5 февраля 1944 года Паперня, Украина Военные будни и воспоминания о мирной жизни
5 февраля 1944 года
Паперня, Украина
Военные будни и воспоминания о мирной жизни
…Все мы боимся смерти. Если на фронте кто-то скажет вам, что он не боится быть убитым, знайте: он либо лжет, либо дурак. На фронте любой войны подлинной хозяйкой положения является госпожа Смерть. Она главный распорядитель…
Оксана и ее санитар-помощник, рядовой Васильев, довольно быстро привели в полный порядок медпункт для нашей танковой разведроты. Они его разместили в единственной уцелевшей хате, которую отступавшие фашисты просто не успели сжечь. Оксана и рядовой Васильев капитально ее отремонтировали. Они очистили ее от грязи, оставленной фашистами, восстановили глиняный пол, побелили стены и перекрыли крышу свежей соломой. Васильев в соседней Александровке где-то нашел стекло, его тщательно вымыли и вставили в оба окна хаты. Васильев был довольно шустрым парнем. В очищенную и отремонтированную хату занесли все предметы санитарного и медицинского назначения. Тот же самый Васильев сумел где-то найти неизвестно кем брошенную в роще дезкамеру, привез ее во двор, подремонтировал и привел в рабочее состояние.
Когда все было готово для приема пациентов, наш командир роты майор Жихарев построил весь личный состав и перед строем объявил благодарность гвардии лейтенанту медицинской службы Оксане, а также ее помощнику рядовому Васильеву за то, что они сумели быстро превратить наполовину раскуроченную хату в образцовый медицинский пункт.
— Гвардии лейтенант оказалась не только храброй сестрой милосердия, которая под Сталинградом и во время Курской битвы вынесла более сотни тяжелораненых солдат и офицеров, — торжественно говорил Жихарев, — но и отличным организатором. Он вместе со своим помощником, рядовым Васильевым, подарила нам чистый, уютный образцово-показательный медицинский пункт первой помощи. По поручению командования нашей танковой бригады и от себя лично объявляю вам обоим — нашим медицинским героям — благодарность!
Однажды утром из леса явились селяне и вместе с ними хозяйка хаты, ставшей теперь медпунктом. Хозяйка была удивлена и при этом рада, что ее хата не только уцелела, но и преобразилась: отремонтированные крыша и пол, вставленные окна, идеальная чистота и порядок… Хозяйку звали Ульяной. Ей было около пятидесяти лет, но из-за того, что ей довелось пережить, она выглядела старше. Муж умер еще до войны. Во время оккупации фашисты угнали ее детей — 15-летнего сына и 17-летнюю дочь — вместе с другими подростками на железнодорожную станцию в Гомель, завели в скотовозные вагоны и угнали в германское рабство. От хат многих из соседей Ульяны остались лишь дымоходы и печки. Людям пришлось для жилья вырыть себе землянки…
Землянки на войне — очень важная составляющая быта. Интересно то, что личный состав нашей роты жил тогда в 2–3 километрах от села в землянках, хорошо оборудованных и обложенных деревом. Они достались нам от немцев. Надо сказать, что все свои землянки от Курска и до Днестра немцы оборудовали основательно. В них они иногда устраивали двухъярусные нары, чего я никогда не встречал в наших землянках.
От прежнего состава роты нас осталась лишь четверть после боев на отрезке от Понырей до Паперни. Из офицерского состава в строю — лишь майор Жихарев, старлей Милюшев и четыре младших лейтенанта. Мы ждали пополнения и личным составом, и новыми танками Т-34–85, несколькими американскими самоходными 76-мм орудиями, а также тремя американскими бронетранспортерами.
В ожидании подкрепления мы приступили к изучению технических данных нового танка Т-34–85. А еще обсуждали все плюсы и минусы каждого действия нашей танковой роты разведки во время Курской битвы. Руководил этими занятиями майор Жихарев — опытный танкист, участник войны с первого ее дня. В самом начале этих занятий он дал, на мой взгляд, довольно четкое объяснение, почему мы в Курской битве понесли такие серьезные потери.
