Глава вторая. ЗЕМНЫЕ ОЧЕРТАНИЯ ИНДИИ ДУХА
Глава вторая. ЗЕМНЫЕ ОЧЕРТАНИЯ ИНДИИ ДУХА
Путешествие морем опять тяжело далось Блаватской. Плыли пароходом «Канада», два дня их болтало у берегов Америки исключительно по вине капитана, который не мог вывести корабль из дрейфа. После недолгой хорошей погоды начались дождь и штормовые ветры. Олкотт пытался повысить ей настроение веселыми песенками, а однажды вечером в кают-компании капитан решил позабавить их страшными историями о кораблекрушениях и жертвах морской стихии, отчего Блаватская окончательно пала духом и сидела с окаменевшим лицом.
Она уже с трудом верила, что доплывет до Англии. Индия казалась ей недосягаемой землей. Она утоляла голод солониной и оттачивала остроумие на англиканском священнике, который пропускал ее колкости мимо ушей. Это был добродушный, неконфликтный человек, с вкрадчивым голосом и смешной фамилией Стурдж, переводимой на русский язык как Осетр. Его рот и в самом деле напоминал рот этой благородной рыбы. Он был красноречив и изрядно утомлял Блаватскую своей болтовней. Когда «Канада» наконец-то достигла берегов Англии и вошла 3 января 1879 года в грейвлендский порт, он попросил у Елены Петровны фотографию на память.
Блаватская и Олкотт остановились в южном предместье Лондона — Норвуде в доме американского медиума Мэри Биллинг и ее мужа, по профессии врача. Блаватская провела немало времени в Британском музее за чтением необходимых ей книг и рукописей. Ее навешал старый знакомый — Чарлз Карлтон Мэсси, избранный в 1878 году первым президентом Британского теософического общества. Это был первый их филиал, в котором помимо Мэсси работали над теософской идеей Стейнтон Уильям Моузес и подруга Блаватской Эмилия Кислингбери. В то время Чарлз Карлтон Мэсси восторгался «Изидой без покрова», в которой русская фантазерка с детской непосредственностью причудливо смешала разнородные эзотерические традиции, словно это были обыкновенные краски. Ее усилиями получилась такая разноцветная завораживающая размывка, что голова шла кругом. Ему, лирическому поэту, разделяющему взгляды прерафаэлитов, было чему поучиться у старой леди.
Елена Петровна с ходу сотворила несколько «феноменов» и без особенного труда убедила Мэри Биллинг в существовании Гималайского братства. На протяжении последующих лет она не теряла с ней связи и, судя по письмам Елены Петровны Альфреду Перси Синнетту, та в отличие от Чарлза Карлтона Мэсси оказывала ей какое-то время определенную поддержку в борьбе с теософской оппозицией в Лондоне.
В середине января Блаватская написала письмо сестре Вере о том, что плывет в Индию, и послала ей целую кипу своих фотографий.
Они отплыли из Англии в Индию 18 января 1879 года пароходом «Спик Холл». Путешествие не предвещало ничего хорошего. Пароход был старый, как ржавая консервная банка. Отсыревшие гобелены и ковры в салонах и каютах мерзко пахли. Пароход был перегружен и через палубу постоянно перекатывались волны. Блаватская убивала время в кают-компании в окружении членов команды и нескольких высокопоставленных пассажиров. На пароходе она познакомилась с молодым и обходительным ирландцем Россом Скоттом. Он плыл к месту своей службы в британской колониальной администрации. Теософские идеи пришлись ему по вкусу, а от самой Блаватской он пришел в восторг. Ее же умилили его юношеская непосредственность и искренность. Так случится, что еще не раз им предстоит встретиться на индийской земле.
В Бомбей они прибыли ранним утром 16 февраля 1879 года. Прошло два месяца, как они покинули Нью-Йорк. Олкотт опустился на колени и поцеловал гранитный бомбейский причал. Елена Петровна удержалась от подобного экстравагантного жеста. Президента бомбейского отделения «Арья Самадж» Харричанда Чинтамона и других деятелей этого общества, с которыми Блаватская и Олкотт состояли в постоянной переписке, на пристани не оказалось. Никто их торжественно не встречал. Это было тем более удивительно, что Теософическое общество становилось международным. Его филиал в Англии расширялся за счет новых талантливых и любознательных людей. В Соединенных Штатах Америки в общество вошли такие видные деятели, как изобретатель Томас Эдисон и генерал Абнер Даблдей. Старая подруга Блаватской по Каиру Лидия Пашкова готовила почву для открытия нового отделения в Японии.
И вот черная неблагодарность — представителям «Арья Самадж» они как будто не оказались нужны. Все четверо стояли довольно долго под палящим индийским солнцем, вспотевшие и совершенно растерянные. Блаватская замерла перед просторной круглой площадью, почти у кромки Бомбейского залива. В глубине площади высились громоздкие мрачные здания. Перед ней клокотала полуголая пестрая индийская толпа. Люди с белой тряпкой вокруг бедер и в белоснежных длинных, навыпуск, рубахах гоношились вокруг. Некоторые, впрочем, были одеты побогаче — в почти царские одеяния, а на их головах возвышались ослепительно-красочные чалмы и разноцветные тюрбаны. Они перебивали друг друга, жестикулировали и предлагали всякую всячину — земляные орехи, бананы, пухлые пористые мандарины, небольшие приплюснутые дыни и оранжево-рыжую, с темными пятнами и продольными бровками папайю — полуовощ, полуфрукт. Теснота и давка были невыразимые. И вдруг они увидели, как сквозь эту толчею к ним пробирается толстый запыхавшийся индус с луноподобным лицом. Это явился Харричанд Чинтамон, который чуть было не забыл об их приезде.
