Глава десятая. НАЗАД В ОДЕССУ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава десятая. НАЗАД В ОДЕССУ

К моменту приезда Пиблза в Каир весной 1872 года Блаватская уже находилась в России, ее ожидала в Одессе приехавшая раньше мадам Себир, с ними также были купленные по случаю обезьянки. Чтобы как-то заработать себе на жизнь, Елена Петровна решила открыть под фамилией своей французской подруги фабрику и магазин чернил. 12 сентября 1872 года в «Одесском листке объявлений» появилась реклама следующего содержания: «Чернило химика Себир и Ко. Превосходя все, употреблявшиеся в России, своими качествами, продается дешевле, чем у всех конкурентов. Покупающим ведрами уступается по 2 р. 10 ведро…»[237] И так далее в том же духе.

Выбор компаньонки оказался не совсем удачным. Мало того что мадам Себир плутовала, где удавалось, и утаивала от Блаватской какие-то гроши, она еще и распространяла о ней порочащие слухи. Вот этого Елена Петровна стерпеть не смогла и вскоре рассталась с главным химиком своего предприятия. Само собой разумеется, что фирма прогорела вчистую.

Появление Блаватской в Одессе в апреле 1872 года не привело в восторг ее родственников. У Елены Петровны с ними стали возникать бесконечные ссоры и перепалки по каким-то малозначительным поводам. Она определенно раздражала тетю Катю, мать Сергея Витте. Та смотрела на нее, как на кобру, стоявшую на хвосте. Уж лучше она останется со своей неудачливой, голодной и безвестной жизнью и со своим непризнанным талантом, но ни за что не пойдет у них на поводу! — так рассуждала, вероятно, Блаватская, желая как можно быстрее уехать из Одессы, где ее всегда ожидали одни неприятности. В эти сумеречные дни ее жизни она, словно сговорившись, одновременно со своим дядей Ростиславом Андреевичем Фадеевым, написала письмо русским жандармам, изложила фантастический проект о том, как следует работать на арабском Востоке представителям внешней разведки. Письмо было написано в декабре 1872 года и адресовано начальнику жандармского управления города Одессы. Роксана Ахвердян пишет:

«В 1872 году Блаватская приехала в последний раз в Россию, в Одессу, из Египта, где она провела несколько лет. Не без ее влияния, несомненно, в 1875 уехал Ростислав Фадеев, получив приглашение как советник по преобразованию египетской армии. Весьма знаментальным является тот факт, что в 1872 году и дядя, и племянница обратились с письмами-исповедями к шефу жандармов в III отделение. (Адресат Блаватской был рангом пониже. — А. С.) Знакомство с содержанием писем позволяет сделать вывод о наивности и бескорыстии обоих, об их жизненной непрактичности»[238].

Любопытно будет привести в связи с письмом жандармам отрывок из другого письма Блаватской, отправленного 1 мая 1886 года Альфреду Перси Синнетту. Оно было вызвано защитой ее чести и достоинства. Это была реакция основоположницы теософии на нелицеприятные высказывания и заявления в ее адрес писателя Вс. С. Соловьева, о котором читатель в свое время получит исчерпывающую информацию:

«Соловьев оказался отъявленным подлецом и штрейкбрехером. Представьте, после того, что я вам рассказала о его плане и предложении, он заявил герру Гебхарду, что я предложила ему служить российскому правительству в качестве шпиона!!! Говорю Вам, кажется, сам дьявол стоит за всем этим заговором. Это подло! Он говорит, что он (Соловьев) лично видел барона Мейендорфа, который признался ему, что так сильно любил меня(!!!), что даже настаивал, чтобы я развелась со стариком Блаватским и вышла замуж за него, барона Мейендорфа. Но что, к счастью, я отказалась, и он был очень рад, потому что впоследствии выяснил, какой пользующейся дурной славой, безнравственной женщиной я была и что ребенок был его и моим!!! А справка от врача, что я никогда не произвела на свет и горностая, не то что ребенка? Теперь он лжет, и я уверена, что такой трусливый и безвольный человек, каким я знаю Мейендорфа, никогда бы не сказал ему такого. Потом он заявил, что видел в Тайном отделении документы, в которых я предлагала себя в качестве шпионки российскому правительству»[239].

