Вермонтский педагог

Вермонтский педагог

Из Америки Вика вернулся в распрекрасном расположении духа и прямо в аэропорту Шарль де Голль потянул, по доброму обычаю, меня к бару – душа горела выпить, не было мочи! Начал показывать сувениры. Хвастался фотографиями и выкладывал впечатления. Почти месяц проработал он преподавателем в русской школе в Вермонте.

Приглашение сварганил Василий Аксёнов. Осенью 1982 года пришло от него письмо: «Я говорил с руководством, они очень заинтересованы тебя заполучить для взаимных наслаждений… Главное же, это настоящая дача, “воздух свеж, как поцелуй ребёнка” (М. Лермонтов), и русское общество. В любой момент с бутылкой можно завалиться к Сане С… (А.И. Солженицын. – В.К.). Мы туда тоже планируем приехать на две-три недели. Было бы чудесно вместе там побродить».

В Вермонте за это лето с Некрасовым увиделись чуть ли не все знакомые американцы.

Вместе со старинной приятельницей по «Ленфильму» Светланой Гельман катались по штату, заезжали к Солженицыну.

Некрасов усмехнулся:

– В студенческие годы у нас в Киеве шутили: «Пойдём в ресторан! Посидим у швейцара». Так и мы с визитом к Саше – подъехали к воротам, посмотрели на замки и решётку и поехали дальше…

Но зато в Луна-парке прокатились на старинном паровозе. Там же, поддав для задора с Мишей Моргулисом, дурачились и фотографировались на стволе громадного танка «Шерман». Повидался в школе и с Аксёновым, Коржавиным, Андреем Седых. Бережно вынес и привёз в Париж очень благоприятное впечатление от прощальной студенческой попойки.

Сейчас Вика вручает мне новую книгу Аксёнова «Право на остров» – «Дорогому другу Вике Н., покачиваясь на зелёных холмах Вермонта. Твой Вася. 8.2.83».

– Покачиваясь как бы на волнах безбедной жизни в русском университете, так, что ли? – подшучиваю я.

– Ты совсем оторвался от реалий! – хмыкает Вика. – Какая безбедная жизнь! Крепко загатили с ребятами, вот и покачиваемся.

А непьющий Вася, мол, от зависти намекает на это оскорбительным образом.

– Но утром на занятия! Никаких вольностей натощак! – говорит Вика и поглядывает на меня, верю ли я?

Мне верится в это мало, но не оспариваю.

Из письма ко мне от 25 июня 1983 года из Норфилда, штат Вермонт:

«Дорогие мои ванвяне!

Как жизнь? Моя – прекрасно! Сегодня проводил моих ленинградцев из Рочестера – Гельманов, Светлану и Евсея. Неделю погостили. Были первыми, кто встретил меня, ожидая уже на веранде. Жили в гостинице, но общались круглосуточно. Катались на их дырявом, ржавом старье по всему штату. Даже солженицынский забор-сетку видали и сфотографировали ворота с какими-то фотофиксирующими установками. Вокруг красота, зелёные холмы, а он окопался в каких-то дремучих зарослях, ни ветерка, ни дуновения.

Живу в маленьком, симпатичном домике, в двух шагах от нашего Norwich University. Это оказывается древнее военное училище (1819), на лето сдающее свои роскошные помещения. Маленький городок с медными пушками. Соседей у меня двое… Живём мирно. Вечером пьём чай. Недалеко от меня Эмка Коржавин. Не закрывает рта, тем не менее влюбил в себя моих ленинградцев. Лекций у меня – 3 в неделю, по 50 минут – для аспирантов. А я называюсь профессором. Записалось ко мне 7 человек, но ходят ещё и вольнослушатели. Толку от этого, по-моему, никакого – я заливаюсь соловьём, а они не понимают. По вторникам вечером должен делать ещё и доклады – это уже для всех, в основном русских, насколько я понял… Погода. Была дикая жара. Сейчас недикая прохлада… Вот так-то. За сим обнимаю. В.».

Будучи чудесным рассказчиком, Виктор Платонович педагогом был никаким. Не мог чётко представить себе, что интересует студентов. Был уверен, что они только и мечтают услышать окололитературные истории, анекдотики и забавные случаи, происшедшие во время творческих вакханалий. Либо оценить его язвительные выпады или жалящие иронией пассажи в адрес официальных, то есть неизвестных за границей, советских писателей.

Иногда он раскрывал «Правду» и принимался язвить:

– Статья «Героические будни»! Какой образец яркой ахинеи! Каждый героический или символический акт должен происходить изолированно. Поэтому выражение «героические будни» такая же глупость, как и «зримые горизонты коммунизма»!

