Жорес IV

Жорес IV

В 1954 году вскоре после сообщения о суде над Берией, мама, брат и я снова подали в Верховный суд СССР заявление о пересмотре дела Александра Романовича Медведева, уже посмертно. Реабилитации проводились тогда еще с трудом, назначалось переследствие с вызовом бывших сослуживцев, а иногда и доносчиков. Каждый месяц я, как единственный москвич из всей нашей семьи, ходил на улицу Кирова в Приемную Военной коллегии Верховного суда СССР, чтобы узнать о ходе следствия. Два года продолжались эти визиты, а решения все не было. Однако после ХХ съезда КПСС машина правосудия заработала быстрее. В сентябре 1956 года мне была выдана справка о решении Военной коллегии Верховного суда от 1 сентября 1956 года, согласно которому «дело Медведева Александра Романовича» прекращено «за отсутствием состава преступления».

Вслед за этим мы все втроем написали заявление в МГБ с просьбой вернуть нам конфискованные рукописи отца, весь его архив. Рой пошел по стопам отца, окончив философский факультет. В то время он работал директором школы и преподавателем истории в одном из районов Ленинградской области, но продолжал заниматься философией. Он хотел сохранить и обработать научное наследие отца, прочитать его толстые тетради с главами оконченных и неоконченных книг, его многочисленные особой формы карточки с выписками, мыслями, короткими заметками, афоризмами, формулировками. Его лекции по истории философии, по истории религии, по логике – плоды каждодневного, до глубокой ночи, упорного труда. Ответа на наше заявление не последовало. Мы написали снова, на этот раз в ЦК КПСС. Месяца через два стандартный бланк с чьей-то неразборчивой подписью известил нас, что конфискованные после ареста А. Р. Медведева материалы «не сохранились». Фамилия отца была вписана в бланк от руки. По-видимому, тысячи людей получали такие же ответы, поэтому и была заготовлена типографская форма.

Конечно, еще тогда, в 1938 году, готовя «дело» для «суда», следователь не утруждал себя внимательным чтением бумаг арестованного. Арестованных было много, а времени мало, да и зарплата следователей, видимо, зависела от числа успешно законченных «дел». После суда он, наверное, списал весь архив на уничтожение, то есть на сожжение. Не хранить же в НКВД все конфискованные рукописи, бумаги и книги? Тем более не было принято возвращать подобные материалы родственникам «врага народа». Надеждам нашим узнать неопубликованные труды отца не суждено было сбыться. Мы знаем, что отец был философ, знаем несколько опубликованных им в журналах статей. Но большую часть работ он не публиковал, дожидаясь, как он говорил, сорокалетнего возраста. А может быть, ждал он чего-нибудь еще, например, того времени, когда философия действительно станет наукой.

Арест отца, как и аресты многих других советских философов и историков, не был случайным и произвольным. Это была планомерная акция, хотя я понял это много позднее. В 20–30-е годы в общественных науках шла сложная борьба направлений, и если часть ученых считала, что классики марксизма создали лишь основание и методы науки, которую нужно развивать вширь и вглубь, то другая часть считала, что им нужно лишь комментировать труды «основоположников», применяя их к различным условиям. Создавать в философии что-то новое могли, согласно такой точке зрения, лишь вожди и гении, а единственным из живых вождей, гениев и классиков был тогда Сталин.

В области истории линия раздела направлений была еще проще. Борьба шла между теми, кто мог фальсифицировать историю, вычеркивая из нее некогда славные и заслуженные имена и приписывая их заслуги другим, и теми, кто был честен в исторических исследованиях. Хорошо известно, кто одержал верх в этой борьбе. Еще лучше известно, во что превратились в итоге советская история и философия. Одной из жертв этого беспощадного террора и был наш отец. Может быть, он был гением, может быть, способным ученым, а скорее всего, просто честным тружеником науки. Ответа на этот вопрос мы никогда не узнаем, он сгорел в бездонных печах большого здания на площади Дзержинского в Москве.

