красных возчик знает хорошо.
— Провезу, — обещает он.
Вещи уложены, все уселись, и лошади тронулись в путь.
Поля, пестреющие цветами, синее небо, мягкая пыль проселочных дорог. Вдруг тишину нарушили шум мотора и песня. Все ближе мужские голоса. Путники насторожились. Из-за холма показался грузовик. В кузове люди в солдатских гимнастерках, ветер треплет красный флажок на кабине.
Грузовик поравнялся, проехал. Но Себальд и его товарищи еще долго махали вслед, и Барта кричала, старательно выговаривая слова: «До свиданья, товарищи!»
К вечеру добрались до первой станции, занятой красными частями. Впервые Себальд достал из потайного кармана свой партийный билет. На служебном паровозе их доставили в армейский штаб.
В тесной комнате штаба, освещенной мигающим огоньком коптилки, командиры и солдаты плотным кольцом окружили иностранных гостей. Вопрос за вопросом. Газеты здесь редки. Здесь мало знают о жизни за рубежом.
Себальд рассказывает о рабочем движении в Америке н Японии, о митингах сочувствия Советской России, о желании многих американцев вступить добровольцами в Красную Армию. Барте кажется, Себальд еще никогда не говорил с таким увлечением.
До поздней ночи продолжается беседа. И в ту же ночь служебным поездом вместе с командиром красных казачьих частей Себальд и его спутники уезжают в Читу.
Возле реки Шилки остановка. Большой железнодорожный мост разрушен. Тяжело нагруженные путники добрались до перевоза и потом долго шли до ближайшей станции, где их подобрал другой поезд.
Днем вышли на привокзальную площадь Читы. Посреди нее большой монумент в память жертв революции. Напротив каменные дома: городской Совет, штаб красных частей, несколько гостиниц, магазины с большими витринами и множеством реклам американских фирм.
Казачий командир провел их в городской Совет. Затем встречи с членами правительства Советской Сибирской республики. Себальд рассказывает о революционной борьбе за рубежом, о том, что удалось увидеть, проезжая по местам, занятым интервентами. Русские говорят о делах Советской страны.
— Особенно сложно положение на фронте под Иркутском, — объясняют Себальду. — Но наша молодая Красная Армия становится организованней и сильней, все большая часть населения поддерживает Советскую власть. Впереди еще нелегкая борьба, но мы знаем — мы победим.
Эта вера в победу чувствуется во всем: в медном гуле военных маршей, в революционных песнях, в стремительном цокоте копыт пробегающих по площади казачьих лошадей.
Эта вера сквозит в каждом выступлении рабочих, командиров, солдат на проходящих под открытым небом массовых митингах. Себальд и Барта, стоя в толпе, завороженно слушают.
Два дня в Чите, и снова поездом дальше на запад. Вечером приехали в Верхнеудинск, нынешний Улан-Удэ.
— Ох, и забота нам с этим багажом, — вздыхает Себальд, уже привычным движением берясь за ручку чемодана.
— Не грешите, Себальд, — возражает Михельсон, подхватывая очередной саквояж. — Эти чемоданы были нашим лучшим пропуском. Чего стоят одни наклейки таможен! Перед ними пасует любой белогвардеец. А, будь ты неладен, — неожиданно заканчивает он по-русски, — споткнувшись о придорожный камень.
— «Неладно» — это то же самое, что «к шшорту»? — заинтересованно выясняет Себальд.
Филологические изыскания прекращает приход торжествующей Барты — она нашла телегу, чтобы перевезти груз. Следующая победа — крохотная комната в плохонькой, грязной гостинице. Городок переполнен. Здесь много красноармейцев, представителей Советского правительства Сибири, прибывших сюда из Иркутска беженцев, не захотевших остаться у белых. Комната в гостинице, конечно, удача.
Очерк С. Рутгерса о поездке из Владивостока в Москву, напечатанный в голландской газете «Трибуна».
Барта с удовольствием вытягивается на единственной узкой кровати, мужчины устраиваются на полу.
Утром отправляются к представителям правительства. Комиссар по иностранным делам радостно встречает их. Товарищи из-за рубежа! Из первых рук получить сведения о положении в капиталистическом мире. Рассказы Себальда вызывают огромный интерес.