Перед тем как отправиться в Индию, Олкотт обратился с письмом к Чинтамону с просьбой снять для четырех человек скромный, недорогой, с минимальным количеством удобств домик в индусском квартале. Вместо этого Чинтамон предложил им свое жилище — освобожденное от домочадцев бунгало, практически без мебели и с туалетом во дворе. Однако этот непритязательный дом после треволнений и неудобств морского путешествия предстал раем в глазах Блаватской. Отдых в разогретом тропическим солнцем, но хорошо продуваемом помещении был блаженством.
На следующее утро весть об их приезде распространилась среди местных жителей, и на первом приеме в их честь присутствовало больше трехсот индийцев.
Согласно индийскому обычаю, каждому из них повесили на шею гирлянду из белых жасминовых лепестков, а также из лепестков охристых «гэнда» и белых, чуть-чуть темных у основания, «годаври». Олкотт от подобного радушного обращения растрогался до слез. Елене Петровне с трудом верилось, что на родине, в России, стоят морозы, метет пурга, лошади увязают в снегу, люди берегут тепло, законопатили двери и окна. Здесь же, в Индии, многие жилища вовсе стояли нараспашку, зияли дырами, в большинстве из них не было дверей, а крышу застилали тряпками и рогожами.
Некоторое время они общались в Бомбее с Россом Скоттом. Молодой человек принимал участие в их встречах с индийцами. На одной из таких встреч Блаватская выиграла у Скотта пари. Она заявила, что поменяет инициалы на его носовом платке на инициалы Харричанда Чинтамона. Выигрыш в сумме пять фунтов стерлингов пошел в качестве ее пожертвования для «Арья Самадж».
Лужайка перед домом Харричанда Чинтамона представляла собой английский газон. Вот уже лет пятьдесят его аккуратно подстригали. Ступнями ног Елена Петровна чувствовала гуттаперчевую упругость травы, а глазами видела ее цивилизованную косматость, словно перед ней расстелили тщательно выделанную шкуру огромного неведомого зверя, сопровождающего жизнь человека четвертой расы.
Любила она, чего уж тут скрывать, культурное отношение человека к окружающей природе.
Высокая стена, отделяющая лужайку от улицы, была увита плющом, который шевелился, как живой, под порывами ветра, и казалось, что находишься на поляне посреди джунглей.
На обочине лужайки возвышалось несколько пальм, стволы которых словно были выточены из песчаника. На ощупь они в самом деле напоминали камень.
Птичий гомон, который услышала Елена Петровна в Индии, был незабываемым, он словно напоминал о другом, непостижимом и параллельном мире природы, жившем по своим законам.
В Бомбее они были нарасхват, выслушивали в свой адрес бесчисленное количество приветственных речей. Индийцы их превозносили до небес при всяком удобном случае. У них кружилась голова от успеха и воздаваемых почестей. Олкотт вообще пребывал в эйфорическом состоянии и назвал их первые дни в Индии «ничем не омраченным счастьем». Он, как всегда, поторопился с обобщениями.
Однажды утром Чинтамон представил Блаватской и Олкотту баснословный счет, в который вошли оплата их проживания, еды, радушных приемов и поздравительных телеграмм, мелкий ремонт по дому и другие траты, включая даже аренду трехсот стульев для приветствовавших их индийцев. Еще один такой счет — и они остались бы без гроша в кармане. Блаватская безуспешно попыталась опротестовать у Чинтамона непомерно большие и явно преувеличенные расходы по их пребыванию в Бомбее. Он присвоил себе к тому же 600 рупий, высланные ими заранее на бомбейский адрес «Арья Самадж».
Пришлось всем им срочно перебираться в другой дом, который они без особых затруднений нашли, а проживание в нем оказалось вдвое дешевле.
Мулджи Такерсей, с которым Олкотт познакомился еще в 1870 году, плывя через Атлантику из США в Англию, рекомендовал им в качестве слуги сообразительного пятнадцатилетнего юношу-гуджератца, по вере мусульманина, по имени Валлабх-улла. Это имя Елена Петровна переиначила в Бабулу. Юноша был услужлив, говорил на пяти языках и быстро прижился при Блаватской. Долгое время он сопровождал ее в путешествиях по Индии, Цейлону, Европе.
На протяжении многих лет Блаватская по частям восстанавливала, как ей представлялось, пирамиду утерянного современным человечеством знания. Фундаментом этой пирамиды, краеугольным камнем ее мировоззрения была система понятий, идей и образов, которые так или иначе восходили к индуизму и тибетскому буддизму.
Серьезная борьба за приоритеты в стратегии и тактике приобщения западных людей к восточной мудрости началась с первых дней ее появления в Индии. Исторический момент для успеха Елены Петровны в расширении ее теософской деятельности был наиболее благоприятным. Вот что писал, например, о настроениях индийского общества в 1880-е годы основоположник русской индологии И. П. Минаев: «Оно действительно тревожное, и положение британской власти в Индии может быть названо даже критическим. Жалобы и ропот слышны всюду»[365].
