Как Фурцева убила «Живого»
Как Фурцева убила «Живого»
Вспоминает Валерий Золотухин:
«Объявили, что скоро просмотр «Живого». Нам сказали, что будут смотреть один раз. «Если до этого мы смотрели ваши спектакли по несколько раз, делали поправки, замечания, то здесь вопрос будет решен сразу: «да или нет»». Поэтому нас предупредили: «Уберите из спектакля все, что может вызвать малейшее раздражение». Ну, Любимов, естественно, ничего не убрал, потому что, если убирать, тогда весь спектакль надо убирать. И не показывать вообще.
Театр был объявлен «на режиме». Двери опечатали.
Приехал в театр, увидел на сцене одну только фигуру. Это был Любимов. Он держал в руках мой реквизит — костыль — и крестился. И что-то такое шептал. Я это запомнил на всю жизнь. Дело-то в том, что он коммунист, и в тот момент Юрий Петрович не предполагал, что рядом кто-то есть. Что он просил у Бога? Чтобы министр пропустил спектакль? Больше, как мне кажется, он просить ничего не мог. Когда закончился первый акт, возникла жуткая пауза. Екатерина Алексеевна спросила не глядя: «Автор, вам это нравится?» Можаев: «Да, и очень». «Позовите сюда секретаря партийной организации!» Его не оказалось. Но нашли. И начался разгром.
Фурцева: «Я ехала сюда, честное слово, с хорошими намерениями. Мне хотелось помочь вам уладить все. Но нет, я вижу, что у нас ничего не получается. Вы абсолютно ни с чем не согласны, совершенно не воспринимаете наши слова». Обращается к Можаеву: «Дорогой мой, вы еще ничего не сказали ни в литературе, ни в искусстве, чтобы так себя вести». Это она говорит Можаеву, известному писателю!
Любимов: «Зачем вы так говорите? Одному это нравится, другому — то. Зачем же так огульно говорить об одном из лучших наших писателей?»
Можаев: «Екатерина Алексеевна, я пишу комедию, а значит, по условию жанра, отрицательные персонажи должны быть карикатурными, смешными. Именно такими их играют актеры».
Фурцева: «Какая же это комедия?! Это самая настоящая трагедия».
В этой реплике вся Фурцева: даже в чем-то не разбираясь, она могла улавливать суть. Ведь можаевская вещь действительно была трагедией. «Нет, нет, нет! Спектакль этот не пойдет. Это очень вредный спектакль. Даю вам слово: куда бы вы ни обратились, вплоть до самых высоких инстанций, вы поддержки нигде не найдете».
А Любимов говорит: «Спектакль смотрели уважаемые люди, академик Капица, например. У них иная точка зрения».
Фурцева: «Не академики отвечают за искусство, а я».
Юрий Любимов рассказывал, что на прогоне не разрешили присутствовать ни художнику спектакля Давиду Боровскому, ни композитору Эдисону Денисову. С трудом прорвался Андрей Вознесенский.
«После последней сцены первого акта, когда артист Джабраилов в роли ангела пролетал над Кузькиным, Фурцева прервала прогон, — рассказывал Юрий Петрович. — Обратившись к маленькому, лохматому Джабраилову, спросила: «И вам не стыдно участвовать во всем этом безобразии?!» Тот испуганно ответил: «Нет, не стыдно». «Вот видите, — обратилась она ко мне, — до чего вы всех довели». Вознесенский пытался что-то сказать: «Екатерина Алексеевна, все мы, как художники…» Она ему: «Да сядьте вы, ваша позиция давно всем ясна! И вообще как вы сюда пробрались? Одна компания. Ясно. Что это такое нам показывают! Ведь иностранцам никуда даже ездить не надо, а просто прийти сюда (а они любят сюда приходить) и посмотреть, вот они все увидят. Не надо ездить по стране. Здесь все показано. Можно сразу писать». Она очень разволновалась…
— Что вы можете сказать на все это? Вы что думаете: подняли «Новый мир» на березу и думаете, что далеко с ним ушагаете?»
На сцене висел на березках «Новый мир» с повестью Можаева. А я не подумал, и у меня с языка сорвалось:
— А вы думаете, что с вашим «Октябрем» далеко уйдете?
Она не поняла, что я имел в виду журнал «Октябрь», руководимый Кочетовым. Потому что тогда было такое противостояние: «Новый мир» Твардовского — и «Октябрь» Кочетова. А у нее сработало, что это я про Октябрьскую революцию сказал. И она сорвалась с места: «Ах вы так… Я сейчас же еду к Генеральному секретарю и буду с ним разговаривать о вашем поведении. Это что такое… это до чего мы дошли…» И побежала… С ее плеч упало красивое большое каракулевое манто. Кто-то из ее сопровождающих подхватил его, и они исчезли…»
— Андрей Вознесенский говорил, что Фурцева была не злым человеком, просто эпоха была такова… Он вспоминал, как на заре театра на Таганке Любимов вместе с министром и ее приближенными, обходя здание, ввел ее в свой кабинет и показал на только что оштукатуренные стены: «А здесь мы попросим расписываться известных людей…» Фурцева обернулась к Вознесенскому: «Ну, поэт, начните! Напишите нам экспромт!» И он написал: «Все богини — как поганки перед бабами с “Таганки”!» Юрий Петрович усмехнулся, а Фурцева передернулась, молча развернулась и возмущенно удалилась. Надпись потом пытались смыть губкой, но она устояла…
Через некоторое время состоялся еще один прогон «Живого», на котором собрались два десятка человек, в том числе и союзный министр культуры Екатерина Фурцева. После спектакля в кабинете Юрия Любимова состоялось горячее обсуждение увиденного. Большинство собравшихся высказались за то, чтобы спектакль наконец появился в репертуаре театра, даже Фурцева в своей речи отметила, что по сравнению с предыдущим разом эта версия выглядит приемлемо. Пользуясь моментом, министр не преминула коснуться и присутствующего на обсуждении Высоцкого:
— Недавно слушала пленку с записями ваших песен. Много такого, от чего уши вянут, но есть и прекрасные песни. Например, «Штрафные батальоны» и еще некоторые…
Этот прогон был явно следствием каких-то движений «верхов» навстречу «Таганке». Но, хотя приход Фурцевой и вселил надежду, длилась она недолго. Потепление в верхах быстро сменилось на очередное похолодание, и решение о выпуске спектакля было вновь отложено до лучших времен. Наступили они не скоро — в самом конце 80-х.