— Товарищ Рутгерс, нам очень нужно, чтобы вы и ваши товарищи написали для нашей газеты статьи об Америке и Японии. Сделаете? — просит его комиссар.
Они сразу включаются в общественную жизнь города. Днем пишут и относят в редакцию свои статьи. Вечером присутствуют на собрании, где обсуждается положение на фронте. Не прошло и нескольких дней, как иностранные товарищи стали своими людьми в Верхнеудинске.
Но пора ехать дальше.
— Это невозможно, товарищ Себальд, — доказывают ему новые друзья. — Дорога на запад полна непреодолимых трудностей. Большая часть побережья Байкала в руках белых, они пытаются продвинуться к югу.
— Нам надо в Москву, — возражают Себальд и Михельсон.
— Мы не боимся трудностей, — поддерживает Барта.
— Тогда придется подумать. — Председатель горсовета и комиссар по иностранным делам намечают возможный путь: по реке до Байкала, его северной части, где стоят корабли красных. Оттуда на лодке — до западного берега. Если это удастся, можно потом пробираться к почтовому тракту, ведущему к югу на Иркутск.
— Я как раз еду к Байкалу, — говорит комиссар по иностранным делам, — и выясню все возможности. А вы дождитесь моего возвращения. Договорились?
Значит, еще несколько дней в Верхнеудинске. Себальду Рассказали, что невдалеке от города, в бывших лагерях для военнопленных, находится штаб-квартира интернационального отделения Красной Армии. Себальд и Барта едут туда. Просторные чистые бараки, служебные помещения, лазарет, большой зал для собраний с длинными столами и скамьями, убранный еловыми ветками и кумачом. На стене огромный портрет Маркса. Всюду образцовый порядок.
Дружеская встреча с австрийскими и немецкими товарищами. Они рассказывают, что многие бывшие военнопленные австрийцы и немцы объединились в интернациональные бригады и воюют в рядах Красной Армии. Остальные по договоренности с Советской властью остались в лагере. Они выбрали свой Совет, и в городском Совете есть их представитель.
Настроение в городе все тревожнее. Все громче слухи о поражении, об отступлении красных частей. Над городом появляется самолет белых, сброшены листовки, в них призыв к населению готовиться к встрече «законной власти». На противоположном берегу Шилки падают бомбы. Городской Совет готовится к эвакуации. Комендант города объясняет Себальду, что положение безнадежно.
— Уезжайте с нами. — убеждает он. А Себальд стоит на своем.
— Нам нужно на запад. Если можете, помогите. Комендант пожимает плечами. Потом пишет несколько строк, ставит печать и протягивает Себальду бумагу.
— Вот все, что я могу сделать. Это удостоверение, что вы и вся ваша группа пользуетесь полным доверием Советской власти. Возьмите, может, пригодится.
Вокзал — как разворошенный муравейник. Огромный состав готов в любую минуту тронуться в путь. Вагоны облеплены людьми, они сидят на крышах, висят на поручнях, на буферах. Советские учреждения покидают город.
Группе Себальда предлагают немедленно сесть в поезд: это последняя возможность, завтра белые будут в городе.
— Мы не поедем, нам надо в Москву.
Ночью город погружен в темноту. Все слышнее звуки разрывающихся снарядов, грохот, выстрелы. Фронт приближается.
Наутро, оставив Барту в гостинице, мужчины идут на вокзал. Штатских почти не видно. На путях один за другим воинские поезда, группы красноармейцев в боевой готовности. Себальд и его друзья приближаются к путям. Короткий окрик. Они окружены. Ружья взяты наизготовку. Командир уже готов отдать приказ: расстрелять иностранных шпионов.
Михельсон прерывающимся голосом пытается что-то объяснить, его не слушают.
Себальд быстро достает удостоверение, полученное вчера у коменданта города, и протягивает его командиру. Дула ружей медленно опускаются.
— Зачем же вы здесь, на боевой позиции арьергарда армии? Мы прикрываем отход последних частей. Белые вот-вот вступят в город. Уходите, — торопливо бросает командир.