Начнем с того, что верных последователей в Индии, которых Елена Петровна надеялась найти и на которых могла бы полностью положиться, оказалось почему-то очень мало. Самонадеянность, часто ни на чем не основанная, но всегда сопровождаемая напористостью и неуемной энергией, была ее второй натурой. Благодаря этому качеству характера ей не раз удавалось заставлять нужных людей изменять к ней отношение в лучшую сторону и делать то, что ей было необходимо. На этот раз ее задачей было привлечь к себе внимание важных персон из двух враждующих станов: авторитетных религиозных деятелей индийского общества и высших чиновников из британской колониальной администрации. Первых она должна была, как ей представлялось, поразить знанием индусского культурного наследия, а также своей всепоглощающей любовью к их духовному миру. Любопытство к себе вторых, членов избранного колониального общества, возбудить рассказами о той экзотической жизни, которую она вела, и демонстрацией феноменов. Понятно, что Блаватская, общаясь с одними и другими, не только не скрывала аристократичности своего происхождения, но и при всяком удобном случае сообщала о своей родовитости. Она словно вскользь напоминала всем им, что ее бабушка принадлежала к древнейшему княжескому роду. Блаватская ясно осознавала, что без нужных знакомств путешествие по Индии будет сопряжено с большими трудностями.
Многие влиятельные представители британской власти изъявили желание вступить в Теософическое общество. Уже в первые месяцы пребывания Блаватской в Индии она получила необычно теплое приветствие от Альфреда Перси Синнетта, редактора «Пайонира», влиятельной ежедневной английской газеты, рупора британского правительства в Индии. К ее радости, Синнетт выражал надежду увидеть ее в Аллахабаде (редакция его газеты находилась в этом городе) и был готов опубликовать в своей газете статью о Теософическом обществе. Он уже прочитал «Изиду без покрова», а за несколько лет до этого находился под большим впечатлением от спиритических сеансов известного лондонского медиума миссис Гаппи. Синнетт был свидетелем нескольких произведенных этой дамой феноменов.
Блаватская чувствовала себя как нельзя лучше. С утра она, облаченная в легкое воздушное платье, принимала гостей на веранде, а Бабула стоял за ее спиной с опахалом из павлиньих перьев. Воздух был насыщен солнечным светом и пропитан запахом цветов. Ее успокаивал однообразный стрекот цикад и чуть-чуть раздражали термиты: они беспрерывно разрушали, растаскивали по мельчайшим частицам нечто для них огромное и величественное — дом, в котором она жила. По стенам бесшумно металась, иногда надолго застывая, зеленая ящерка.
Если полагаться на путевые очерки Елены Петровны об Индии, а писать их она начала чуть ли не с первых дней, как оказалась на индийской земле, то получается, что она и ее немногочисленная свита появились там с определенной целью — под непосредственным руководством Свами Даянанды Сарасвати изучать древнюю страну ариев — Аръяварту, а также «Веды», для чтения которых пришлось бы освоить трудный язык санскрит[366]. Она и Олкотт еще в Америке были наслышаны о глубоких познаниях этого индуса в санскрите, как, впрочем, и о его реформаторской деятельности. Однако куда в большей степени ее влекла к себе Индия мифов и преданий. Индия тайная, которая была доступна далеко не всем. По крайней мере, она с нескрываемым пафосом рассуждала о «пространных подземных жилищах в горных массивах Индии», якобы населенных мистиками и анахоретами[367]. Ее бесконечные разглагольствования о «звездных братьях» и их скрытых убежищах со временем стали изрядно раздражать путешествующих с ней людей. Один лишь верный Олкотт был исключением, но даже он требовал чуть ли не ежедневного подтверждения существования этих чуждающихся общества, незаметных «иерархов света». Однако будем объективны: в первые недели пребывания в Индии ее спутники Уимбридж и Роза Бейтс с восхищением внимали ей — настолько их захватывали фантастические рассказы, большей частью почерпнутые Еленой Петровной из двух индийских эпосов: «Махабхараты» и «Рамаяны».
Блаватская быстро вошла в курс индусских дел, поняла самую суть борьбы между реформаторами, последователями Даянанды, и идолопоклонниками-консерваторами, которых она с присущей ей прямотой назвала «коварными врагами народа»[368]. Казалось, она сделала правильный выбор, бесповоротно поставив на Даянанду. В Нью-Йорке она была убеждена, что ее восхищение реформаторской деятельностью Даянанды будет замечено и взаимное, предопределенное свыше сотрудничество двух оккультных обществ, западного и восточного, состоится. Но к ужасу Блаватской Даянанда, узнав об их появлении в Индии, держал дистанцию. То ли присматривался к ней и ее спутникам, толи чего-то остерегался. Конечно, она слегка переборщила с восхвалениями Даянанды, исходя из убеждения, что «маслом кашу не испортишь». Блаватская решила изложить свои впечатления об Индии в путевых очерках в виде писем, которые на этот раз предназначались исключительно для России. Она знала, чем взять за живое тогдашнего русского читателя. Первое из писем под общим названием «Из пещер и дебрей Индостана» и под псевдонимом Радда-Бай появилось уже в январе 1880 года в «Русском вестнике» М. Н. Каткова. Наступало новое время рыночных отношений. Товар должен был продаваться быстро, широко и в наибольшем количестве. От получаемых материалов издатели газет и журналов требовали не столько художественности, сколько сенсационности. А тут был редкий случай, когда художественность и сенсационность составляли единое целое.
Из ее путевых заметок Россия узнала о том, какая насыщенная и оживленная духовная и интеллектуальная жизнь была и до сих пор существует в Индии. Она не жалела красок в воссоздании величественного образа Даянанды. Он в ее трактовке олицетворял духовное пробуждение колониальной страны. Даянанда представал в ее воображении средоточием таких идей и понятий индийской древности, которые неминуемо должны были восстановить глубочайшие духовные основы жизни индийцев и сотрясти основы западного суетного мира.