Тут, как говорится, комментарии не требуются. И по сей день не совсем ясно, что побудило Блаватскую вслед за своим дядей Ростиславом Андреевичем Фадеевым взяться за перо и обратиться к русским жандармам с предложением своих услуг. Может быть, она захотела получить прощение за нарушение законов Российской империи. Ведь она покинула Россию неожиданно, использовав родственные связи, а также служебные возможности графа М. С. Воронцова, деда А. М. Фадеева и дяди по отцу И. А. Гана. Она не посчиталась с законом: не оформила паспорта, не испросила на выезд за границу разрешение властей. Елена Петровна пишет об этом своем единственном «преступлении» в письме, подчеркивая, что больше никаких грехов за ней не числится. Может быть, это злополучное письмо появилось на свет в результате тех несчастий, которые обрушились на нее: смерть в 1867 году Юрия, когда мальчику было пять лет, смерть Митровича в 1871 году. Эти две смерти стали для нее страшным испытанием. А может быть, написанию этого письма способствовал конфликт с родственниками во время пребывания в Одессе в апреле 1872 года. Но таким ли уж действительно неожиданным и курьезным было это письмо? Блаватская предлагала себя русскому правительству в качестве международного агента. Она писала о своих реальных возможностях стать ему полезной.

Рассмотрим как внешние факторы, так и внутренние побуждения, заставившие Блаватскую взяться за перо и обратиться к жандармам. Вчитаемся в него и попытаемся понять, каков характер услуг, предлагаемых Блаватской через Охранное отделение русскому правительству, каковы истинные цели ее обращения, в основе которых, как она пишет в том же письме, верность России и ее интересам.

Очевидно, Блаватская видела себя искусной и проницательной лазутчицей в чужом стане, разведчицей и готова была в соответствии со своей новой ролью пойти на всяческие жертвы, лишения и невзгоды не ради корысти, а ради интересов государства Российского.

В конце концов, то, что предлагала русским жандармам Блаватская, означало ее переход в ряды тех, кого на современном языке разведки называют «нелегалами». Она даже не рассчитывала на дипломатический иммунитет. Нельзя также не учитывать и того, что имперское, державное мышление среди деятелей русской культуры было свойственно не одной Блаватской. XIX век — это век борьбы империй за сферы влияния. Блаватская предлагала свои услуги в качестве тайного агента прежде всего в Египте и Индии. Ее главным врагом была Англия. Нельзя забывать о том, что такой патриотизм в русских людях укрепила Крымская война 1853–1856 годов за господство на Ближнем Востоке.

Вообще говоря, в мире нравственных ценностей нюансы иногда приобретают решающее значение в конечной оценке того, что есть хорошо, а что есть плохо.

И наконец, разве можно забывать о том, что письмо писала талантливая писательница, чьими очерками «Из пещер и дебрей Индостана» зачитывалась спустя двенадцать лет вся образованная Россия? Для письма Блаватской характерен остросюжетный, приключенческий стиль. Читая его, понимаешь, что перед тобой не столько деловое письмо-обращение или письмо-исповедь, сколько талантливый эскиз будущей авантюрной новеллы. Понимаешь, что русские жандармы к предложению Блаватской о сотрудничестве отнеслись с большой осторожностью. Чиновники сыска в России всегда опасались и опасаются художников, людей с непредсказуемыми действиями и поступками. А ведь письмо Блаватской — прямое свидетельство, что ее обман, мистификация — все это есть игра художника. Игра, предвосхитившая стиль поведения и творческие поиски художника-авангардиста, тип которого начал складываться в самом начале XX века.

