Глава седьмая. ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ С ИНДИЕЙ

Глава седьмая. ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ С ИНДИЕЙ

О последней поездке Блаватской в Индию существуют воспоминания очевидца — Чарлза Уэбстера Ледбитера, тогда молодого сельского священника Англиканской церкви, только что вступившего в Теософическое общество^[424]. В качестве своеобразного послушания он должен был сопровождать Блаватскую из Англии в Порт-Саид, оттуда — в Коломбо, а затем — в Мадрас. Так получилось, что билеты на пароход, на котором отплывала из Ливерпуля 31 октября 1884 года Блаватская с супругами Купер-Оукли, своими друзьями и сподвижниками по теософскому движению, закончились и пришлось Ледбитеру догонять «старую леди», использовав кружной путь через Марсель. В конце концов он соединился с ней в Порт-Саиде, она задержалась там, чтобы добыть кое-что о Эмме Куломб, а заодно замести собственные следы. По крайней мере, узнать, живы ли те, кто с ней встречался в Египте в 1872 году. Из Порт-Саида все они перебрались в Каир, где Блаватская, как свидетельствует Ледбитер, самым радушным образом была встречена российским консулом господином Хитрово. Тот оказывал ей особые знаки внимания. Вероятно, он знал ее дядю Р. А. Фадеева, но скорее всего на него произвело впечатление чествование Блаватской в Лондоне, на котором он присутствовал. Блаватской было приятно каждое утро получать от Хитрово огромный букет царственных лилий. Он понимал, как она думала, с кем имеет дело. Ледбитера Блаватская поразила не своим внешним величием, а совсем другим — способностью находить общий язык с простыми людьми. Не только в фигуральном, но и в прямом смысле. К его удивлению, она свободно изъяснялась на арабском языке с торговцами, обслугой гостиницы, вообще со случайными людьми.

Уладив свои дела в Каире, Блаватская, а с ней и все остальные вернулись в Порт-Саид и, погрузившись на пароход «Наварико», отплыли в Коломбо. Среди пассажиров парохода было много англичан, работающих на Цейлоне. Они живо обсуждали Блаватскую, поскольку в лондонской прессе о ней писали всякие нелицеприятные вещи. К ней с особенной неприязнью относился капитан парохода, но это совсем не волновало Елену Петровну. Она привыкла, что большинство людей, которые о ней что-то слышали, считали ее одиозной личностью. И слава богу!

В Коломбо Блаватскую ждал радушный прием. Ее приветствовали находящийся на острове Олкотт, а вместе с ним несколько десятков буддийских монахов. Лучше бы полковник, подумала она, находился в Адьяре, но Олкотт умел уходить в тень, когда его даже едва припекало. На этот раз Блаватская чуть ли не силой заставила его плыть с ней из Коломбо в Мадрас.

На пароходе Блаватская еще не знала того, что верный из верных Уильям К. Джадж, которого она послала в Адьяр, чтобы он до ее приезда во всем разобрался и по мере возможности все уладил, неожиданно для всех пустился в бега. Не дождавшись ее с Олкоттом, он, как ошпаренный, покинул Адьяр и первым пароходом отплыл в Ливерпуль, а оттуда — в Америку. Похоже было на то, что для него храм, возведенный с таким трудом «старой леди», в одночасье рухнул. Вера в Блаватскую, казалось, навсегда оставила его. Все, что он делал в дальнейшем, шло по привычке, по инерции. С ним долгое время творилось что-то неладное. Он был сам не свой, пока однажды наконец не понял, что феномены Блаватской не более чем «сласти, которыми заманивают детей в школу». В Нью-Йорке Джадж стал издавать журнал «Путь», в первых номерах которого он опубликовал откровенно халтурный перевод Бхагават-гиты и Йога-сутры Патанджали[425]. В октябре 1886 года он частично загладил свою вину — объединил 12 американских лож в Американский филиал Теософического общества.