В письмах о своих странствиях по Индии Блаватская была «душой нараспашку». Единственное, в чем она тогда никому не призналась бы, — в ее мучительных сомнениях, нужна ли она вообще здесь, в Индии, стране тысячелетних культурных традиций, со своей неуемной жаждой познания оккультных тайн? А вот ведь оказалось, что нужна, и даже очень.
Она с первых дней в Индии почувствовала, что эта страна населена глубоко религиозным народом, для которого нет ничего выше духовных идеалов. Интеллектуально насыщенная атмосфера, в которой проходило их общение с часто незнакомыми людьми, во многом скрашивала бытовую неустроенность.
В своих очерках для катковского журнала Блаватская дала волю чувствам. Ее возмущение колониальными порядками, презрение к удовольствиям и забавам английских чиновников и прислуживающих им англоиндийцам были выражены в такой саркастической, язвительной и ернической манере, что читатель, сопереживая столь бурным эмоциям, волей-неволей принимал ее сторону. К тому же Елена Петровна учитывала стереотипы мышления среднестатистического русского читателя, его фобии, геополитические взгляды и культурные пристрастия. Вот один из примеров ее эмоциональных рассуждений на тему английской мнительности и подозрительности:
«Это национальная черта англичан кричать „караул, режут“, когда их никто и не думает трогать, — отвратительна. <…> Но если эта черта замечательна даже в Англии, то с чем же сравнить ее в Индии? Здесь подозрительность перешла в мономанию: англоиндийцы готовы видеть шпионов России даже в собственных сапогах, и они упиваются этой идеей до чертиков. Следят за каждым новоприбывшим из одной провинции в другую, даже если бы то был англичанин. У народа не только отняли всякое оружие, но даже лишили последнего топора и ножа. Крестьянину нечем ни дров нарубить, ни защититься от тигра. Но англичане все еще дрожат. Правда, что их здесь всего 60 тысяч, в то время как туземного населения насчитывается до 245 миллионов. Да и система их, перенятая ими от искусных укротителей зверей, хороша лишь, доколе зверь не почует, что его укротитель трусит… Тогда горе ему! Во всяком случае, подобное постоянное выказывание хронического страха обнаруживает лишь сознание собственной слабости»[369].
Говоря о том, что у индийцев «отняли всякое оружие», Блаватская проявляла осведомленность в колониальном законодательстве. Так, в 1878 году был принят закон об оружии, по которому индийцам запрещалось иметь огнестрельное оружие[370]. Она основательно подготовилась к путешествию в Индию. Можно предположить, что у нее ушла уйма времени на чтение четырех (пусть и в отрывках) ведических собраний в переводах на европейские языки — «Ригведы» (Веда гимнов), «Самаведы» (Веда песен, мелодий), «Яджурведы» (Веда жертвенных стихов) и «Атхарваведы» (Веда заклинаний и заговоров), а также на постижение, хотя бы в самых общих чертах, литературы, комментирующей Веды и проясняющей их смысл, которая представлена «Брахманами», «Араньяками» (Лесными книгами) и «Упанишадами» (Тайным учением). Самым внимательным образом ознакомилась она, как явствует из ее путевых записок, с содержанием двух эпических поэм, и по сей день имеющих для индийцев огромное значение, — с «Махабхаратой» и «Рамаяной», в которые вошли предания, легенды, сказания и мифы.
Взять приступом за короткий срок цитадель индусской мудрости Елене Петровне помогли ее усердие, титаническая работоспособность, а также знание иностранных языков — немецкого, французского и английского. Была она сведуща и в том, что из себя представляют другие религиозные верования индийцев, в том числе буддизм, джайнизм, зороастризм.
Трудно не заметить в этих очерках ощущение индийской жизни, многое из которой поражает воображение читателя кажущейся неправдоподобностью. Возможно ли поверить в целебный змеиный камень «нагмани», созревающий в горле змеи и оттягивающий яд? А ведь действительно существует такой камень, широко применяемый индусами-змееловами как эффективное средство от змеиных укусов. Мне не раз приходилось наблюдать процедуру спасения с помощью этого камня человека, укушенного змеей. Впрочем, если камень «нагмани» не прилепляется к свежей ранке, то, считай, дело пропащее. В таком случае остается полагаться на возможности современной медицины и сделать все от тебя зависящее, чтобы как можно быстрее оказаться в находящейся поблизости больнице. Достоверно описаны Блаватской кустарниковые змеи, в изобилии встречающиеся в джунглях Бенгалии: «Укрепясь за ветку хвостом, змея ныряет всем туловищем в пространство и жалит человека в лоб»[371]. Хорошо также была осведомлена Блаватская об эзотерической тантрической секте радж-йогов, «посвященных в таинство магии, алхимии и разных других сокровенных наук Индии»[372]. К незнакомой обстановке Блаватская привыкла достаточно быстро, и все в ней показалось ей важным и значительным. Естественно, в ее путевых очерках встречаются ошибочные суждения и неточности. Ничего в этом нет удивительного, имея в виду, что это была ее первая поездка в Индию и весь громадный объем новой информации о разнообразных сторонах индийской жизни с ходу запоминался с трудом. Несомненно, что в то время Учитель Мория не мог ей оказать серьезной помощи в работе над путевыми очерками. Вероятно, он уединенно медитировал в какой-то из гималайских пещер или вообще был за пределами своего отечества. А иначе он, конечно, не допустил бы таких ляпов, как ее заявление о том, что брахманы ведут свой род от луны[373]. Между тем любой индус знает, что брахманы появились изо рта изначального Пуруши, олицетворяющего мужское начало. К лунной династии относили себя не брахманские, а царские кшатрийские роды. Доисторическая столица лунной династии не Праяг или Аллахабад, как уверяет Блаватская[374], а Матхура и находящийся неподалеку Вриндаван. Именно здесь провел свои детские и юношеские годы Кришна, по земной биографии один из царей лунной династии. На этом остановимся в выискивании мелких и крупных блошек в очерках Блаватской об Индии и отдадим должное ее незаурядному таланту запоминать многое о многом. Большей частью она достаточно точно излагает разновременную и разнородную культурную информацию. Эта способность ума Блаватской вовсе не мешает ей толковать факты, как вздумается, сцеплять одно событие с другим (что она впервые с размахом осуществила в «Изиде без покрова») и уже из создавшейся фантастической амальгамы творить новую вселенную. Процесс этот, сопровождаемый завораживающим монологом, поражал окружающих смелостью, граничащей с наглостью, на которую способны, как правило, самонадеянные дилетанты. Ее мышление было неожиданным и оригинальным, в то время как жизнь, которую она создавала для себя и для узкого круга избранных, с течением времени надоедала практически всем умным людям, удручая своим банальным интриганством и монотонностью.