Молча идут в гостиницу. Навстречу Барта, бледная, задыхающаяся. Себальд крепко сжимает ее локоть. На пороге комнаты Барта освобождает свою руку и говорит:
— Садитесь за стол, я приготовила вам горячий чай.
Все ближе треск ружейных выстрелов, быстрая дробь пулеметов. Покрывая все звуки, режет уши паровозный гудок. Арьергард красных двинулся по направлению к Чите. По улице проносятся первые машины белых. Следом входит пехота.
Четыре пары глаз прикованы к окну. Себальд узнает бело-красные кокарды чехословаков, их четкий, отработанный шаг. За ними беспорядочно маршируют части меньшевистского правительства Сибири, одетые в серые мундиры. Дальше почти неорганизованные ряды насильно мобилизованных белыми рабочих, крестьян, интеллигенции. Колонну замыкают белогвардейские части — остатки царской армии.
Двери домов понемногу открываются. Жители выходят на улицы. Одни с восторгом встречают белых. Другие настороженно присматриваются, прикидывая, что ждет их при новой власти. Третьи с тяжелой ненавистью смотрят вслед проходящим войскам.
Себальд и его друзья хорошо понимают, как опасно их положение. Красные не успели вывезти из города все архивы. В нескольких номерах газет можно встретить имена Рутгерса и Михельсона. Их статьи достаточно недвусмысленны. В городе их могут опознать многие. А уж хозяйка гостиницы, конечно, знает, что за люди эти знатные иностранцы. Белые объявили розыск оставшихся красных и обещали хорошую награду указавшим их. По городу шныряют полицейские. Где уверенность, что из чувства страха, сочувствия белым или просто ради выгоды группу Себальда не выдадут?
Проходит первый день под властью белогвардейцев. Наутро разносится слух, что несколько поездов будут отправлены в Иркутск. Оставаться в Верхнеудинске не менее рискованно, чем пытаться уехать. Вчетвером идут на вокзал.
Военный комендант в прекрасном настроении. Иностранный инженер, сопровождаемый супругой, секретарем, переводчиком, не вызывает у него и тени подозрения.
— Господину инженеру нужно в Иркутск? Пожалуйста. Только, простите, вагонов первого класса у нас еще нет. Вы согласны на общий вагон? Извольте, Разрешение? Сию минуту.
Он быстро проставляет фамилии и передает Себальду бланк с подписью и печатью.
Вместе с толпой пассажиров втискиваются в теплушку. Где-то уже раздобыли доски, быстро сколачивают нары. А поезд все еще стоит в Верхнеудинске. Хоть бы скорей. Кто знает, не хватится ли доверчивый комендант, не начнут ли проверку другие патрули? Наконец поезд трогается. Впереди Иркутск. Еще на этап ближе к Москве.
Кто только не ехал в этом переполненном вагоне: люди, убегавшие от «страшных» большевиков, торговцы, спекулянты. Жалобы, хвастливые речи, преувеличенные рассказы об испытанных ужасах. Доморощенные политики толковали вкривь и вкось. Но общее мнение едино: большевикам приходит конец. Красная Армия уничтожена, Сибирь в руках чехословаков, белых, англичан, французов, японцев. В Москве восстание.
Эти слухи могли смутить хоть кого, только не Себальда. Через два дня пути увидели темно-синие воды Байкала. Отвесные скалы, головокружительно высокие стволы деревьев. Короткая остановка у полуразрушенного вокзала станции Низовая. С берега тянет гарью от трех сожженных советских кораблей. Поезд идет дальше, вздрагивая на мостах, перекинутых через глубокие ущелья, или уходя в туннели, вырытые в чреве скал. Себальд не отрывает глаз от двери теплушки.
— Еще один, — отмечает он, когда поезд ныряет в последний туннель. — Какое великолепное достижение техники! Я насчитал сорок туннелей, Барта. Интересная работа была здесь у инженеров.
Ближе и ближе Иркутск. Здесь резиденция французского консула мосье Буржуа, доверенного представителя Антанты. У Себальда в кармане рекомендательное письмо к нему, полученное у голландского консула в Харбине. Но все же лучше миновать этот город — штаб-квартиру контрреволюции.