А Высоцкий сам рассказывал о встрече с министром культуры Фурцевой…
Однажды они встретились в Театре на Таганке. Фурцева, рассказывал Высоцкий, была необычайно любезна.
— Володя, почему вы никогда ко мне не заходите? Как вы живете?
Высоцкий отвечал коротко:
— Живется трудно.
— Что так? — удивилась Фурцева. — Помочь не могу?
— Можете, наверное. Я прошу об одном — откройте шлагбаум между мной и теми, для кого я пою. Я пробовал говорить в разных инстанциях, просить, доказывать, но… Эту ватную стену пробить невозможно.
— Зачем же о таком серьезном деле вы разговариваете с разной мелкой сошкой? — улыбнулась Фурцева. — Приходите прямо ко мне. Разберемся. Вот вам мой телефон. Я, конечно, помогу.
Окрыленный этим разговором, Володя позвонил буквально на следующий день. Трубку снял референт. Высоцкий представился и попросил соединить его с Фурцевой.
— Подождите минутку, — любезно прозвучало в ответ.
Через некоторое время референт ответил:
— Вы знаете, буквально минуту назад Екатерина Алексеевна вышла. Позвоните, пожалуйста, попозже.
Позвонил попозже. Референт огорченно:
— Владимир Семенович, какая досада! Ее только что вызвали в ЦК. Попробуйте позвонить завтра.
Звонил. Звонил по несколько раз в день. Звонил утром, днем, вечером, но каждый раз получал подобные ответы. Фурцева явно избегала разговора с помощью такого нехитрого и проверенного способа. Высоцкий вспоминал об этом с горечью и болью. И только после смерти Фурцевой вопрос о выходе его первого диска-гиганта сдвинулся.
Когда Георгий Шахназаров, который работал при Фурцевой заместителем заведующего международным отделом ЦК КПСС, взял на себя хлопоты по «пробиванию» диска-гиганта Высоцкого, Фурцева довольно резко его осадила. Она лично позвонили Шахназарову и изрекла: «Не вмешивайтесь не в свои дела!»
— Кстати с именем Екатерины Алексеевны связан и еще один скандал в театральном мире — запрещение «Доходного места» в Театре сатиры. Об этом мне рассказывали Александр Ширвиндт и режиссер этого спектакля Марк Захаров.
В 1967 году спектакль стал сенсацией, вписавшись в настроения «оттепельной» поры, которая, кстати, уже близилась к закату. Андрей Миронов в роли Жадова выразил чувства молодого человека, который не хочет жить по старым законам. Зрители штурмовали кассы, критика ждала партийного окрика. И дождалась… В своей книге Марк Захаров подробно рассказывает о подоплеке этой истории, «подковерной борьбе», которая развернулась между двумя влиятельными властными дамами: секретарем МГК партии Шапошниковой и министром культуры Фурцевой. Их взаимная неприязнь выразилась в следующем. «Незадолго до появления «Доходного места» Е.А. Фурцева, которую знавшие ее люди относили к личностям вполне нормальным, по-своему неглупым, не чуждым определенной смелости и широты, — пишет Марк Анатольевич, — демонстративно и своевременно помогла театру «Современник» с его спектаклем «Большевики» Шатрова, который многим ее коллегам казался произведением исключительной вредности. Питая добрые и уважительные чувства к Олегу Ефремову, она взяла на себя ответственность за выпуск спектакля. Естественно, Шапошникова не преминула воспользоваться этим обстоятельством и развернула наступление по всему идеологическому фронту, всячески подчеркивая глубокую порочность министерской позиции. В свою очередь Фурцева решила ответить ударом на удар и найти идеологические ошибки московского партийного секретаря. Оказывается, разрешение на «Доходное место» можно было при желании отнести к идейным просчетам МГК КПСС». Драматургию «подковерной борьбы» вокруг спектакля Захаров узнал много лет спустя от лиц, прямо причастных к разыгравшемуся дамскому сражению. Фурцева неожиданно посетила спектакль и уже в антракте разговаривала с дирекцией на повышенных тонах, всячески демонстрируя свое глубокое партийное возмущение. Помимо дамской подоплеки, были, конечно, и еще аспекты общественного характера, министр культуры назвала спектакль антисоветским…
Ну что ж, как говорят, не будем о грустном, зато известно, что Фурцева поставила на ноги «Современник», помогала Олегу Ефремову поддерживать рейтинг МХАТа…
— Да, она действительно очень помогала «Современнику», когда у них возникали серьезные проблемы. Сразу после ее прихода в министерство стало ясно: новый министр намерен отстаивать самостоятельность своего ведомства. Она не принимала горячность и поспешность в принятии решений, что было свойственно Хрущеву. На конференции в Министерстве культуры в июле 1963 года Фурцева сказала: «Должна быть уверенность, а не шараханье то в одну сторону, то в другую». Заметьте, эту фразу министр культуры произнесла после знаменитых встреч Хрущева с творческой интеллигенцией.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.