Ну и что из этого? Ее рутина была особенной, ни на что не похожей, и затягивала оккультной бездной. Она денно и нощно трудилась на опасной границе между мифом и реальностью и требовала к себе уважения. Она не сомневалась в своей духовной избранности, и казалось, не существовало силы, которая могла бы ее остановить. Больше всего ее заботило, чтобы неожиданно не появился кто-то, способный вырвать из ее рук мессианское знамя. Олкотта она своим соперником не считала. И все же Елена Петровна не собиралась потакать всяким его прихотям и капризам.
Подходило время совершения чудес.
Нравственная нечистоплотность Харричанда Чинтамона, последователя Свами Даянанды Сарасвати, бросала тень, в известном смысле, на репутацию ее Учителей. Такой поворот мысли вполне мог возникнуть у ее спутников и, разумеется, уже возникал. В Соединенных Штатах Америки Теософическое общество едва существовало. Уильям Джадж жаловался в письмах к ним, что касса общества пуста и он с нетерпением ждет их возвращения.
От Блаватской требовались радикальные меры, неожиданные и смелые шаги. Должен был появиться во плоти Учитель и решить, казалось бы, тупиковую ситуацию. Елена Петровна предпочла действовать безотлагательно. Увы, не оставалось в ней больше духовного целомудрия!
Ее первыми мишенями были избраны Мулджи Такерсей и Генри С. Олкотт. Все, что совершала Елена Петровна, делалось с определенным умыслом, часто она была одна против всех, поэтому приходилось хитрить и изворачиваться. В ипостаси женщины слабой, неуверенной в себе, действующей с оглядкой на волю звездных братьев и третируемой кем попало, чаще всего католическими миссионерами, ей было проще вызвать к себе симпатию и доверие со стороны людей богатых и сострадательных. Обманывать их, можно предположить, было для нее мукой мученической, но великая цель помочь человечеству более возвышенно мыслить и более достойно жить, к которой она стремилась, требовала жертв.
Изложим происшедшие события в хронологическом порядке.
29 марта Блаватская попросила Такерсея заказать легкую двухместную коляску с откидным верхом. Она села вместе с ним в коляску и, указывая дорогу вознице, кружным путем доехала до Парела, пригорода Бомбея, расположенного на морском берегу. Там она велела подъехать к воротам богатого поместья и, оставив Такерсея в коляске, позвонила в дверь роскошного особняка. Ей открыл высокий индус, с которым она исчезла в доме.
Вышла она из дома одна, но с букетом роз. Как Елена Петровна объяснила своему спутнику, розы предназначались в подарок Олкотту от таинственного индусского оккультиста.
У Такерсея возникли сомнения в увиденном. Он запомнил, что они побывали в районе Парела. Именно там, на берегу моря, горел погребальный костер его матери. Никогда прежде он не видел в этом месте великолепного особняка, почти дворца. Он вообще не встречал подобных строений в Индии. Блаватская предупредила его, чтобы он не пытался обнаружить то место, где они только что побывали. Она его не обманула. Все попытки Такерсея снова увидеть роскошный дом ни к чему не привели. Дом словно растаял во влажном тропическом воздухе.
Блаватская под большим секретом сообщила ему и Олкотту, что особняк, в котором она побывала, принадлежит Гималайскому братству и используется путешествующими гуру и их учениками чела как странноприимный дом. Для посторонних людей его сделали невидимым.
4 апреля Елена Петровна вместе с Олкоттом, Такерсеем и Бабулой отправилась поездом до станции Нарел и далее на пони до пещер Карли. Во время этого путешествия Олкотт получил таинственные письма от неизвестных лиц, а также подарки: букет роз и небольшую лаковую шкатулку.
В пещерах странные события продолжились. Как только они расположились для трапезы на каменном полу одной из самых просторных пещер, Елена Петровна заговорщицким голосом объявила, что где-то поблизости находится маленькая пещера, а в ней тайная дверца, ведущая в огромную залу в самом сердце горы, там-то и устроена школа адептов Гималайского братства. Олкотт от такого заявления чуть было не подавился бананом. Он обстучал стены нескольких пещер, однако никакой скрытной дверцы не обнаружил.
Вечером, расположившись у подножия горы, они вдруг спохватились, что Блаватская отсутствует. Она куда-то исчезла. Со стороны пещер посреди ночи они услышали хлопанье дверью и взрывы хохота. Через какое-то время появилась Елена Петровна и объяснила как ни в чем не бывало, что посетила оккультную школу Гималайского братства.
