Никаких «Бесов», никаких Высоцких…
Никаких «Бесов», никаких Высоцких…
— Демичев, сменивший Фурцеву, был совсем другим человеком… и министром. Что говорил по этому поводу Василий Феодосьевич, ведь после смерти Екатерины Алексеевны он продолжал работать на своей должности?
— После смерти Екатерины Алексеевны Фурцевой в министерстве многое изменилось. Ни эмоций, ни новых идей. Правда, остались конкурсы имени Чайковского, фестивали искусств «Русская зима», «Московские звезды», «Белые ночи» — то, что получило свое начало еще при Екатерине Алексеевне. Но сам стиль работы стал иным. Даже атмосфера министерства изменилась — кипучая жизнь, которая была при Фурцевой, замерла.
Если у Екатерины Алексеевны около рабочего кабинета была маленькая комната, где висели ее платья на случай выхода «в свет», то Демичев занял целый этаж. В одном помещении ему делали массаж, в другом он обедал. И, конечно же, пользовался особой кухней. Короче говоря, в Министерство культуры пришел совсем другой человек — неконтактный, пустой, равнодушный как к проблемам культуры, так и к отдельным творческим личностям. Он больше думал о том, что бы урвать для себя.
На новую должность Демичев пришел со своими помощниками из ЦК. Мне доводилось несколько раз видеть нового министра во время работы, наблюдать за его окружением. Он мог сказать «да», согласиться с твоей просьбой, при тебе позвонить своему заместителю и отдать распоряжение ее выполнить, но на другой день узнаешь, что тебе отказано.
Вспоминается такой случай. Как-то мы сидели вместе в ложе Большого театра и смотрели балет на музыку Бетховена, поставленный знаменитым французским балетмейстером Морисом Бежаром. Великолепно! Забыть не могу до сих пор!.. Лицо Демичева ничего не выражало, никаких эмоций, хотя при этом он обладал вполне интеллигентными чертами. Кажется, он по образованию химик. Рядом сидел его первый зам, отвечающий за международные связи. Слышу, в перерыве Демичев ему говорит: «Сегодня ко мне приходил Бежар, мы вели переговоры: он очень хочет что-то поставить в Большом театре. Я согласился, подписали договор». Зам прямо взвился: «Что вы наделали? Бежар испортит нам весь русский балет!» Демичев съежился, склонил голову. На другой день я узнала, что Бежару отказали. Вот так: договор, подписанный министром, ничего не значил! Удивительно равнодушный, безликий и бездеятельный человек, лишь бы ни во что не вникать. Категорически запретил Любимову ставить «Бесов» Достоевского. Как вспоминал Юрий Петрович, орал: «Никаких Высоцких и Булгаковых».
Фурцева же, наоборот, стремилась все понять, постичь, во все вникнуть. Ирина Антонова, директор Музея изобразительных искусств имени Пушкина, говорила, что она умела рисковать и не боялась совершить ошибку.
Мне рассказывала Лидия Григорьевна Ильина, член коллегии Министерства культуры (1963–1983), что по утрам у входа в министерство Екатерину Алексеевну часто ждали люди, чтобы обратиться к ней с просьбами, не относящимися к культуре. У кого-то проблемы с жильем, у кого-то тяжело болен ребенок. Многие знали, что Фурцева постарается помочь. Она не умела быть равнодушной.
Искренняя в чувствах и эмоциях, она, если не любила — так не любила, а любила — так любила. А Демичев все время врал, увиливал. Старался ни во что не вмешиваться… Зато дочь его успела попеть в Большом театре. Пела, пока он не ушел…
Кстати, он недавно скончался. Я сказала об этом сыну, а он в ответ: «Неужели его кто-то помнит?»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.