Распрекрасный 1986-й

Распрекрасный 1986-й

Как всё чудесно складывалось в этот предпоследний год его жизни – беззаботный 1986-й!

Некрасов возобновил долгие одинокие прогулки по Парижу. Несколько раз он приглашал пройтись и меня, но я отъюливал, отговаривался занятостью. Лишь однажды мы пошли прогуляться вместе.

Париж являет собой пример пресловутого советского долгостроя, говаривал Некрасов. Траншеи, свинорой, рвы и котлованы скоропостижно возникают в самом невинном месте, преимущественно, однако, на проезжей части наиболее оживлённых улиц. Сколько помню, вот уже треть века старые здания неустанно выпотрашивают и в корне переделывают. Сохраняются только столетней давности фасады. Другие дома ожидают своей очереди покорно, как овцы на стрижку. Зато потом прекрасные эти улицы радуют глаз и душу. Такие они светозарные, благочинные, домашние…

Мы пофланировали вдоль Сены. Букинисты на набережной уже не манили, давно стало понятно, что всё это для несмышленых приезжих, ничего путного там не сыщешь. Не задерживаясь, дошли до зоологического магазина возле громадного универмага «Самаритэн». Давай купим попугайчиков, обрадовался В.П., увидев милых и весёлых птичек. Представляешь, мол, как наши женщины обрадуются. Сильно сомневаясь в этом, я напугал его бестолковой птичьей болтовнёй, от которой, по слухам, нет спасу.

Возвращаясь на площадь Конкорд по улице Риволи, зашли в любимый английский магазин «Галиньяни». Как всегда, были куплены почтовые открытки и сухое печенье, в котором В.П. находил особый вкус. Тут уж сам бог велел взглянуть на вновь открытый Пале-Рояль – площадь в окружении зданий семнадцатого века была свежеутыкана множеством разновысоких мраморных пеньков, сине-белых, полосатых, – печально известные колонны скульптора Бурена, придуманные по заказу его приятеля, министра культуры. Туристы становились на колонные обрубки и принимали позы, надеясь на занятные фотографии. Редкие парижане смотрели осуждающе. Мы тоже взгромоздились, дурачились, стоя на одной ноге, томно складывали руки над головой, как принцесса-лебедь Одетта…

А вот архитектор Риккардо Бофил был давним знакомым Некрасова – по журнальным вырезкам, которые В.П. собирал в отдельной папочке. Придумывал Риккардо жилые дома монструозных размеров, которые нравились и Некрасову. Хотя всё это частично наводило на мысль об Альберте Шпеере, о дуче Италии Муссолини и о московской гостинице «Украина».

…Как-то весенним днём Вика позвал на автомобильную прогулку. Развеемся, сказал, и ума наберёмся. Мы с Милой охотно согласились, почему не воспользоваться такой заманчивой возможностью поумнеть. Километрах в двадцати от Парижа, в Марн-ле-Валле, на отшибе возвышались как бы амфитеатром исполинские хоромы. С подъездами размером с Триумфальную арку на Елисейских Полях. Рыжеватого цвета ансамбль зданий мог вместить наверняка не одну тысячу жильцов. Внутренний, полукольцом, двор шел уступами, каменная кладка перемежалась с газончиками. Было необычно, симпатично и очень внушительно. Виктор Платонович страшно оживился, схватился за аппарат, заставил обойти вокруг весь квартал. Присели, уходившись, на ступеньки у какого-то фонтана. Выслушали восторги нашего писателя, сообщившего, что всё это совершенно противоположно конструктивизму. Это как-то нас утешило…

Вдруг Вика вскричал:

– Да! Слышали?! Мы победили!