Спустя четыре дня со стороны Блаватской произошла еще одна демонстрация чудесного, необъяснимого явления. Они возвращались почтовым поездом в Бомбей. Мулджи спал, растянувшись на верхней полке. Елена Петровна и Олкотт сидели напротив друг друга, и она который раз втолковывала ему о полученном телепатическим путем распоряжении Учителей ехать им вдвоем в Раджпутану и в Пенджаб. Олкотт слушал, как всегда, вполуха. Она сочла необходимым предупредить об этой новой поездке оставшихся в Бомбее Уимбриджа и Бейтс, чтобы те не думали, что она с Олкоттом разъезжает по Индии в собственное удовольствие. Она написала на клочке бумаги: «Попросите Гулаба Синга телеграфировать Олкотту о том, что велено мне в пещере вчера. Пусть это будет испытанием для всех остальных так же, как и для него». Блаватская небрежным жестом руки выбросила эту записку за окно едущего полным ходом поезда. Олкотт машинально зафиксировал время. На часах было 12.45 дня.
По возвращении домой Роза Бейтс протянула им только что полученную на имя Олкотта телеграмму. В ней говорилось о необходимости немедленно выезжать в Раджпутану. На телеграмме стояло время и место ее отправления: два часа дня, станция Курджит, та самая станция, которую они проехали через несколько минут после того, как Елена Петровна выбросила записку за окно [375].
У меня нет желания и тем более возможности проверить все эти мистические истории, скрупулезно изложенные Олкоттом в его книге «Листы старого дневника». В жизни Блаватской было нечто такое, чего до сих пор не могут взять в толк ее исследователи. Ее серьезная несерьезность. Большую часть времени, которое она проводила на людях, занимала игра в умную маму и несмышленых детишек. Обычно она импровизировала по ходу дела, словно пыталась установить, до какой степени доходят человеческая наивность и глупость. Насколько же были аморальны те выросшие из детских штанишек люди, которые поняли смысл затеянной игры и потворствовали ее автору и ведущему, исходя из своей выгоды! Блаватская долгое время сочиняла небылицы для домашнего потребления, их вскоре подхватили и растиражировали для широких масс ее услужливые ученики и сподвижники. В этом не ее вина. Ее ответственность состоит в том, что она вовремя не остановила словоблудов, вроде Олкотта и Синнетта, а всячески содействовала им в мифологизации собственной персоны. Стилевой характер ее перфомансов, изрядно сдобренных юмором и сарказмом, свидетельствует о некотором пробуждении у нее совести.
Блаватская обладала яростной сексуальной энергией, которую сублимировала в творческую и со страстью выплескивала в мир людей. Она надеялась, что возникнет цунами страшной разрушительной силы — зачистка перед рождением новой цивилизации с новой моралью и новым смыслом жизни. К чему ей было в этом случае представляться порядочной и благопристойной женщиной?
Кому многое дано, с того многое и спросится.
Блаватская больше всего на свете хотела встретиться со Свами Даянандой Сарасвати. Она уже поняла, что ради них он не приедет в Бомбей. Пришлось ехать самим.
В апреле 1879 года они с Олкоттом, сопровождаемые Такерсеем и Бабулой, отправились из Бомбея в Сахаранпур на встречу с индийским мудрецом. Как говорят, если гора не идет к Магомету, то… Разумеется, за ними увязались из Бомбея два сотрудника тайной полиции, которые постоянно их пасли. Время для паломничества было не лучшим. В Индии стояла чудовищная жара. В Аллахабаде сделали первую остановку, проведя двое суток в раскаленном вагоне поезда. Синнетта с женой в городе не было, это время они обычно проводили в горах, в Симле.
В гостинице при железнодорожной станции бегали крысы, продаваемую разносчиками еду облепили мухи, на платформе вповалку лежали истощенные люди, с вытянутыми по бокам руками и запрокинутыми к небу лицами. Видеть небо они не могли — с головы до ног завернув себя в какие-то тряпки, они своей окостенелостью напоминали трупы. Пассажиры вагонов третьего класса, как это до сих пор принято в Индии, тащили на себе свернутые тюки с постелью. Вымыть руки или сполоснуть лицо, а также сходить в туалет было то же самое, что окунуться с головой в сточную канаву. В гостинице дышать было нечем, и они вышли наружу, пытаясь обнаружить в уличной толчее какого-нибудь святого человека и по возможности выведать у него местонахождение кого-то из Учителей. Блаватская потратила почти две недели на эти поиски. И наконец напала на слепого старого сикха, прижившегося при станции, который, по его словам, 54 года занимался медитацией. Он оставлял свое место на платформе лишь по нужде и по ночам, когда шел к реке Джамне совершать омовение. На слезную просьбу Елены Петровны показать феномен он, к ее ужасу, заявил, что это игрушки для невежд, и добавил, что истину находят те, у кого спокойный ум и безмятежная душа[376]. Вот как раз этих качеств всегда не хватало Блаватской, но она и не пыталась их в себе развивать.