В Мадрас они прибыли без опоздания, по расписанию. То, что Блаватская увидела на пирсе, тронуло ее до слез. Огромная толпа учащихся индусского колледжа Пачьяппы встречала ее как национальную героиню. Словно она была богиней Кали, вышедшей на улицу из храма. Ее триумф наблюдали сидящие в экипажах европейцы. Она подумала: пришли поглазеть на нее, как на дьяволицу во плоти. Блаватская восприняла свое чествование как вполне заслуженное. Она чувствовала себя королевой и смотрела на орущую толпу молодых людей горделиво и с достоинством, поворачивая голову в разные стороны и одаривая всех улыбкой. Оркестр играл что-то торжественное и победное. Они с трудом пробрались через эту толпу, в которой кто-то размахивал флагом, кто-то подпрыгивал вверх, чтобы лучше ее разглядеть, кто-то вопил какие-то лозунги на тамильском языке. В конце причала их ждала воистину королевская карета — ее прислал старый и преданный друг Блаватской махараджа Ранджит Сингх. Карета доставила всю компанию в актовый зал колледжа Пачьяппы. Индийские студенты словно посходили с ума, увидев ее. А когда Блаватская сказала несколько слов, началась такая долгая овация, что «старая леди» устала ждать, когда она закончится, и молча присела. Как только аудитория притихла, она начала свою яростную речь, направленную против христианских миссионеров. В ней она ввернула такое непотребное словечко, что Олкотт подскочил как ужаленный и уговорил Блаватскую снова присесть. Он предоставил слово индийцам. Известно, как говорят индийские интеллектуалы — заслушаешься! Ораторы сменялись, время шло. В Адьяр они приехали поздним вечером. Там их тоже ждал митинг. Блаватская постаралась его побыстрее закончить, насколько это было возможно. Она вошла в спальню и тут же рухнула в постель. В ту ночь сны ей не снились.

На следующее утро началось выяснение обстоятельств, приведших к скандалу. Ситуация оказалась хуже, чем она предполагала. Бунт Эммы Куломб вызвал смуту среди западных сотрудников Блаватской. Прежде всего дрогнул Олкотт, которому не хотелось вечно находиться под каблуком Елены Петровны. Спасовал умный и талантливый Франц Гартман, поджали хвосты верные Дамодар и Мохини, запаниковала семейная пара Купер-Оукли, отстраненно повел себя образованнейший Баваджи Дарбхагири Натх, потом окончательно предавший ее в Лондоне. Те индийцы, которые не хотели верить публикациям преподобного Паттерсона и которые, как могли, защищали Блаватскую, находились за пределами Адьяра, а среди ее сотрудников единое мнение о том, кто такая «старая леди», отсутствовало. Первый отчет Ходжсона был для Блаватской и Олкотта убийственным. Объявлялось, что все производимые ею феномены — надувательство и жульничество, а Олкотт — старый доверчивый дурак и тряпка. В то же время английский дознаватель отдавал должное уникальному таланту Блаватской морочить людям голову и убеждать их в существовании несуществующих вещей.

Он провозгласил ее «самой образованной, остроумной и интересной обманщицей, которую только знает история»^[426].Самым верным приемом защиты в самых безвыходных ситуациях является наступление. А когда для защиты нет никаких убедительных аргументов, нет ничего лучшего, как объяснять происшедшие неприятности заговором. Блаватская перешла в атаку и объявила случившееся с ней результатом заговора христианских миссионеров. Это был единственно правильный подход к разрешению возникшей проблемы. Убедительный довод для обычной, среднестатистической публики, умеющей читать, но еще не научившейся самостоятельно мыслить. Для таких людей причина их всегдашних неурядиц и неприятностей — веками непрекращающийся заговор меньшинства против большинства.

Вот это была горячая новость для индийской прессы. Со страниц индийских газет Блаватская предстала мученицей, несправедливо обвиненной, но не дрогнувшей перед клеветниками, готовой взойти на эшафот ради любви к индийской религии и культуре. Блаватская приготовилась к борьбе не на жизнь, а на смерть. Она подала в мадрасский суд иск против Эммы Куломб в защиту своей чести и достоинства. Но тут, как всегда, вмешался Олкотт и потребовал, чтобы она немедленно отозвала этот иск. Он смотрел на происходящие события более здраво, чем его старая подруга. Любовь индийской националистически настроенной толпы для британского колониального суда, рассудил Олкотт, будет доводом не в пользу Блаватской. Она подчинилась ему и решила уехать из Индии и больше туда никогда не возвращаться. К тому же чувствовала она себя прескверно и морально, и физически. Стала слабо соображать и едва волочила ноги.