Утром объявили грандиозную новость – под Парижем, недалеко отсюда, будут строить Диснейленд! Вполне возможно, шутил, что доживёт он до открытия, всего-то пять лет! Вот-вот, источает иронию Мила, к тому времени впадение в детство достигнет зенита. Вика смеётся – правильно, когда он был в Америке, так там в Диснейленде одна радость и веселье. Как говорится, окунаешься в детство и всё забываешь! Разве плохо промчаться по лабиринтам?! Он уж точно будет в числе первых посетителей, да и ты, Витька, увяжешься наверняка…

Вернулись весёлые, приятно было, что какого-никакого, а ума набрались…

Снова приехали желанные его сердцу Сима и Лиля Лунгины. Они вместе шатались по гостям, гуляли и бессчётно снимались по всему Парижу. Я возил всю компанию в Фонтенбло, Вика счастливо щебетал, тащил в знаменитый парк, угощал в кафе и слушал байки, хохмы и притчи о заманчивой московской жизни.

Дома был дан приём – Мила приготовила котлеты, сделала салат, испекла торт. Мама, как всегда, волновалась: чем будем кормить людей?!

– Наплевать, чем кормить, чем вот будем поить! – дурачился Вика, закатывал глаза и заламывал руки.

После отъезда гостей в Москву В.П. состряпал особый альбомчик, завершив его фотографической аллегорией – ствол одинокого платана, с обкорнанной кроной и облезлой корой… Дескать, о жизнь, сосуд скудельный, судьба моя горемычная, оставаться мне одному…

А до этого был Новый год, проводы 1985-го. Только Лунгины и мы! В двухсемейном кругу, шутил Вика. Он давно припас праздничный сюрприз. К новогоднему столу писатель напялил на себя белую футболку, раскрашенную под фрак, с нарисованной красной бабочкой. Фурор и чернющая зависть Симы Лунгина! Футболка была тут же выпрошена в подарок. Мила не удержалась и прихвастнула новой чёрной широкополой шляпой, очень ей шедшей. Беспримерный триумф! Шумя и суетясь, Сима с Викой кинулись её примерять, рвали шляпу из рук, пялили на себя и любовались отражением в зеркале. Я схватил фотоаппарат. Сима натянул шляпу на уши и, мужественно сжав рот, уселся в обнимку с В.П. Казалось, мы выпили море водки, хотя на самом деле ограничились легчайшим винцом. Сима раззадорил свой актерский талант и расшутился, все хохотали, потом хвалили Милин наполеон, и Лиля живо и весело рассказывала московские новостишки и слушки. Вика сиял, не сводил глаз с любимых друзей…

Склонившись над обеденным столом и посапывая от приятного ощущения, вся наша семья умильно рассматривала большой лист плотной бумаги. ДИПЛОМ Министерство культуры Франции назначает настоящим Виктора Некрасова кавалером ордена «Изящных Искусств и Литературы». Составлено в Париже, 21 февраля 1986 года.

– Теперь я кавалер, проще говоря, шевалье! – посмеивался Некрасов.

Все загомонили, я предложил выпить вина, на меня зашикали: достаточно, мол, отметить событие парадным чаем с печеньем.

Чай перенесли на вечер, а пока Вика удалился в ванную и занялся любимым делом – маленькой постирушкой. Дело это он никому не доверял. Поставил в раковину тазик и приступил к стирке носков и носовых платков.

– Я – енот-полоскун! – повторял привычно, потирая намыленные вещички.

И часто добавлял киевскую ещё прибаутку: «По утрам он в медной кружечке полоскал свои петрушечки».

Кроме этого похвального хобби наш писатель обладал и другими незначительными привычками. Мила называла их заскоками.

Любил сам мыть за собой посуду. Всегда имел при себе полотняный носовой платок. Кошелька никогда не было, и мелочь, и купюры клал в карман брюк. Обожал рубашки в шотландскую клетку, ковбойки. В Киеве всегда носил в заднем кармане маленькую авоську, а в Париже – аккуратно сложенный полиэтиленовый мешочек.

