Сергей Довлатов

Сергей Довлатов

Вика включил телефонный громкоговоритель, чтоб и я принял участие в разговоре. Его собеседник говорил тихо и вяловато. Угадав голос Сергея Довлатова, я, приложив руку к сердцу и тыча пальцем в телефон, попросил знаками: мол, привет от меня передайте, от его почитателя.

Вика радостно закричал в трубку, что вот сын пришёл, прочёл вчера твой «Чемодан», говорит, смеялся, очень ему понравилось!

– Мне такое он не говорит! – слишком уж бодро шутил В.П.

– Молодёжь нынче пошла непочтительная и, не побоюсь этого слова, развязная! – грустновато ответил на шутку Довлатов, обманутый, видимо, словом «сын» и посчитав, что к Вике забежал этакий пострелёнок.

Закончив разговор, Виктор Платонович сообщил уже безрадостно:

– Вчера, говорит Серёжа, закончился у него загульчик. Обещает, что сейчас закруглился окончательно.

Будучи год назад в Нью-Йорке, Вика зашёл к Довлатову домой, когда Сергей только что выскользнул из недельного запоя.

– Сидит на кровати, а вокруг пустых бутылок столько, что я охренел. Полсотни бутылок виски! Другого, говорит, не пьёт. И это за неделю! Даже я слегка испугался!

– Да какие ж это деньги нужны! – пожалел и я Довлатова.

– Что деньги! – вздохнул В.П. – Такими темпами он себя быстро угробит!

Потом в письме от 14 марта 1980 года Довлатов напишет:

«Спасибо Вам за письмо и одобрение. А Вашему сыну – тем более. Даже Тургенев заискивал перед молодыми людьми, чёрствыми и несентиментальными. А я – и подавно».

Через неделю пришёл черёд Некрасова вкусить запойные тяготы. Выпив с утра, писатель проспал весь день. Ночью звонить можно было только в Америку. В том числе и Серёже Довлатову.

«Спасибо, что позвонили, – написал потом Довлатов. – Алкогольный звонок – исключительно близкая мне когда-то форма общения. Сейчас я, увы, не пью. Но люблю саму идею по-прежнему».

Перезванивались они в то время интенсивно. А будучи трезвыми – так же активно переписывались. Переписка эта бурлила, причём Довлатов не гнушался писать внушительные письма с прекрасными деталями и штришками. Прислал тогда же свою книжку «Наши»: «Дорогому Виктору Платоновичу, основному Некрасову русской литературы».

Некрасов радовался такому общению. Ведь в Париже настоящих юмористов не было.

Возьмите Израиль – княжество изумительных остряков. Или Америку, где царил Довлатов, которого, кстати, Максимов первое время не принимал всерьёз, считал бесталанным зубоскалом. А у нас, в парижской эмиграции, у писателей в основном было всё как-то надрывно, сумрачно, мудаковато. Слишком многим хотелось, наверное, чтоб считали их серьёзными писателями…

Три имени, три эмигрантских корифея иронии и юмора почитались Некрасовым – великая Тэффи, несравненный Дон Аминадо и потрясающий Сергей Довлатов.

Это сейчас Довлатова чтят, а память о нём холят.

Тогда же в Нью-Йорке шла борьба, которую Некрасов, посмеиваясь, называл нью-йоркской батрахомиомахией, войной мышей и лягушек.

Сергей Довлатов перманентно находился в состоянии неравной, многотрудной и страстной борьбы с Яковом Моисеевичем Цвибаком, главным редактором нью-йоркского «Нового русского слова». Который, как мы знаем, для удобства стал именоваться Андреем Седых.

Вначале Довлатов обвинял Седыха в желании умертвить его нежно-любимое дитя «Новый американец», подозревая, что Седых не будет особо огорчён и исчезновением лично его, Довлатова, как минимум с газетного горизонта. Не зря, я думаю, обвинял и подозревал. Рыльце у милейшего Якова Моисеевича было-таки в нежном пушку…

В 1982 году Довлатов решил окончательно обличить злокозненного Андрея Седых. Пульнул очередной булыжник в болото, то есть в «Новое русское слово», «в единственный серьёзный источник зла в эмиграции, учреждение гораздо более отталкивающее и вредоносное, чем КГБ и советская цензура вместе взятые» – в письме Некрасову в октябре 1981 года.

Перед этим Некрасов отписал ему большое послание в защиту обиженного «НРС» и своего сердечного приятеля. И вот в длинном письме к Некрасову Довлатов отводит душу:

«…Почему считается нормальным из года в год разоблачать в эмигрантской публицистике какого-нибудь покойного злодея, но про живого, успешного и сравнительно моложавого прохвоста Андрея Седых – следует молчать? Почему?..

…Мне известно, что Вы, в ситуациях, более ясных для Вас, вступались за людей не только в Союзе, но и во Франции, и даже теряли работу, вступившись, например, за Гладилина. Просто здешняя, американская обстановка Вам плохо известна, и потому кажется, что “злобствующий неудачник Довлатов” (так меня поименовал в “НРС” Александр Глезер) терзает обаятельного и невинного старика Андрея Седых. Между тем Ваш любимец Седых – не более и не менее, как главарь бандитской шайки, просто грабит он в данном случае не Вас, а неизвестных Вам людей. Мне эти люди хорошо известны.

Я от всего сердца желаю Андрею Седых прожить до 120 лет, чтобы у него было время осознать все глубины своей низости и покаяться хотя бы на уровне Раисы Орловой, на которую в “НРС” опрокинули три ведра помоев не потому, что она была дурой и советской патриоткой, а потому, что осмелилась об этом написать.

Вам же я желаю прожить до 120 лет по другим причинам, а именно – потому, что Вы добрый, прекрасный человек и замечательный легкомысленный писатель.

Крепко Вас обнимаю. Будьте здоровы. С. Довлатов».

– Да-да, обстановочка в Америке та ещё! – вздыхал В.П. – Даёт дрозда Серёжа! Теперь их с Седых примирит только сырая земля…

Некрасов ошибся, к счастью.

В трудный момент, когда редактора «Нового американца» оставили с носом мерзавцы-компаньоны, Седых великодушно помог Довлатову, и тот, не откладывая, известил об этом Некрасова.

Письмо от 27 декабря 1981 года:

«…Мы ушли и оказались на улице, буквально – в кафе. Народ уполномочил меня звонить Якову Моисеевичу, просить содействия. Самолюбивый горец, я, втянув голову в плечи, пошёл в “НРС”, был принят великодушным образом, именовался “голубчиком”, Седых проявил благородство…»

«…И последнее. 21 декабря (в день рождения товарища Сталина) моя жена родила ребёнка мужского пола по имени Николай. Седых прислал смешную открытку, заканчивающуюся словами: “Надеюсь, он не вырастет журналистом – со следующим поколением Довлатовых воевать я уже не в состоянии”».

Некрасов просиял и уселся звонить в Америку. Поздравить, а заодно и посплетничать. О самом сокровенном – иными словами, о выпивке.