С удовольствием цитировал Эйнштейна: «Теория – это когда ничего не работает, и все знают почему. Практика – это когда всё работает, и никто не знает почему. В данном случае теория и практика шагают в ногу – ничего не работает, и никто не знает почему».

– Как у нас в Советском Союзе! – восклицал Некрасов.

Студенты недоверчиво помалкивали…

Вермонтские контакты налаживались после лекций, при этом Некрасов достигал труднодоступных высот, в том числе и педагогических…

Сейчас, в баре аэропорта, Вика с хитрым видом запускал руку в сумку и выуживал сувениры.

Разглядывая все эти ерундовины, я корчился от зависти. Ведь я тоже был «вещистом», как любил говорить о себе В.П., и всеми фибрами души разделял с ним эту страсть. Тягу к малонужным, не используемым в повседневной жизни предметам, которые раньше называли безделушками.

Фигурки, паровозики, гномики и тролли, самолётики, солдатики, медальки, бирюльки, фиговинки и сувенирчики – по-некрасовски штучки-мучки. Всё это повергалось быстротечному любованию и устанавливалось на книжную полку, этажерку или складывалось в бесчисленные картонные коробки.

Рассказывал Вика о своей страсти и устно, и в письмах, и в книгах, искренне считая, что всем это интересно так же, как и ему самому…

Некрасовский «Сапёрлипопет» вышел в 1983 году с подзаголовком: «Если бы да кабы, то во рту росли грибы…»

Подзаголовок был понятен всем в отличие от заглавия. Что за «Сапёрлипопет»? А означает это вышедшее из употребления «Чёрт возьми!».

Некрасов писал «Сапёрлипопет» в Женеве, у Наташи и Нино Тенце.

Написав размашисто «Конец!», решил несколько дней попить всяких вкусных напитков, на радостях и вообще, чтоб навык не потерять.

Так как вкуснее водки трудно что-либо вообразить, выпивка слегка затянулась…

Что ищет пьющий человек у своего окружения? Соучастия, сочувствия, понимания и тихого уважения. В Женеве ему всегда удавалось получить от хозяев всё, кроме соучастия. Правда, и с пониманием иногда возникала загвоздка. И тогда вызывали из Парижа меня…

«Сапёрлипопет» начинается с иносказания, «что было бы», с описания Союза глазами мнимого иностранца, а Парижа – глазами выдуманного парижанина. Всё это – чистейшей воды ностальгия, грусть по утраченному, по дому.

«Хочется сравнивать и говорить. О той дурацкой и незабываемой жизни, которая тебе так знакома. И так дорога. О жизни в Союзе».

Кому вы это всё рассказываете, Виктор Платонович?

На этот вопрос Достоевский отвечал: «Я пишу для себя».

Определённо думаю, что и вы выговариваете душу! Пишете обо всём – обмане, лжи, хамстве, о красоте Крещатика, о водке и пьяных разговорах. Все впечатления, вывезенные десять лет назад, и все мысли, обдуманные за это время здесь, приписывались странному гибридному герою «Сапёрлипопета», некоему русскому, как бы выросшему во Франции.

Автор прикидывает различные варианты.

Реальные факты биографии, сценарии кошмарных снов. Вполне возможные, иногда выдуманные, а может и нет, ситуации. Всё время мы настороже – где тут правда, где выдумка, где их хитросплетения? А это было или нет? А это кто? О чём это он? Некрасов добился своего, замотал переменами и перестановками.

Излюбленные выкрутасы фантастов – возврат из настоящего в прошлое и перескакивание в будущее – он применил к своей жизни, нарушив известный нам заранее ход событий, крутя и так и этак свою биографию.

Ребячество? Не скажите! Плотный, с затейливыми подробностями рассказ, как обычно у Некрасова. О чём? Так я же сказал, о своей жизни. О людях, в основном о других писателях. О смысле жизни. Его, конечно, жизни. И опять же – о порядочности. О чести и долге. О дружбе.

Читатель обязан с полуслова понимать что к чему. «С острым глазом и чутким ухом» – это не автор, а его читатель должен быть таким.

В «Сапёрлипопете» Вика признался, что писал под Гамсуна и Хемингуэя. А я добавлю, что ещё и под Ремарка, и под Писемского. И под Виктора Некрасова, то есть себя. Компания приличная, что и говорить…

Вечный вопрос впервые попавших во Францию – почему лимонад в кафе дороже вина?