На иркутском вокзале готовый к отправке поезд в Омск. У билетной кассы третьего класса пестрой змеей извивается бесконечная очередь. Вагонов второго класса в поезде нет. Но Михельсон в какой-то запасной кассе достает билеты в несуществующий вагон второго класса. Через час омский поезд увозит их на запад.
Контроль за контролем. Проверка за проверкой. Пассажиры настороженно присматриваются друг к другу, готовые предать любого, кто покажется им подозрительным. Незаметно, искусно Михельсон развивает версию о богатом американце, едущем в Россию по делам. Секретарь, переводчик, чемоданы производят и на этот раз неотразимое впечатление на окружающих — конечно, именно так должны путешествовать американские дельцы. Группу Рутгерса уже приняли в свою среду, к ней уже доброжелательны, особенно после того, как Барта извлекла из своей дорожной аптечки поистине чудодейственное лекарство, которое сразу помогло внезапно заболевшей женщине. Так, минуя Омск, доезжают до Петропавловска.
Внезапная задержка: Челябинск перегружен, въезд туда запрещен. Оставив Барту на вокзале, мужчины отправляются в здание военной комендатуры. В коридорах не протолкаться: люди, люди, люди. Михельсону с трудом удается пробиться к помощнику коменданта. Просьба о разрешении на проезд встречает категорический отказ. Михельсон возмущается.
— Как вы смеете здесь, в коридоре, среди этой толпы, задерживать господина американца? Предупреждаю, вы ответите, это вызовет дипломатические осложнения.
Помощник коменданта смотрит в сторону Себальда. Взгляд «американца» выражает оскорбленное достоинство.
«Черт с ними, — решает растерянный помощник. — Еще нарвешься на неприятности».
Устраиваясь поудобней в вагоне, Себальд серьезно говорит Михельсону:
— А вы ведь правы. Я действительно эксплуататор. Ваш оклад намного ниже ваших способностей.
— Прекрасно, — соглашается Михельсон. — В Москве мы договоримся о прибавке.
Дружный хохот прерван резким стуком в дверь: на пороге военный патруль.
— Прошу, господа, предъявить паспорта и пропуск.
Всегда разговорчивый и оживленный Михельсон все молчаливей и тревожней. Поезд приближается к Челябинску, городу, где жили его родные. Живы ли? Застанет ли он их? Барта пытается подбодрить и успокоить его. Челябинский вокзал, как все вокзалы этих дней: в зале ожидания, в проходах люди, вещи. Никто не знает, когда, куда идут поезда. Себальд и его спутники торопливо шагают через предместье к городу — от вокзала до центра далеко. Посчастливилось найти извозчика, и вот они уже стоят у дома, который не раз описывал Михельсон. Трое остаются на улице, Михельсон взбегает по лестнице. Проходит несколько минут, дверь распахивается, и вслед за Михельсоном на тротуар выбегают мужчины, женщины, дети. Оглушенные приветствиями, окруженные людьми, _ путешественники входят в дом.
За длинным обеденным столом Себальд познакомился со всеми многочисленными родственниками Михельсона. Самые разные люди были в этой семье: упрямые анархисты, убежденные сионисты, коммунисты. А во главе стола почитаемый всеми патриарх — отец.
Крупный купец, известный в городе своей неподкупной честностью в коммерческих делах, он ладил с представителями всех сменявшихся в городе властей.
— Кушать надо всем, — толковал он Себальду. — В любой армии солдаты — люди, им есть надо. Мое дело — честно продать им продукты. А о себе что говорить? При царе евреи ползком жили, одни униженья испытывали. Свет увидели только при большевиках, дай им бог здоровья.
Короткий период Советской власти остался в памяти многих. Рабочие, трудовая часть населения не хотели мириться с порядками, вводимыми белыми. Рабочие демонстрации проходили по улицам Челябинска. Ушедшие в подполье большевики не прекращали работы. Руководимые ими профсоюзы, сохранившие свое влияние, особенно среди горняков, организовали сопротивление новой власти. На старания белых обеспечить свою армию оружием и боеприпасами, пополнить ее путем мобилизации рабочие отвечали стачками и саботажем. Попытка арестовать руководителей профсоюзов кончилась массовой забастовкой. Арестованных вынуждены были освободить.
