3 июля 1944 года Юго-восточнее Минска. Поле, усеянное черепами

3 июля 1944 года

Юго-восточнее Минска. Поле, усеянное черепами

Освобождение столицы Белоруссии поручили не нам, а войскам 3-го Белорусского фронта. Лишь две бригады нашего корпуса приняли участие в освобождении южной окраины Минска.

Наша разведрота остановилась перед зеленым полем. Поначалу нам показалось, что она усыпана огромными белыми грибами. Подъехали ближе, и оказалось, что это не грибы, а человеческие черепа.

На наших самодеятельных картах, выданных нам Олегом Милюшевым 24 июня, справа от этого огромного поля значились две деревни: Малый Тростинец и, чуть ближе к Минску, Большой Тростинец. Слева был лес под названием Шишковка. Кроме тысяч черепов, мы увидели несколько огромных — длиной около пятидесяти шагов, шириной в пять шагов — рвов, заполненных трупами детишек, женщин и седовласых стариков. У одного из раскрытых рвов стояла огромная землеройная машина…

Глядя на это поле, усеянное человеческими черепами, на огромные рвы-могильники, я снова вспоминал «Апофеоз войны» Верещагина…

Танкисты и десантники нашей роты, уцелевшие в мясорубке у Бобруйска, сняв танкошлемы, каски и пилотки, долго стояли молча между тридцатьчетверками и полем, усеянным человеческими черепами. Вдруг из леса появилась странная троица: девушка в черном берете с красной лентой и немецким автоматом на груди. Рядом с ней — два низкорослых паренька, тоже в шапчонках с красными лентами и немецкими автоматами.

«Белорусские партизаны!» — произнес кто-то из наших бойцов с нотой иронии в голосе. Троица сначала шла к нам медленно, неуверенно, а затем, убедившись, наверное, что мы действительно свои, бегом. Они кинулись всех нас обнимать и целовать, как родных.

— Что здесь происходило? — спросил девушку-партизанку майор Жихарев.

То, что мы от нее и от двоих ее спутников услышали, вызвало у нас настоящий шок. Мне это показалось совершенно невероятным и невозможным в цивилизованном мире. Сначала все трое, засучив рукава, показали татуированные номера. И объяснили, что это — «удостоверения личности», выколотые в том концлагере смерти, который располагался справа от белых хатенок Малого Тростинца.

— А куда девался сам концлагерь? — спросили танкисты.

— А его фашисты разбомбили за два дня до вашего наступления на Минск! — перебивая друг друга, ответили парни.

А девушка добавила:

— …Чтобы скрыть зверства, которые они чинили здесь.

— А это все разве не доказательства? — спросил девушку Жихарев, указывая на поле, на землеройную машину и открытые могильники.

— Не успели закончить, — ответила она. — Хотели вырыть всех из могильников и сжечь трупы. В Шишковке можете увидеть крематории, бочки с жидкой смолой и две душегубки.

Только тогда я сообразил, что землеройная машина нужна была немцам, чтобы выкапывать, а не закапывать трупы.

— Сколько здесь могильников было? — спросил Иван Чуев.

— Штук тридцать, — ответила девушка.

— Бо-ольше, Алеся! — возразил паренек.

— Как вы попали в концлагерь? — спросил Жихарев у Алеси.

— Я сама минчанка, — сказала она. — До начала войны окончила первый курс Минского пединститута. Была на своем курсе комсоргом. В конце 42-го меня выдала сокурсница, эстонка. Ее отец был охранником в концлагере смерти.

— А они как? — спросил кто-то из танкистов, кивнув на парней.

— А они попали в облаву и тоже оказались в концлагере, — ответила девушка.

— Как же вы спаслись? — спросил Жихарев.

— Мы трое работали на строительстве крематория, — начала рассказывать Алеся.

Но ее нетерпеливо перебил один из ребят-партизан, тот, что был постарше:

— Нас охранял один вечно пьяный фриц. Он как-то раз сидя уснул, и я его огрел кирпичом по башке. Не знаю, может, убил.

— Схватили его автомат и драпанули в лес, — добавил второй.

— На другой день мы нашли партизан, — пояснила Алеся, — стали у них разведчиками.

— Молодцы! — произнес майор Жихарев. — Звать-то вас как?

— Меня Банась, — ответил тот, что постарше. — А его…

— А меня Карусь.

— Вы все трое белорусы. А кого в концлагере было больше? — спросил Жихарев.

На этот вопрос ответила Алеся:

— Больше всего было евреев. Их привозили в Тростинецкий лагерь со всей Европы, даже из Германии. Поезда с еврейскими семьями приходили в Минск два раза в неделю, рано утром. Все их вещи сразу же отбирали и выдавали расписки. А после этого — я сама это видела несколько раз — их запихивали в душегубки и везли из Минска в крематории Шишковки. В пути они задыхались. В лагере — до нашего побега — знающие люди говорили, что все душегубки ездили туда-сюда беспрерывно, круглосуточно. Кроме того, многих евреев, поляков, русских и белорусов везли сюда, на это поле между Малым Тростинцом и Шишковкой, и здесь расстреливали. Заполняли трупами могильники, засыпали их землей и поверху для утрамбовки пускали гусеничный трактор ЧТЗ. А еще из Европы привозили на расстрел и в душегубки людей из концлагеря Дахау….

Мне через четверть века довелось побывать не только в Бобруйске, но и здесь, в обоих Тростинцах. К тому времени из разных источников мне удалось узнать, что Тростинецкий лагерь смерти занимает по количеству умерщвленных жертв нацизма четвертое место в Европе после Освенцима (4 миллиона человек), Майданека (1 миллион 380 тысяч человек) и Треблинки (800 тысяч человек). В Тростинецком погибло 200 тысяч.

В том лесу, откуда к нам вышла троица партизан — Алеся, Банась и Карусь, — я прочел на белорусском языке и переписал себе в блокнот наказ-завещание потомкам:

Мы — тысячи ахвар,

што у полымя кастроу

фашысты кiнулi

на Трасцянецком полi!

Звяртаемся до вас,

Сясцер cвaix, братоу:

Змагайцеся за мiр

I, беражыце волю!

На другом гранитном постаменте я прочел надпись на русском языке: «Здесь захоронены советские граждане, замученные и сожженные немецко-фашистскими захватчиками. Люди, помните, передайте из поколения в поколение, что вся земля здесь пропитана нашими слезами и кровью. Пусть наше горе и мужество дадут вам силы и уверенность в борьбе за мир и счастье на земле!»