— В 1941 и 1942 годах, — рассказывал командир роты, — наши танки Т-34 имели ряд преимуществ по сравнению с немецкими танками: в скорости, прочности и маневренности. Их толстая, наклонно расположенная броня в нормальном диапазоне боя могла отбросить бронебойные снаряды всех немецких противотанковых орудий, за исключением 88-миллиметровых зенитных орудий… Однако в 1941 году многие тридцатьчетверки выходили из строя из-за механических поломок в трансмиссии и в коробке передач. Почти половина из потерянных машин связана с поломками, а не с артогнем противника… Механические поломки требовали устранения на заводах-производителях. В машинах, поступавших к нам с заводов, проблема с трансмиссиями и коробками передач была в основном решена. Тридцатьчетверкам прибавили скорость, и они стали способны двигаться по более глубокому снегу и по грязи, где танки противника застревали.
Майор Жихарев посмотрел в мою сторону.
— Вы, младший лейтенант, — обратился ко мне майор, — 12 июля в районе станции Поныри встретились в бою с немецкой «Пантерой» и смогли ее подбить и сжечь. Какие изменения по сравнению с нашей тридцатьчетверкой вы смогли заметить, осматривая подбитую немецкую машину?
Его обращение ко мне было для меня неожиданным. Я вынул из нагрудного кармана гимнастерки небольшой блокнот, нашел страницу, помеченную 12 июля, и начал докладывать:
— В своем блокноте я сделал рисунок подбитой и сожженной «Пантеры», которая внешне напоминает Т-34. «Пантера» могла подбить мою тридцатьчетверку на расстоянии 1000 или даже 1500 метров. А мне удалось подбить и сжечь «Пантеру» лишь с фланга и расстояния чуть более 300 метров…
…В тот день, чтобы добраться до станции Поныри, нужно было продраться сквозь плотную стену огня и черного дыма. Механик-водитель Орлов уткнул машину в какую-то полуразрушенную станционную постройку и крикнул мне:
— Ни черта не вижу! Дым! Глаза ест!
— Стой на месте! — приказал я Орлову и вылез из танка, чтобы посмотреть на эту постройку.
Вижу: впереди, на расстоянии примерно полукилометра в нашу сторону мчится вроде бы тридцатьчетверка. Присмотрелся — цвет не тот и ствол пушки слишком длинный. «Пантера»! Я ее вижу, а она меня за постройкой, скорее всего, нет. Быстро забираюсь в танк и командую Орлову:
— Сдай на три — пять метров назад и чуть левее! — И тут же заряжающему Филиппову: — Бронебойный!
На расстоянии чуть более 300 метров правым бортом к нам появляется «Пантера». Даю залп бронебойным по гусенице. «Пантера» юзом ползет влево. Кричу Филиппову:
— Еще бронебойные!
После второго бронебойного, угодившего осколками, отлетевшими от башни, в трансмиссию, «Пантера» задымилась.
Я — Филиппову:
— Осколочный!
Осколочный попадает в раскрывшийся люк. Вражеский танк горит вместе с экипажем. Только тогда нам удалось рассмотреть, что за строение нас прикрыло: это были остатки водонапорной башни.
— …Вот и все, товарищ майор. «Пантере» пришел капут, — закончил я свой рассказ-доклад о том бое.
— Что вы увидели внутри танка? — спросил Жихарев.
Я понял, что его вопрос был на засыпку. Ответил так:
— Как же я мог заглянуть внутрь, если «Пантера» горела? Не мог же я ждать, пока она перестанет гореть и остынет… Бой ведь еще продолжался.
— Хорошо, младший лейтенант, спасибо! — сказал майор Жихарев и добавил: — Кстати, я видел ваши рисунки в блокноте, когда вы еще были без сознания в госпитале. Они мне понравились. Попрошу вас нарисовать нам для занятий на больших листах фанеры все то немецкое вооружение и танки, которые я видел в вашем блокноте. Кроме того, на отдельном листе фанеры понадобятся рисунки и технические данные старых Т-34–76 и технические данные, касающиеся тех новых машин Т-34–85, которые мы скоро получим с Урала.