На заводах, фабриках, в рабочих казармах из рук в руки передавали подпольную рабочую газету. По просьбе одного из родственников Михельсона Себальд написал для этой газеты несколько статей.
Многочисленные хозяева города — меньшевики, эсеры, белогвардейцы и представители Антанты, подчас не знавшие, где начинается и где кончается их власть, не могли справиться с организованными рабочими. В управлении городом царила неразбериха.
Себальд и его товарищи испытали ее на себе, пытаясь получить разрешение на дальнейшую поездку. Десять дней их, как мячики, перебрасывали из полиции в военные организации, из одной иностранной миссии в другую. Все безуспешно.
Наконец, минуя городские власти, путешественники повели атаку на военного коменданта вокзала.
— Инженер Рутгерс с важным политическим поручением к представителю Антанты в Самаре, — наклонившись к коменданту, таинственно произносит Михельсон. Себальд подтверждает его слова коротким кивком, вставляя традиционные «йес» и «окэй».
Поручение к представителю Антанты — это звучит убедительно. Еще убедительней вид Себальда. Разрешение получено.
Но эта радость омрачена страшной вестью: покушение на Ленина. Положение на фронтах отчаянное. Казань в руках белых, на юге царские генералы, поддерживаемые Антантой, Украина в руках немцев, с севера угрожают англичане.
Друзья сидят в вагоне подавленные, молчаливые, погруженные в невеселые думы. Барта касается плечом плеча Себальда и тихонько говорит:
— Не надо, товарищи. Ленин жив. Революция будет жить. Поезд идет на запад. Пограничный столб между Азией и Европой. Себальд наклоняется к Барте:
— Вот мы и вернулись в Европу. Семь лет прошло, как мы покинули ее.
— Семь лет, — повторяет Барта. — Да, Гертруде теперь семь. Как они там, наши ребята?
Самарский вокзал. Вещи сданы на хранение, комната в гостинице обеспечена.
— Раньше всего к Волге, — предлагает Себальд, — мы столько слышали о ней. А потом уж дела.
Прямо с берега Волги к дому, где заседает правительство, организованное в Самаре.
— Посмотрим, что это за люди, которые прикрываются названием интернационалистов, — размышляет Себальд, еще в Челябинске слышавший о самарском правительстве. — Говорят, они ведут себя довольно независимо. Попробуем договориться с ними о дальнейшей поездке.
Обезоруживающе приветливая встреча. Разговор о положении в Америке, Европе. По отдельным вопросам, замечаниям Себальд начинает подозревать: здешние «интернационалисты» люди совсем не свои. Он безуспешно пытается прервать слишком откровенные высказывания Михельсона и Райзмана. Опасения Себальда подтверждаются, когда в комнату входят несколько чехословацких офицеров и вступают в разговор. Теперь уже очевидно: самарское правительство, несмотря на свое название, враждебно относится к Советам и бессильно против военной власти белочехов. Надо уходить как можно скорее.
Выйдя на улицу, расстались. Барта и Райзман направились на вокзал, Себальд с Михельсоном в гостиницу.
— Вы слишком разоткровенничались с ними. Боюсь, мы попали в плохую историю. В любом случае сохраняйте спокойствие и независимый вид, — тихо говорит Себальд, медленно шагая по улице.
Тревога оказалась не напрасной. Скоро они увидели автомобиль с несколькими чехословацкими офицерами и солдатами. Машина нагнала их и стала медленно следовать за ними.
— Спокойнее, Михельсон, вы жестикулируете нервно и говорите слишком громко, нужна полная непринужденность, — тихо роняет Себальд среди пустых, ничего не значащих фраз. «При личном обыске найдут партбилет и мандат лиги», — думает он и гортанно смеется, произнося очередное «окэй».
Машина проехала вперед, остановилась. Себальд и Михельсон поравнялись с ней. — Шесть солдат выскочили из машины, окружили их, блеснули штыки.