В Индии Елена Петровна задыхалась от жары. Пришедшая с возрастом тучность не содействовала парению, тянула куда-то вниз — в преисподнюю. Проснувшись как-то раз утром, она услышала, как тяжело дышит распаренное индийское небо, и ей опять захотелось вернуться в Европу.

Блаватская отплыла кораблем «Тибр» в Неаполь в марте 1885 года в сопровождении Мэри Флинн, Франца Гартмана и Баваджи Натха. Что-то с ней произошло. Учителя на время отошли от нее в сторону, как и большинство соратников. Ее заставили написать заявление об отставке с поста секретаря-корреспондента по причине якобы обострившейся болезни. Незадолго до смерти она печатает в своем новом, издаваемом с сентября 1887 года в Лондоне журнале «Люцифер» сатиру Франца Гартмана под названием «Говорящий идол из Урура». Говорящий идол — это окарикатуренный образ Блаватской, что она прекрасно понимала. Финал произведения Гартмана неожиданный. Злобные силы, сковавшие «говорящего идола», ослабевают, и он освобождается от помрачений сознания. Окончательный вывод автора вполне буддийский: «Ищи истину сам, а не передоверяй ее поиск кому-нибудь другому». Значит, совсем невмоготу было тогда Елене Петровне Блаватской, если она печатала подобную сатиру на самое себя.

Блаватская поселилась возле Неаполя, в местечке Торредель-Греко, подальше от настырных журналистов и взбудораженных разоблачениями Ходжсона теософов. Олкотт словно отправлял ее в ссылку, взяв с нее обещание, что она никому не будет писать, кроме самых близких. Он надеялся, что шум, поднятый скандалом, уляжется и все опять войдет в знакомое русло. Как это ни удивительно, но именно так в конце концов и получилось. Ее разыскали нуждающиеся в ее духовной опеке люди. Ее по-прежнему любили, в ней по-прежнему нуждались!

Испытания для Блаватской, однако, еще не закончились. Отчет, который составил для Общества психических исследований Ричард Ходжсон, был в полном виде опубликован в конце 1885 года и развенчивал ее совершенно. Она была представлена обманщицей, дешевой иллюзионисткой. Ей ставилось в вину, что она держала людей под гипнозом, для надувательств простофиль прибегала к помощи искусных сообщников во всех частях света, везде и всегда использовала западни и потайные двери.

Чуть-чуть Блаватская отпустила вожжи, растерялась на минуту, и все ее послушные ослики разбежались кто куда. Практически самые близкие соратники отказались от нее. Даже верный из верных Мохини Мохан Чаттерджи пустился в загул с какой-то приличной на вид английской дамой из высшего общества. Естественно, он был обвинен в сексуальных домогательствах и ошельмован, а заодно и по ней прошлись. Как будто это она блудила, а не он. Она же надеялась на его помощь в переводе сложнейших текстов из священных книг индуизма и буддизма на языках санскрите и пали. Ничего не получилось. Мохини от нее сбежал и поливал грязью на каждом углу, как и многие другие, еще вчера воскурявшие ей фимиам.

Скандал вышел грандиозный, его отзвуки еще долго слышались в гостиных богатых домов. Одни перестали ей доверять, другие еще больше полюбили. Такова человеческая природа. Никуда от нее не денешься. Она не придавала ни малейшего значения тому, что могут о ней подумать. Жила как живется. Писала как пишется. Фантазировала как фантазируется. Кого-то она околдовывала, а кого-то расколдовывала. Люди чаще восхищались ею, чем ненавидели.

Эмма Куломб вышла из повиновения, потому что поняла: жизнь прошла без радости и смысла. Вот отчего она напала на старую подругу. Однако, несмотря на предательство Эммы, далеко не все в ней, Блаватской, разочаровались. Многие по-прежнему верили в ее идеи, в ее прозрения и мистерии.