Надо заметить, однако, что какие-то выводы из ее письма все-таки были сделаны. Иначе трудно объяснить ту основательную финансовую помощь, которую она получала в 80-е годы в Париже от агента охранки Юстины Глинки, а в Лондоне — от другой видной дамы Ольги Новиковой, урожденной Киреевой. В Лондоне ее вообще чествовали при содействии русского посольства как мировую знаменитость. Нельзя не согласиться с тонким наблюдением Б. 3. Фаликова: «На мой взгляд, желание Блаватской стать международной агентессой (кажется, не поддержанное Третьим отделением) не является курьезом. Оккультизм и шпионаж психологически близки друг другу — и тот и другой сулят тайное могущество. Поэтому в соседстве их нет ничего удивительного. Достаточно вспомнить такие фигуры, как Калиостро, Сен-Жермен и другие, не говоря уже о многовековой истории масонства. Попытка Елены Петровны испытать себя в этой роли выглядит вполне закономерно на таком фоне»[240].

Зная, что Блаватская женщина не совсем адекватная, решено было, вероятно, держать ее на подхвате. Относительно Ростислава Андреевича Фадеева приняли положительное решение, и в 1875 году он уехал в Египет преобразовывать туземную армию. Елена Петровна вполне могла оказать ему на первых порах серьезную помощь, ведь ее в Каире знали все, а она всех. Было, правда, одно «но» — мошенничество с демонстрацией феноменов. Кроме этого провала других скандальных историй за ней не числилось. Короткие, но многочисленные поездки Блаватской в разные страны Восточной и Западной Европы в этот период ее жизни вполне можно принять за служебные командировки. Не трудно представить, однако, что те профессионалы, которые с ней, возможно, работали, немало натерпелись от ее капризов и взбалмошного характера. Она представляла для российских спецслужб очевидный интерес лет за восемь — десять перед своей смертью. Вот тогда за Блаватской стояла целая многоязыкая и многонациональная армия, которую она собрала под свое теософское знамя, и со строгостью и знанием дела муштровала каждого воина, как прусский фельдфебель.

* * *

Одесса, 26 декабря 1872 года

Ваше Превосходительство!