Следующим на их пути был город Канпур, там их ждал Росс Скотт, получивший должность в этом городе. С его помощью они обнаружили голого истощенного саньясина, который, услышав о феномене, посмотрел на них таким надменным взглядом, словно они его искушали. Затем было много других городов, среди них Джайпур с его дворцом ветров и грязная, вся в коровьих лепешках Агра, в которой мавзолей Тадж-Махал, по ее словам, предстал «изумительной жемчужинкой, сверкающей на куче навоза»[377]. Она писала своему другу Александру Уайдлеру, что ее шпионская слава заставила махараджу Джайпура отказать им в гостеприимстве[378]. Ее действительно раздражала бесцеремонность и наглость следующих за ними по пятам полицейских ищеек. Но Блаватская привыкла смиряться с неудобствами жизни. Приблизительно через месяц они прибыли в Сахаранапур на первую встречу со Свами Даянандой. Члены «Арья Самадж» тепло их приняли, угостили фруктами и индийскими приторными сластями. У Блаватской уже начинался диабет, но она ради приличия попробовала чуть-чуть того и другого. Свами Даянанда сначала встретился с Олкоттом и Такерсеем и беседовал с ними приватно приблизительно час, а затем уж удостоил внимания Блаватскую. Сказался, по-видимому, его мужской шовинизм. А ведь она настойчиво внушала Олкотту, что Даянанда относится к членам Гималайского братства и высоко ее ценит. Он довольно сдержанно ее поприветствовал и в дальнейшем опять сосредоточился на разговоре с Олкоттом, а ее словно не замечал[379]. Их общение еще затруднялось тем, что Свами Даянанда не знал ни слова по-английски. Его рассуждения о нирване, мокше и Абсолюте были общими и банальными. Вместе с тем Свами Даянанда поддержал идею Олкотта создать отделения Теософического общества по всей Индии. Другим позитивным результатом этой встречи можно считать разоблачение вороватого Харричанда Чинтамона. Оказалось, он прикарманил пожертвования для «Арья Самадж», высылаемые из Нью-Йорка Блаватской и Олкоттом. Его с позором изгнали из «Арья Самадж», но он ничуть не расстроился, отправился в Англию и оттуда в течение нескольких лет исходил желчью в адрес Блаватской и всего Теософического общества. В начале мая 1879 года они вернулись в Бомбей.
Количество писем, получаемых Олкоттом от махатмы Гула-ба Синга, стремительно возросло. Денег у путешественников оставалось все меньше и меньше, и среди них нарастало неудовольствие. Роза Бейтс постоянно хныкала и проводила полдня на кухне под навесом. Чтобы хоть чем-то себя занять, она разводила кур и уток. Блаватская называла ее кухаркой, а ее недоброжелательность объясняла стихийно прущим из нее злобным магнетизмом. Уимбридж по любому поводу брюзжал и всякий раз фыркал, когда Елена Петровна что-то рассказывала. За три месяца до этого он слушал ее, раскрыв рот. Олкотт также заговорил о возвращении домой.
В июне в Бомбей пришел муссон. Лило как из ведра. В доме потекла крыша, и они сидели в комнате под зонтами — нелепые искатели оккультных тайн.
Из затопляемых земляных нор повылазили змеи, скорпионы, ядовитые пауки. Приходилось всегда быть начеку. Постоянное брюзжание Олкотта раздражало Блаватскую до головной боли. Однажды он удостоился словесной выволочки от самого Учителя Мории, который писал ему, что никто силой не заставлял Олкотта покидать родной дом, и сожалел, что полковник не ведет себя как настоящий мужчина, оказавшись в трудной ситуации. После этого послания Олкотт прекратил разговоры о немедленном отъезде из Индии. Еще одно событие, весьма неприятное, окончательно привело его в чувство. Он получил из Соединенных Штатов Америки известие о том, что потерял на страховом полисе и акциях серебряных рудников больше десяти тысяч долларов.
Приблизительно в это время Блаватская узнала, что ее разыскивает Эмма Куломб, урожденная Каттинг, ее старая знакомая по каирской жизни. Эмма жила на Цейлоне со своим мужем, французом Алексисом Куломбом. Она вышла за него замуж вскоре после того, как Елена Петровна уехала из Египта.
Эмма до замужества полагала, что Алексис — энергичный и богатый человек. В действительности же она связала свою жизнь с неудачником. Сначала они приехали в Индию, в Бенгалию. Там Алексис не смог найти работу. Они существовали на учительские заработки Эммы и на ее репетиторство. Она готовила девушек из богатых семей для поступления в женские колледжи. А потом заболела, и для поправки здоровья ей посоветовали перебраться на Цейлон, климат там был мягче, а жизнь дешевле. Однако и на Цейлоне им чудовищно не везло. Может быть, потому, что по душевному складу они были закрытые подозрительные люди, а таких мало кто любит.
Кстати, все их знакомые в один голос утверждали, что чету Куломбов преследует злой рок. За что бы те ни брались — все заканчивалось полным крахом. Купили в Галле старую гостиницу и тут же обанкротились. Решили заняться сельским хозяйством, выращивать овощи европейских сортов — земля, которую они взяли в аренду, оказалась слишком каменистой, на ней ничего толком не росло.
Эмма Куломб, обратившись с письмом к Блаватской, рассчитывала на помощь старой подруги.
Елену Петровну ее письмо ничуть не обрадовало. Она впадала в панику, когда неожиданно возникал кто-то из ее знакомых, кому была хорошо известна ее прежняя жизнь. Еще в Нью-Йорке она едва уладила свои отношения с Александром Аксаковым, который был осведомлен о ее скандальном прошлом через своего дальнего родственника Даниела Юма, и, как знает читатель, отозвался о ней довольно-таки нелицеприятно в письме к Эндрю Джексону Дэвису. Пришлось самой писать Аксакову в Россию слезные письма, находить душещипательные и покаянные слова, унижаться и просить не распространяться о ее бурной молодости. В конце концов он сжалился над ней и сменил гнев на милость. Однако этот случай оставил у нее тягостное чувство, ведь ей пришлось чернить свою молодость. Похоже, что из-за старых, дискредитирующих ее связей Блаватская стороной объезжала Россию.