— Вы арестованы! — выкрикнул офицер.
Себальд вскидывает голову и хохочет, громко хохочет прямо в лицо ошалевшему белочеху.
Продолжая смеяться, он оборачивается к Михельсону и прерывающимся от хохота голосом повторяет:
— Какая чудесная шутка, господин Михельсон, ха-ха-ха, какая прелестная шутка!
Все еще смеясь, Себальд достает из бумажника рекомендательное письмо к командующему чехословацким корпусом, полученное им у голландского консула в Харбине, и сует его прямо под нос офицеру.
Глаза офицера растерянно пробегают по строчкам, останавливаются на печати. Рука сама тянется к фуражке:
— О, простите, досадное недоразумение…
Машина удаляется. Себальд и Михельсон продолжают путь к гостинице, твердо ставя готовые подогнуться ноги.
В гостинице обсуждают создавшееся положение. Общее решение — уезжать возможно скорее. Пусть сейчас удалось обмануть офицера. Разговор с «интернационалистами», весь путь Рутгерсов и их друзей достаточно подозрительны. Любая проверка грозит катастрофой.
А разрешения на поездку нет. В нем отказывают и комендант вокзала и министерство иностранных дел. Себальд и Барта отправляются в гостиницу, где разместились иностранные консулы. В роскошных приемных французского и английское консулов изысканные секретари с сожалением разводя руками:
— Консул отсутствует.
Себальд и Барта возвращаются к себе в гостиницу. За несколько часов город неузнаваемо изменился. По улицам проходят воинские части. Проезжают автомобили с солдатами и вооружением. На площади наскоро обучают новобранцев. Из здания государственного банка окруженные охраной солдаты вытаскивают тяжелые мешки. Слышно звяканье монет. Прохожие оглядываются, шепчут «золото».
— Проходить, не задерживаться! — командует начальник охраны.
В гостинице радостно возбужденный Михельсон торопливо рассказывает:
— Нам с Райзманом удалось узнать. Красные миноносцы по каналам Мариинской системы прошли из Петрограда в Волгу. Ночью они неожиданно штурмовали Казань. Белые в панике оставили город. Говорят, что Красный флот движется на Самару. В городе введено военное положение. Нам надо скорее сматываться… в этой неразберихе…
— Железная дорога исключена, мы не получили разрешения, — перебивает Себальд.
— Попробуем по Волге, — предлагает Михельсон.
На пристани узнают: ночью на Сызрань уходит пароход. С трудом добиваются свидания с начальником портовой полиции.
— Знатные иностранцы, — заводит Михельсон привычную пластинку.
— Раз иностранцы, давайте разрешение из министерства иностранных дел, — резонно возражает полицейский.
— Так мы прямо оттуда! — не задумываясь, восклицает Михельсон. — Нам разрешили. Вам должны были сообщить. Богатый американец с супругой…
Полицейский, махнув рукой, сдался.
Вечером они сидят на палубе речного парохода.
Пароход бросает якорь далеко от города. Волга мелеет, отступает от пристаней. Только в половодье суда могут подойти к высокому берегу Сызрани.
Во время получасового пути по песчаной отмели Себальд прикидывает, какие работы следовало бы здесь провести.
— Подумай, Барта, — задумчиво говорит он, — сколько рек в России. Огромные гидротехнические работы предстоят здесь. Мы видели страну только из окна вагона, но мимолетного взгляда довольно, чтобы понять, какие задачи встанут перед Советской властью.
А пока сложная задача стоит перед группой Себальда. В Сызрани ждут наступления Красной Армии. Город окружен военным кордоном. Железнодорожное движение на запад прервано.
Единственная возможность ехать дальше — повторение опыта Маньчжурии — нанять лошадей. Михельсон отправляется на базар, переходит от телеги к телеге, от возчика к возчику. Наконец какой-то крестьянин согласился подвезти их. Он возвращался домой. Недалеко от его деревни были места, занятые красными.
— За тыщу рублей провезу вас так, что ни один черт не встретится, — пообещал он.
Вещи уложены в две крестьянские телеги. Пассажиры уселись. И под скрип немазаных колес пошло трясти по колеям и ухабам, по лесным и проселочным дорогам.