– Какое самое заметное изобретение цивилизации? – вопрошал, бывало, он и тут же торжествующе ответствовал: – Полиэтиленовый мешочек!

Что тут возразишь? Все уважительно помалкивали…

На следующий день – звонок из русской газеты, попросили пару строк в номер. Пожалуйста! Как относитесь к награде? Неизъяснимо положительно! Над чем вы сейчас работаете?

– Работаю? – удивился Вика.

Собственно, это трудно назвать работой. Перерисовываю на большие белые фаянсовые тарелки каллиграфической арабской вязью восточные мудрости. Это требует эмоционального порыва и непоколебимой трезвости. Какие мудрости? Скажу! «Гость нужен хозяину как воздух, но если воздух входит и не выходит, то хозяин задыхается». В.П. говорил как бы серьёзно, и журналист не знал, то ли принять всё это за шутку, то ли восхититься трудолюбием писателя… В интервью решил-таки восхититься, и Некрасов огорчился – как бы подписчики не приняли его за старого мудозвона…

Прошла неделька-другая.

– Бери аппарат и бегом ко мне! – позвонил мне с утра В.П.

Разложив на диване альбом с репродукцией картины Федотова «Свежий кавалер» и поглядывая в зеркало, Виктор Платонович чёрным фломастером пририсовывал себе бакенбарды. Затем надел банный халат, к которому пришпилил недавно полученный орден. Я безмолвно лицезрел, не зная, ехидничать или нет. Подобрав полу халата, наш писатель постарался смотреть горделиво, как кичливый чиновник на картине, вздёрнув подбородок. Наводя аппарат, забыв про шуточки, я режиссировал действом, добиваясь жизненной правды. Портрет удался лишь приблизительно, но в альбом всё же был помещён. Сейчас я чуть улыбаюсь, вспоминая…

Хотя было раннее утро 7 июня 1986 года, но физиономия у Некрасова уже выражала некую непреклонность. Напечатай, попросил, побыстрее вот это.

«В издательство “Посев”. Потрясён дошедшим до меня известием. Вы отстранили от редактирования журнала “Грани” одного из лучших русских писателей, и не только Зарубежья, – Георгия Владимова. Нет ни одного человека из тех, которых я знаю, который не радовался бы тому, что Владимов возглавил журнал.

С его приходом журнал, который всегда привлекал внимание читателей, обрёл ярко выраженное лицо и, не будет преувеличением сказать, по праву занял если не первое, то одно из самых первых мест в ряду русских журналов, и за рубежом, и дома. Отстранив Владимова – прекрасного писателя, умелого редактора и честного, глубоко принципиального человека – от редакторства “Гранями”, вы нанесли сокрушительный удар по русской литературе.

Этим своим поступком вы безусловно отстраните многих от возможности сотрудничать с вами. Я в том числе. Виктор Некрасов».

С Георгием Владимовым они были хорошими приятелями. Год назад в «Гранях» была напечатана «Маленькая печальная повесть», и Владимов, как, кстати, и Аксёнов, искренне её хвалил. Они часто переписывались и ещё чаще перезванивались, пяток раз виделись в Париже и Мюнхене. Увольнению Георгия Владимова предшествовала подковёрная борьба, довольно сумбурная и непонятная для постороннего. Всё это время Некрасов возмущался, что Владимова хотят сместить, проще говоря, съесть за его слишком литературный подход к журналу. Коллеги по Народно-трудовому союзу долго заклёвывали его, нашёптывая покровителям, что журнал теряет авторитет боевого органа борьбы с коммунизмом. В.П. возмущённо вздыхал и негромко бушевал за чаем. Он всегда восторгался Владимовым, его знаменитым «Верным Русланом», а как редактора – ценил. Кстати, Некрасов тогда же, в знак протеста, отменил своё интервью для журнала, данное давнему его знакомому и видному функционеру НТС, одному из вдохновителей этого редакционного переворота.