Я жена действительного статского советника Блаватского, вышла замуж в 16 лет (здесь Е.П.Б. опять сознательно уменьшает свой возраст и на один год смещает дату венчания с Н. В. Блаватским. — А. С.) и по обоюдному соглашению через несколько недель после свадьбы разошлась с ним. С тех пор постоянно почти живу за границей. В эти 20 лет я хорошо ознакомилась со всей Западной Европой, ревностно следила за текущей политикой не из какой-либо цели, а по врожденной страсти я имела всегда привычку, чтобы лучше следить за событиями и предугадывать их, входить в малейшие подробности дела, для чего старалась знакомиться со всеми выдающимися личностями политиков разных держав, как правительственной, так и левой крайней стороны. На моих глазах происходил целый ряд событий, интриг, переворотов… Много раз я имела случай быть полезной сведениями своими России, но в былое время по глупости молодости своей молчала из боязни. Позже семейные несчастья отвлекли меня немного от этой задачи. Я — родная племянница генерала Фадеева, известного Вашему Превосходительству военного писателя. Занимаясь спиритизмом, прослыла во многих местах сильным медиумом. Сотни людей безусловно верили и будут верить в духов. Но я, пишущая это письмо с целью предложить Вашему Превосходительству и родине моей свои услуги, обязана высказать Вам без утайки всю правду. И потому, каюсь в том, что три четверти времени духи говорили и отвечали моими собственными — для успеха планов моих — словами и соображениями. Редко, очень редко не удавалось мне посредством этой ловушки узнавать от людей самых скрытных и серьезных их надежды, планы и тайны. Завлекаясь мало-помалу, они доходили до того, что, думая узнать от духов будущее и тайны других, выдавали мне свои собственные. Но я действовала осторожно и редко пользовалась для собственных выгод знанием своим. Всю прошлую зиму я провела в Египте, в Каире, и знала все происходящее у хедива, его планы, ход интриг и т. д. через нашего вице-консула Лавизона покойного. Этот последний так увлекся духами, что, несмотря на всю хитрость свою, постоянно проговаривался. Так я узнала о тайном приобретении громадного числа оружия, которое, однако ж, было оставлено турецким правительством; узнала о всех интригах Нубар-паши (премьер-министр в правительстве хедива Исмаила. — А. С.) и его переговорах с германским генер<альным> консулом. Узнала все нити эксплуатации нашими агентами и консулами миллионного наследства Рафаэля Абета и много чего другого. Я открыла Спиритское общество, вся страна пришла в волнение. По 400, 500 человек в день, все общество, паши и прочие, бросались ко мне. У меня постоянно бывал Лавизон, присылал за мной ежедневно, тайно, у него я видела хедива, который воображал, что я не узнаю его под другим нарядом, осведомляясь о тайных замыслах России. Никаких замыслов он не узнал, а дал узнать мне многое. Я несколько раз желала войти в сношение с г. де Лексом, нашим генер<альным> консулом, хотела предложить ему план, по которому многое и многое было бы дано знать в Петербурге. Все консулы бывали у меня, но потому ли, что я была дружна с г. Пашковским и женой его (Е.П.Б. переиначивает фамилию И. А. Пашкова. — А. С.), a mme де Леке была во вражде с ними, почему ли другому, но все мои попытки остались напрасными. Леке запретил всему консульству принадлежать Спиритскому обществу и даже настаивал в том, что это вздор и шарлатанство, что было неполитично с его стороны. Одним словом, Общество, лишенное правительственной поддержки, рушилось через три месяца. Тогда отец Грегуар, папский миссионер в Каире, навещавший меня каждый день, стал настаивать, чтобы я вошла в сношения с правительством папским. От имени кардинала Барнабо (кардинал, осуществлявший связь папского престола с иностранными миссиями. — А. С.) он предложил мне получать от 20 до 30 тысяч франков ежегодно и действовать через духов и собственными соображениями в видах католической пропаганды и т. д. Я слушала и молчала, хотя питаю врожденную ненависть ко всему католическому духовенству. Отец Грегуар принес мне письмо от кардинала, в котором тот снова предлагал мне в будущем все блага, говорит: «II est temps que l’ange des tenebres devienne l’ange de la lumiere» (Время ангелу тьмы становиться ангелом света. — А. С.) и, обещая мне бесподобное место в католическом Риме, уговаривает повернуться спиной к еретической России. Результат был тот, что я, взяв от папского миссионера 5 тыс. фр<анков> за потерянное с ним время, обещала многое в будущем, повернулась спиной не к еретической России, а к ним, и уехала. Я тогда же дала об этом знать в консульство, но надо мной только смеялись и говорили, что глупо я делаю, что не соглашаюсь принять такие выгодные предложения, что патриотизм и религия есть дело вкуса — глупость и т. д. Теперь я решилась обратиться к Вашему Превосходительству в полной уверенности, что я могу быть более чем полезна для родины моей, которую люблю больше всего в мире, для Государя нашего, которого мы все боготворим в семействе. Я говорю по-французски, по-английски, по-итальянски, как по-русски, понимаю свободно немецкий и венгерский язык, немного турецкий. Я принадлежу по рождению своему, если не по положению, к лучшим дворянским фамилиям России и могу вращаться поэтому как в самом высшем кругу, так и в нижних слоях общества. Вся жизнь моя прошла в этих скачках сверху вниз. Я играла все роли, способна представлять из себя какую угодно личность; портрет не лестный, но я обязана Вашему Превосходительству показать всю правду и выставить себя такою, какою сделали меня люди, обстоятельства и вечная борьба всей жизни моей, которая изощрила хитрость во мне как у краснокожего индейца. Редко не доводила я до желаемого результата какой бы то ни было предвзятой цели. Я перешла все искусы, играла, повторяю, роли во всех слоях общества. Посредством духов и других средств я могу узнать, что угодно, выведать от самого скрытного человека истину. До сей поры все это пропадало даром, и огромнейшие в правительственном и политическом отношении результаты, которые, примененные к практической выгоде державы, приносили бы немалую выгоду, — ограничивались микроскопической пользой одной мне. Цель моя — не корысть, но скорее протекция и помощь более нравственная, чем материальная. Хотя я имею мало средств к жизни и живу переводами и коммерческой корреспонденцией, но до сей поры отвергала постоянно все предложения, которые могли бы поставить меня хоть косвенно против интересов России. В 1867 г. агент Бейста предлагал мне разные блага за то, что я русская и племянница ненавистного им генерала Фадеева. Это было в Песте, я отвергла и подверглась сильнейшим неприятностям. В тот же год в Букаресте генерал Тюр, на службе Италии, но венгерец, тоже уговаривал меня, перед самым примирением Австрии с Венгрией, служить им. Я отказалась. В прошлом году в Константинополе Мустафа-паша, брат хедива египетского, предлагал мне большую сумму денег через секретаря своего Вилькинсона, и даже один раз сам, познакомившись со мной через гувернантку свою француженку, — чтобы я только вернулась в Египет и доставляла бы ему все сведения о проделках и замыслах брата его, вице-короля. Не зная хорошо, как смотрит на это дело Россия, боясь идти заявить об этом генералу Игнатьеву (посол России в Турции. — А. С.), я отклонила от себя это поручение, хотя могла превосходно выполнить его. В 1853 г., в Баден-Бадене, проигравшись в рулетку, я согласилась на просьбу одного неизвестного мне господина, русского, который следил за мной. Он мне предложил 2 тысячи франков, если я каким-нибудь средством успею добыть два немецких письма (содержание коих осталось мне неизвестным), спрятанных очень хитро поляком графом Квилецким, находящимся на службе прусского короля. Он был военным. Я была без денег, всякий русский имел симпатию мою, я не могла в то время вернуться в Россию и огорчалась этим ужасно. Я согласилась и через три дня с величайшими затруднениями и опасностью добыла эти письма. Тогда этот господин сказал мне, что лучше бы мне вернуться в Россию и что у меня довольно таланту, чтобы быть полезной родине. И что если когда-нибудь я решусь переменить образ жизни и заняться серьезно делом, то мне стоит только обратиться в III Отделение и оставить там свой адрес и имя. К сожалению, я тогда не воспользовалась этим предложением.