Реабилитации мы добивались просто из чувства долга перед его светлой памятью. Но при выдаче справки о реабилитации в канцелярии Военной коллегии мне разъяснили, что жена реабилитированного имеет право на получение военной пенсии наравне с женами командиров Советской Армии, погибших на фронте. Таков был приказ министра обороны маршала Г. К. Жукова. Кроме того, всем женам реабилитированных – военных и гражданских – выдавали справку, по которой с последнего места работы погибшего мужа выплачивали как компенсацию двухмесячный оклад по должностным ставкам 1956 года. Когда я получал эти деньги в Военной академии, по доверенности матери, кассир вместо соболезнования вдруг сказал с улыбкой: «Повезло вам. Должность вашего отца считается сейчас профессорской, и зарплата у него теперь в три раза выше, чем была раньше». Мать положила эти деньги в сберкассу и не притрагивалась к ним.

Жена реабилитированного, выселенная после ареста из квартиры, могла хлопотать о переезде в тот город, где она раньше жила. Но мама решила остаться в Тбилиси, где у нее была работа и много родных и подруг. Мы собрали справки о том, что мама жила до ареста в доме Военно-политической академии, нашли свидетелей, которые удостоверили в письменной форме факт насильственного выселения зимой 1938 года. Все эти документы были направлены в горсовет. Заявление было принято, но решения пришлось ждать очень долго. Реабилитированные и члены их семей получали жилплощадь вне общей очереди, но число этих людей было очень велико. Прошло больше трех лет, прежде чем мама приблизилась к цели. Но в это время случилось несчастье.

Мама с подругой снимала небольшую комнату недалеко от театра, в котором работала. В Тбилиси в большинстве домов были печи, отапливаемые углем. Затопив печь, подруги легли спать, не дождавшись полного выгорания угля. Однако сырой уголь горел плохо, и из-за сильного ветра тяга была слабой. Обе женщины угорели и потеряли сознание. Дело было в субботу, тревогу подняли в театре только в понедельник. Подруга матери уже умерла, мать доставили в больницу. Брат и я прилетели из Москвы по вызову родственников, когда мама еще была без сознания. Она очнулась только на четвертый день, узнала нас, немного поела. Казалось, дело пойдет теперь к выздоровлению. Несмотря на свои пятьдесят девять лет, мама была крепкой женщиной, сердце у нее было здоровое, и она до этого ничем не болела. Но выздоровление не наступило.

Возникло осложнение, обычное при сильном отравлении угарным газом, – воспаление мозговых оболочек. Около месяца мы по очереди дежурили у постели мамы днем и ночью, но спасти ее не удалось.

Не могу забыть, как на рассвете в марте 1961 года врачи распорядились вынести мать на носилках в дальний конец коридора и уложили там умирать. Умирать в общей палате больницы по правилам нельзя, а отдельных палат для умирающих не существует, разве только в отдельных больницах. Если врач видит, что смерть близка, больного выносят в коридор. Может быть, это и имеет медицинский смысл, другие больные не видят смерти.

В личных вещах мамы мы нашли сберегательную книжку с двухмесячным окладом отца с последнего места работы. На эти деньги вскоре после похорон мы заказали памятник на могилу. Этот памятник теперь для них обоих. Еще через полгода по месту прописки матери, у сестры, пришло извещение. Исполком горсовета принял решение удовлетворить просьбу Юлии Исааковны Медведевой о предоставлении ей однокомнатной квартиры.

Два года спустя, в 1963 году читая как-то «Известия», я увидел большой, на всю страницу, список ученых, выдвинутых на объявленные Академией наук СССР вакансии действительных членов и членов-корреспондентов. Проглядывая список, я заметил, что какой-то Чагин Борис Александрович, член-корреспондент АН СССР, выдвинут в действительные члены академии по отделению философии и права. Чагин – фамилия редкая, и я как-то сразу решил, что это и есть тот Чагин, который написал когда-то клеветнический донос на отца. Фамилии доносчиков я помнил хорошо: Чагин, Пручанский и Васюков, а инициалы в памяти не удержал. Что же ценного создал этот Чагин, если он уже член-корреспондент?

Я отправился в Библиотеку имени Ленина и стал смотреть авторские указатели за год по «Летописи книг» и «Летописи журнальных статей». Смотреть каталоги библиотек – дело ненадежное, так как сами авторы в отдельных случаях, стыдясь прошлых работ, могут вынимать и уничтожать свои карточки. Во многих случаях карточки каталога удаляются библиографами, следующими разного рода указаниям. Такую практику я обнаружил, когда изучал историю генетической дискуссии в СССР. Меняя идеологическую ориентацию, ученые нередко уничтожали в каталогах следы своих прежних «разгромных» статей и книг. Летописи книг, журнальных и газетных статей – это абсолютно надежный библиографический справочник, по которому можно проследить общественную и научную биографию любого автора.