А стакан кипятка с долькой лимона и пакетиком чая за столиком на тротуаре не уступает по цене бутылке водки в супермаркете? Почему морковка дороже апельсинов? А бананы дешевле картошки?

– Это необъяснимо, как происхождение жизни на Земле! – смеялся Виктор Платонович.

Первое время мы тоже не переставали удивляться.

Скажем, в дорогом ресторане, бестактно заглянув в поданный пригласившему нас французу, захватывающий дух счёт, Вика, потрясённый, возопил:

– И за что так дерут?

– Как за что? – ответил француз. – Вы ведь платите не за продукты. А за мгновение жизни, за миг удовольствия. И это стоит очень дорого!

Некрасов поутих и вежливо покивал – якобы ощутил что-то необыкновенное, в виде мига…

Кстати, об удовольствии.

Однажды мадам Мартини пригласила Некрасова в принадлежавший ей ресторан «Распутин», удивлявший своими ценами даже нефтяных шейхов. Увязались и мы с Милой. Чего там неудобно, растолковывали мы несколько сконфуженному В.П., скажите, мол, детей дома не с кем оставить. Еле уговорили…

Мадам Мартини встретила писателя с вежливой радостью, похвалила за сообразительность, дескать, правильно сделали, что пришли все вместе. Она хорошо говорила по-русски, просила называть её Элен, пригласила в отдельную ложу. Немедленно на стол поставили шампанское, которое мы также в мгновение ока выпили. Сразу же появилась вторая бутылка. Так продолжалось весь вечер, пока в зале шла большая программа.

Мы с Милой пялились на публику, посматривали на русских танцоров и певцов, на цыган всех национальностей и поглядывали исподтишка на легендарную Элен.

Она оказалась полькой, пила только чай в подстаканнике и весь вечер проговорила с Викой. О войне, которую она помнила подростком, о Варшаве, о концлагерях, о немцах, евреях и русских. Распрощались они, насколько мне удалось запомнить после шампанского, хорошими приятелями.

…Нам прожужжали уши: кавказский ресторан, дёшево, обильно и вкусно, хозяин понимает по-русски, обязательно загляните! Называется, иначе нельзя, «Золотое руно».

Договорились с Юрой и Наташей Филиппенко, позвали Эдика и Таню Зелениных и заказали столик на субботу.

Мама была в Медоне, и Вика один-одинёшенек вяло ковырялся в бумагах в кабинете. Оживлённо согласился на моё приглашение поужинать. На водку пообещал не зариться, а кавказского вина он давно не пил, да и сейчас не тянет…

Я иногда раздражался, видя, как Вика забывал о возрасте. Ничего страшного, если он неугомонно бегал с молодёжью по городу, но дело принимало серьёзный оборот, когда он с энтузиазмом включался в питьё крепких напитков. Вместе с молодыми парнями или их подругами, особенно охочими к балдению в парижских кафе.

– Не надо вам за ними гнаться! – грубил я и тянул его домой.

Виктор Платонович иной раз как-то печально соглашался, но бывало, отмахивался и не менее грубо посылал меня. Это означало, что наш писатель уже славно выпил и прекращать праздник души не собирается. Я не обижался, хотя раздражался уже гораздо внятнее, а Викины молодые собутыльники начинали тревожно поглядывать…

Мы с Таней Зелениной решили осуществить давно продуманный вариант. Водка в ресторане непомерно дорогая, много не выпьешь, а воду подают в графинах. Манёвр напрашивался сам собой – принести с собой бутылку и перелить в графин.

Профессор университета, вдобавок французский интеллектуал, Юра Филиппенко пришёл в ужас: мол, это не разрешается, какой будет срам, если официант разоблачит и ославит! Его засмеяли: ничего, от такого стыда ещё никто не умирал, и мы переживём.

Некрасов наблюдал за нашими происками с живейшим интересом, Эдик посмеивался, Мила с Наташей всё-таки немного волновались. Заказали для писателя кавказское вино, алчно выпили всю воду, и я, не дрогнув рукой и душой, перелил под столом водку в графин. Попробовали по первой рюмке. Всё шло на редкость гладко, выпили ещё и ещё. Начали шуметь.

Официант, видя, что воды в графине осталось совсем немного, потянулся, чтобы принести свежей. И отскочил в страхе от дружного вопля: «Нет! Не трогать!» Дико посмотрел на этих странных русских, отошёл, оглядываясь. С Юрой стало плохо. Вика обрадовался до хохота, а мы принялись за кавказские вина. Вечер удался как никогда! Юра ещё долгие годы холодел при напоминании об этом вечере, отказывался понимать, что тут смешного.