Все это вместе дает мне право думать, что я способна принести пользу России. Я одна на свете, хотя имею много родственников. Никто не знает, что я пишу это письмо.

Я совершенно независима и чувствую, что это — не простое хвастовство или иллюзия, если скажу, что не боюсь самых трудных и опасных поручений. Жизнь не представляет мне ничего радостного, ни хорошего. В моем характере любовь к борьбе, к интригам, быть может. Я упряма и пойду в огонь и воду для достижения цели. Себе самой я мало принесла пользы, пусть же принесу пользу хоть правительству родины моей. Я — женщина без предрассудков и если вижу пользу какого-нибудь дела, то смотрю только на светлую его сторону. Может быть, узнав об этом письме, родные в слепой гордости прокляли бы меня. Но они не узнают, да мне и все равно. Никогда, ничего не делали они для меня. Я должна служить им медиумом домашним так же, как их обществу. Простите меня, Ваше Превосходительство, если к деловому письму приплела ненужные домашние дрязги. Но это письмо — исповедь моя. Я не боюсь тайного исследования жизни моей. Что я ни делала дурного, в каких обстоятельствах жизни ни находилась, я всегда была верна России, верна интересам ее. В 16 лет я сделала один поступок против закона. Я уехала без пашпорта за границу из Поти в мужском платье. Но я бежала от старого ненавистного мужа, навязанного мне княгиней Воронцовой, а не от России. Но в 1860 году меня простили, и барон Бруно, лондонский посланник, дал мне пашпорт. Я имела много историй за границей за честь родины, во время Крымской войны я неоднократно имела ссоры, не знаю, как не убили меня, как не посадили в тюрьму. Повторяю, я люблю Россию и готова посвятить ее интересам всю оставшуюся жизнь. Открыв всю истину Вашему Превосходительству, покорнейше прошу принять все это к сведению и если понадобится, то испытать меня. Я живу пока в Одессе, у тетки моей, генеральши Витте, на Полицейской улице, дом Гааза, № 36. Имя мое Елена Петровна Блаватская. Если в продолжение месяца я не получу никаких сведений, то уеду во Францию, так как ищу себе место корреспондентки в какой-нибудь торговой конторе. Примите уверения, Ваше Превосходительство, в безграничном уважении и полной преданности всегда готовой к услугам Вашим Елены Блаватской[241].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.