Улица Лабрюйер и окрестности

Улица Лабрюйер и окрестности

Чем могла прельстить Некрасова улица Лабрюйер? Чем очаровал этот девятый округ Парижа? Чем замечательно было жить возле площади Пигаль?

Шумное и голосистое, захламленное, бестолковое и балдёжное место.

Не протолкнуться от туристов, поток машин на улицах до трёх часов утра. Ни одного нормального магазина, всё какие-то лавчонки, кафе, обжорки, секс-шопы, бары размером с будку сапожника, с парой девочек.

В общем, шипучая и пенящаяся парижская жизнь, обольстительная для нас, залётных простаков и дурачин, но обрыдлая живущим в округе парижанам.

Некрасов же искренне считал, что это и есть тот самый старый Париж его мечты, что с квартирой необыкновенно повезло и что только невесёлые люди с ограниченным кругозором, которых принято называть филистерами, могут позволить себе постно оглядываться или ханжески воротить нос.

Квартира рассчитана была на холостяка, малоденежного, но всё-таки могущего себе позволить столоваться в бистро или ресторанчиках по соседству. Так как кухня подходила разве что для узкоплечего карлика и позволяла лишь вскипятить воду на миниатюрной газовой плите, приготовление яичницы вырастало в проблему.

Квартирный выбор прекрасно иллюстрировал парижские капризы Некрасова – мол, Галка, абсолютная мудачка, ничего не понимает, и в частности своего счастья жить в старом Париже.

– Сам такой! – возмущались мы с Милой, за глаза, конечно.

Надо же, выбрать такую халупу! Никакой это не старый Париж, ничего хорошего нет в этом грязном и трескучем квартале! И только такая бесхитростная душа, как Вика, мог клюнуть на чуть ли самый клоачный район Парижа. Кто живёт там испокон веков, у кого иного выхода нет – пусть себе живут! Но чтоб поселиться здесь по собственной воле – это надо уметь!..

Полгода назад Некрасову была предложена парижской мэрией большая квартира, на самой южной кромке Парижа, на бульваре Брюн. Квартира оказалась двухэтажной, с антресолями, что-то вроде ателье художника, с высоченным потолком в главном помещении. Виктору Платоновичу она не понравилась, слишком уж огромная, никакой мебели не напасёшься, оправдывался он потом. Да и на таких стенах ничего не будет заметно: ни рисунки, ни фотографии, ни картины, ни штучки-мучки. Нет-нет, это не подходит…

Господи, нет предела человеческой непрактичности, постанываем мы с досадой и по сей день, проходя иногда мимо этого дома.

Дело, безусловно, было не в необъятности квартиры. Загвоздкой было то, что предлагались эти современные апартаменты в новом безликом доме, а не в постройке прошлого века на узенькой старой парижской улице. И отказался Виктор Платонович, как дитё малое и неразумное, прямо-таки от подарка небес!

А потом жалел, живя на улице Лабрюйер, в живописной квартирке с окнами на симпатичную улицу, но терявшую свой шарм, когда промчится по ней ревущий мотоцикл или воющая полицейская машина, а потом, через минуту, другой мотоцикл и ещё одна машина, и так до рассвета…

В один из первых наших парижских дней В.П. позвал прогуляться по округе, купить сигареты, газету, выпить, если захотим, кофе. Чего дома сидеть, время терять! Сходим ещё раз на нашу веселую пляс Пигаль, благо это в двух шагах.

Утром площадь, воспетая поэтами, живописцами, эротоманами, ночными гуляками и всеми путеводителями, выглядела блёкло, буднично и постыло. Захламлённые тротуары, кучи мешков с ночным мусором и набитые пустыми бутылками урны придавали ей гадостный вид. В кафе редкие трезвые посетители читали газеты. Девочек было раз-два и обчёлся, да и выглядели они какими-то долгожительницами.

Ну и ну, переглянулись мы с Викой, вот тебе и Пигаль! Бывает повеселее…

Зато ночью пляс Пигаль содрогалась в неоновых вспышках, обольщала игривой бегущей рекламой, шумела непонятно откуда извергавшейся музыкой и орала противными гудками машин, осатаневших в постоянных уличных пробках. Особую пикантность этой суете придавали внезапные, прямо под ухом, придурочные вопли зазывал, без церемоний хватавших за руки хихикающих и отнекивающихся зевак у дверей каких-то заманчивых, как подсказывало воображение, злачных местечек.