Возчик умело избегал селений и патрулей. К ночи были за чертой военного кордона. Остановились в маленькой деревеньке — людям и лошадям нужен был отдых. После тряской телеги сон на застланном соломой полу казался блаженством. С рассветом двинулись дальше. Тишину леса и полей лишь изредка нарушал отдаленный ружейный выстрел. За весь день ни селений, ни встречных. А вечером, когда тоненький серп луны едва освещал дорогу и усталые кони медленно двигались к уже недалекому дому, из темноты внезапно возник черный силуэт вооруженного всадника.
— Стой, предъявить документы.
В темноте с трудом разглядели форму чехословацкого корпуса.
Себальд достает из кармана уже раз выручившее его письмо к командующему чехословацким корпусом. Всадник, наклонившись с седла, читает документ, освещенный неверным светом зажигалки. Дорога свободна.
— Хорошо, что это был чех, — замечает Михельсон, — от белого мы не избавились бы так просто.
— А будь он хоть сам черт с рогами, — парирует Себальд. — Теперь уж мы доберемся до Москвы.
Далеко за полночь доехали до дома возчика. Спать, спать. И потом еще день отдыха в доме гостеприимного хозяина.
Как везде, как всегда, Себальд интересуется жизнью, настроением людей. Запас его русских слов невелик, он недостаточно понимает окружающих, и Михельсон неустанно переводит.
— Что ж, власть вроде подходящая: земля мужику — это правильно, и лесом пользоваться можно, — доверительно объясняет Себальду пожилой крестьянин. — Мы не против Советов, а вот насчет коммунистов сомневаемся.
С этим разграничением Советской власти и коммунистов Себальд встречается вновь и вновь. Советской власти — полное доверие, о коммунистах говорят с опаской. Попытки Себальда поставить между этими понятиями знак равенства встречают недоверчивым покачиванием головы.
Назавтра снова в дорогу, и к вечеру второго дня доезжают до Кузнецка. Здесь уже твердо Советская власть.
Сразу с утра в городской Совет. Наконец можно попрощаться с надоевшей ролью знатного иностранца, раскрыть свой партийный билет, рассказать об истинной цели поездки. Разрешение на проезд оформляется без всяких проволочек.
Поезд уходит вечером. А пока они бродят по городу, пользуясь каждым удобным случаем, чтобы еще раз произнести слово «товарищ». Потом сидят над номерами «Правды», вслушиваясь в каждое слово, которое переводит Михельсон.
— Смотри, Барта, Розин в Москве, — радуется Себальд. Тот самый Розин, с которым в Бостоне создавался первый номер «Интэрнэшионэлиста» и Манифест Лиги социалистической пропаганды, сейчас член президиума ВЦИК. В другом номере газеты большая статья голландской поэтессы Роланд-Гольст — старого товарища по партии. Мелькает еще много имен зарубежных друзей.
На следующее утро Пенза. В старинном дворянском особняке пензенский горсовет. Вопрос о поездке в Москву немедленно урегулирован. Потом обед в общественной столовой. Вечером Барта и Себальд встречаются с иностранными коммунистами. Это бывшие военнопленные австрийцы. У них свой клуб, своя газета на немецком языке.
Перед самым отъездом в Москву на вокзале последнее путевое приключение. Знаменитые чемоданы, иностранный говор, покорявшие белогвардейцев, смутили дежурного красноармейца.
«Жулики, спекулянты или, чего доброго, иностранные шпионы», — решает он. Себальд и Барта арестованы. Объяснения Михельсона и Райзмана не помогают. На всякий случай задерживают и их.
Конец недоразумению положил работник пензенской ЧК. Ознакомившись с документами арестованных, он для проверки связался с секретарем горсовета.
— Простите, товарищи. Вы свободны. Не обижайтесь, знаете, какое время.
Нет, они не были обижены, хотя московский поезд успел уйти.
— Красноармеец совершенно прав, — утверждает Себальд. — Мы, конечно, можем вызвать подозрение. Все равно, теперь уже ясно — 23 сентября мы будем в Москве.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.