Моя уверенность оправдалась. Борис Александрович Чагин, ныне член-корреспондент Академии наук, был тем самым полковым комиссаром Чагиным, который в 30-е годы служил в Военно-политической академии имени Ленина. А вот и продукт их совместного творчества с соавтором доносов: Б. Чагин и Б. Пручанский, статья «Классический труд марксизма», опубликованная в «Ленинградской правде» 1 октября 1948 года и посвященная разбору работы молодого Сталина «Анархизм или социализм?». Но Пручанский далеко отстал от Чагина. В 1963 году он все еще доцент при институте физкультуры, обучает марксизму спортсменов.

Чагин же оказался на редкость продуктивен и писал всегда в соответствии с потребностями текущего момента. До 1938 года он издал только одну небольшую книгу «Против реакционных теорий на лесном фронте», выпущенную в 1932 году. Расцвет его творчества начался с 1940 года, а ведь, по словам мамы, Чагин был одного возраста с отцом. Неужели и он ждал сорокалетия? А может быть, просто расчищал себе путь в науку от конкурентов и расчистил, наконец, к сорокалетнему юбилею? В 1940 году Чагин опубликовал книгу «Борьба Ленина за марксистский материализм в 20-х годах», в 1948 году появилась его работа «Партийность философии и борьба с буржуазным объективизмом», в 1950 году последовал труд «Борьба марксизма-ленинизма против реакционной философии». Между 1950 и 1958 годами наступило затишье, а затем пошли те же заголовки, и все это были книги большого объема – «Борьба марксизма-ленинизма против философии ревизионизма» (1959), «Из истории борьбы Ленина за развитие марксистской философии» (1960), «Из истории борьбы против ревизионизма» (1961). В том же духе были и газетные статьи Чагина: «Ленин и борьба…», «Сталин и борьба…», «Ревизионизм и буржуазная идеология», «Англо-американский империализм и современная идеология космополитизма» и т. д. Чагин внес вклад во все политические погромные кампании послевоенного времени – против космополитизма и сионизма, против морганизма и ревизионизма. Он не включался, однако, в борьбу против культа личности Сталина, либо потому, что чувствовал, что эта борьба недолговечна, либо потому, что сам слишком тесно связал себя с этим культом в прежние годы.

В каком году Чагина избрали членом-корреспондентом АН СССР, я не знаю, но в академики в 1963 году он не прошел. Через два года его имя снова оказалось в списках кандидатов на вакансию академика. Но он снова не был избран. В 1967 году Чагин опубликовал книгу «Ленин о роли субъективного фактора в истории». Он становился, таким образом, главным экспертом по философским работам Ленина. Но и в 1967 году Чагина не избрали академиком. В 1969 году в журнале «Вопросы философии» (№ 11) была опубликована статья к 70-летию Чагина. Эта статья давала обзор основных работ юбиляра, посвященных «осуществлению благородной задачи исследования места и роли ленинского теоретического наследия в духовной жизни человечества». О работах Чагина, посвященных «теоретическому наследию» Сталина или критикующих «космополитизм», журнал, конечно, не упоминал.

В 1972 году раскрыв «Известия» за 14 ноября, я опять увидел обширный список кандидатов на две вакансии академиков, и снова в этом списке был Чагин. И опять он не был избран даже на отделение философии и права, где предпочли более важных по должности – М. Т. Иовчука, ректора Академии общественных наук, и В. М. Чхиквадзе, директора Института государства и права АН СССР. Однако в опубликованном 30 ноября списке новых академиков я не нашел и этих фамилий. Случилось редкое явление. Тайным голосованием на общем собрании Академии выборы по отделению философии и права были вообще отменены, и обе вакансии остались открытыми.

Портрет отца всегда над моим письменным столом. Отец на нем молодой, намного моложе меня. Я смотрю ему в глаза каждый день и думаю, что его сыновьям все же повезло. Они смогли пройти тот рубеж сорокалетия, которого ждал и не дождался он. И хотя нам обоим пришлось пережить разного рода давление, угрозы, преследования, обыски, изъятие из архивов и другие репрессии, наша работа все же не пропала и не погибла бесследно, как погиб навсегда многолетний труд отца. Торжество идей справедливости и гуманности еще не наступило, но все же и то время, когда насилие было всемогущим, ушло, как можно надеяться, безвозвратно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.