В прилегающих улицах, улочках и тупичках таковых размещалась тьма-тьмущая. Крошечные полутёмные или с эротической, надо думать, подсветкой – то ли ночные бары, то ли микробардачки. Дверь полуоткрыта, пара столиков со скатертью и свечами, в глубине у стойки бара – две-три девицы наилегчайшего поведения, издалека необыкновенно притягательные. Публика, по русским понятиям абсолютно трезвая, оробело фланировала мимо этих манящих гнёздышек разврата, прикидывая, видимо, в уме финансовые возможности.

Между этими уютными притончиками несли вахту блудницы всех возрастов, рас и размеров. Некоторые были настоящим образом голы, другие чуть прикрыты, третьи, недотроги, стояли в строгих платьях, застегнутых на все пуговицы. На крохотных перекрестках шушукались и театрально жестикулировали проституты – нежнейшие мужчины в неправдоподобно узеньких брючонках.

Вдали – неоновый контур мельницы «Мулен Руж»…

И на каждом шагу секс-шопы, иные площадью с гастроном, иные чуть больше вагонного туалета. Цепи, железные маски и оковы, немыслимых размеров и конфигураций половые члены, модулируемые влагалища с подогревом и поддувом, надувные куклы с алыми ротиками, кнуты, плети, батоги и какие-то шпицрутены…

Полки срамных книг, журналов, альбомов. Мириады кассет, с которыми ценители удаляются в приватные кабинки для интимного просмотра. И всё в свободной продаже! Глаза пугливо разбегаются, а дыхание затрудняется.

Пойдём, проходите, зовёт Вика, вы не в Кривом Роге, чего стесняетесь!

– Когда меня впервые привели сюда парижане, – подбадривает он нас, – я тоже не знал, куда деваться от стыда, а сейчас всех приезжих буду водить…

Разве не удивительно, веселился он.

Удивительно, конечно, удивительно, пришибленно соглашались мы и торопились на улицу, в гущу провинциалов, жителей заморских территорий и бледнолицых туристов…

А завтра – дальнейшее приобщение к тонкостям столичной жизни. Порнография! Приятно наслышаны!

– Пойдите обязательно! – было приказано Викой. – Каждый культурный человек должен это знать!

Порнушный фильм в абсолютно пустом зале, конечно, оглушил новизной, но к концу как бы разочаровал и поднадоел своей ненатуральностью. Да-да, решили мы, впечатляет, но ниже среднего. Даже в долгие зимние вечера не слишком поразвлекаешься…

Вот и тем безликим утром мы с Виктором Платоновичем корчим недовольные рожи: бывает, дескать, веселее.

– Может, поедем прокатимся на метро? – придумал развлечение В.П. – Покажу тебе одну штуку!

Здесь же, на пляс Пигаль, спустились в метро. Через пару остановок поезд метро вылетает из-под земли и по эстакаде грохочет на уровне третьего этажа.

Я таращусь во все глаза – всё ведь в диковинку.

– Мы выходим!

Шумная и неуютная площадь, серые дома, скопище чернокожего народа, красоты, скажем прямо, никакой. Фонари, как сталагмиты из голубиного помета.

– Знаешь, как называется эта станция? «Сталинград»! В честь битвы! – торжествующе сообщает В.П.

Я вежливо удивляюсь. Послонявшись, едем домой.

– Ты так и не уловил, Витька, – говорит Некрасов, глядя в окно. – Как мы едем? От «Сталинграда» до «Пигаль»! Вот совпадение… Я одно время хотел так назвать новую книжку – «От Сталинграда до Пигаль». Мол, еду по этой линии и вспоминаю жизнь… Но не решился! Звучит слегка ёрнически. А, как ты думаешь?

Звучит, конечно, хлёстко, соглашаюсь я, но давать лишний повод для насмешек не стоит. Начнут всякие там советские бумагомараки злопыхать, чего их дразнить лишний раз.

– Да я на это, в общем, положил! Главное, я и сам не хочу! Чего поминать всуе… – говорит Вика и молчит уже до самого дома…