Из письма Эммы она не поняла, что та, собственно, от нее хочет: возвращения каирского долга и новых денег как плату за молчание или возобновления прежней дружбы?
В итоге Блаватская ответила Эмме, что она бедна как церковная мышь, никакими свободными денежными средствами не располагает, ибо живет в коммуне. Елена Петровна умела, когда нужно, напустить туману. Вместе с тем она предлагала старой подруге и ее мужу приехать к ней в Бомбей и вступить в Теософическое общество. Обещала даже подыскать им работу. Блаватская была уверена, что супруги Куломб не наберут необходимой суммы на пароход до Бомбея.
Так совпало, что через год после появления в Индии Блаватской в характере колониального режима произошли серьезные изменения. В 1880 году к власти в Англии пришли либералы. Вновь назначенный вице-король лорд Рипон начал проводить политику либерализации, непосредственно направленную на восстановление гражданских прав индийцев. По его инициативе, в частности, был отменен наделавший немало шуму Закон о туземной печати, согласно которому полицейские власти на местах наделялись правом прекращать издание газет на индийских языках, помещающих материалы антиправительственного содержания[380]. Подобное послабление органам периодической печати вызвало появление новых изданий. Естественно, Елена Петровна воспользовалась газетным бумом и с помощью индийцев, членов Теософического общества, распространяла сведения о себе и своей деятельности везде, где это было возможно. Однако за несколько месяцев до назначения лорда Рипона вице-королем Индии она уже начала издавать журнал «Теософист» при всей скудности имеющихся в наличии финансовых средств. Собственный журнал отчасти спасал двусмысленное положение, в котором оказалась Блаватская. Она жаловалась генералу-майору Даблдею в письме от 16 июля 1879 года, что их выжили из всех местных газет и добивают демонстративным пренебрежением и равнодушием[381].
Что за Блаватской и ее спутниками присматривали британские спецслужбы, на то у них были свои резоны: успех русских войск в Туркестане и их опасное для англичан средоточие вблизи границ Афганистана. Русских почем зря поносили в английских газетах. Русофобия лавинообразно нарастала, еще чуть-чуть — и она погребла бы под собой все благие теософские начинания Елены Петровны. То, что она русская, отпугивало от нее многих законопослушных индийцев и сужало социальную базу Теософического общества в Индии. Впрочем, слежка за Блаватской длилась полтора года. К моменту ее приезда в Индию вице-королем был лорд Р. Бульвер-Литтон, сын знаменитого писателя. Блаватская была представлена ему его интеллектуальным окружением с наилучшей стороны. К тому же вице-короля, как и его отца, интересовали восточные тайны, к которым русская теософка имела самое непосредственное отношение.
Помимо Синнетта у Блаватской оказались влиятельные доброжелатели и поклонники. Она была, что называется, нарасхват у представителей колониальных властей. С индийцами, как мы видим, первое время дело обстояло неблестяще. Индийские националисты с появлением Блаватской в Индии не бросились от радости в ее объятия. Она была для них чужаком, млечха, и они подозревали, что она появилась среди них с корыстной целью. Или еще хуже — считали ее провокатором, тесно связанным с британцами. И это предположение (ошибочное по существу) она чуть ли не ежедневно подтверждала посещением британских домов, куда ее приглашали в гости. Другое дело, что, общаясь с этими людьми, она не скрывала своей симпатии к подневольным индийцам. Особенно она подружилась с некоторыми раджами и махараджами. С последними она познакомилась опять-таки с помощью своих британских поклонников.
Деньги, с которыми они приехали, были на исходе.
Блаватской и Олкотту приходилось работать не покладая рук, совмещая кабинетную работу с практической деятельностью. Письма она писала обычно по ночам.
Первый октябрьский номер «Теософиста» вышел 25 сентября 1879 года и состоял из статей о буддизме, Древнем Китае, материалов по тригонометрии, а также из панегирика Свами Даянанде Сарасвати. Эдвард Уимбридж вырезал на дереве макет первой обложки журнала. В первом номере Блаватская рассказала о Теософическом обществе, о его целях и задачах. В частности, она писала: «Чтобы полностью определить теософию, мы должны рассмотреть ее во всех аспектах. Внутренний мир не скрыт от нас непроницаемой тьмой. С помощью той высшей интуиции, приобретаемой с помощью теософии (или богопознания), которая переносит ум из мира форм на уровень духа вне формы, во все века и во всех странах людям иногда удавалось ощущать вещи внутреннего, или невидимого мира. Так что „самадхи“, или „дхьян-йог самадхи“ индийских аскетов; „даймонион-фоти“, или духовное озарение, неоплатоников; „звездные беседы душ“ розенкрейцеров или философов огня; и даже экстатический транс мистиков и современных месмеристов и спиритов — тождественны по сути, хотя и различны по степени проявления. Поиски человеческого божественного „я“, столь часто ошибочно толкуемые как общение с Богом, имеющим черты личности, занимали всех мистиков, и, похоже, что вера в его существование — ровесница человечеству, хотя разные народы давали этому разные имена. <…> И наконец, Альфред Р. Уоллес, член Королевского общества, спирит, и тем не менее признанный натуралист, смело и откровенно заявляет: „Чувствует, ощущает и думает один лишь дух — это он приобретает знания, размышляет и устремляется… Нередко встречаются люди с такой конституцией, что их дух может воспринимать независимо от телесных органов чувств или может, частично или полностью, покидать на время свое тело и возвращаться в него вновь… Дух сообщается с духом легче, чем с материей“»[382].
Небольшой тираж «Теософиста» успешно разошелся. Следующий его номер был выпущен в количестве 750 экземпляров.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.