Все свободное от моих служебных обязанностей время я проводил в медпункте у Оксаны. За первые три месяца нового 1944 года она узнала все до малейших подробностей обо мне, а я — о ней. Она много рассказывала о родителях. В годы своего отрочества пережили страшное время голода на Полтавщине во время Гражданской войны. Затем — студенческие годы, женитьба в Харькове, совместное распределение в Сталинград, где отец Оксаны строил тракторный завод, а мама преподавала английский язык в средней школе.
20 мая 1941 года, за месяц и два дня до начала Великой Отечественной войны, Оксана закончила восьмой класс средней школы, была принята в комсомол и собиралась провести летние каникулы на Волге, работая пионервожатой в детском лагере для младшеклассников. Но начавшаяся война сломала все планы.
Отца призвали в армию, старшего брата Оксаны — Василия — зачислили курсантом в бронетанковое училище. Как рассказала мне Оксана, в сентябре 1941 года в сталинградской газете появилось объявление о том, что для девушек, достигших 16-летнего возраста, при медицинском училище открываются курсы ускоренной подготовки медсестер для работы в военных эвакогоспиталях. И три подруги, закончившие восьмой класс средней школы круглыми отличницами: Оксана — украинка, Мария — русская и Раиса — еврейка, решили поступить на эти курсы, хотя им исполнилось лишь по четырнадцать лет. Приемной комиссии на курсах они, три рослые девушки, сказали, что им по шестнадцать, а их метрики и аттестаты утеряны во время бомбежки. Сказали, что мечтают стать «ускоренными» медицинскими сестрами в эвакогоспиталях. Если бы время было не военное, вряд ли их приняли бы без документов.
— А мамам вы сказали о своем решении? — спросил я Оксану.
— Сказали. И наши мамы поначалу грозились пойти на курсы и сказать, что нам нет еще пятнадцати лет. Но Раиса, Мария и я объявили: «Если пойдете туда, мы просто сбежим из дома на фронт и будем без всяких курсов вытаскивать тяжелораненых с поля боя». Мы ведь это в школе проходили.
— И что же мамы?
— Мамы решили: лучше уж курсы, чем побег из дома на фронт. Возможно, надеялись, что через год войне придет конец и их доченьки вернутся в школу, сядут за парты… Мы с детства дружили: вместе ходили в детсад, вместе поступили в школу, вместе читали книги, ходили в кино, на школьные вечера танцев. Любили одних и тех же героев.
— Василия Ивановича Чапаева?
— Нет. Он для мальчишек. А ты «Музыкальную историю» смотрел?
— Смотрел. Значит, Лемешев был вашим героем?
— Да, мы были, можно сказать, «лемешистками». Да у нас полкласса девчонок такими были. А другая половина — «козлитянками» были, то есть любительницами Козловского. И Лемешев, и Козловский пели арию Ленского в опере «Евгений Онегин»… А тебе, Николасик, в «Музыкальной истории», наверное, понравилась Федорова?
— Угадала! Хотя ей, Федоровой, далеко до Дины Дурбин. — Я не смог устоять, чтобы не перевести разговор на свою любимую актрису. — Знаешь, что в Дину Дурбин после фильма «Сестра его дворецкого» влюбились четверо глав государств? Так было написано в одном из голливудских журналов, мой старший брат Майк получал их из Америки.
— Кто же? — спросила Оксана.
— Черчиль — раз; Рузвельт — два; Чан Кайши — три и товарищ Сталин — четыре.
— И ты, Николасик, — пять!
— О да! — ответил я и добавил: — В своих мечтах и во сне. Но мне очень повезло, Принцесса! В жизни я встретил реальную Дину Дурбин, которая краше знаменитой американской кинозвезды.
— Да? — шутливо возмутилась Оксана. — А как ее зовут? Где она живет? У тебя с ней переписка?
— Как ее зовут, ты прекрасно знаешь, Принцесса моя дорогая. Живет она рядом со мной. Переписка нам не нужна: мы с ней общаемся живьем!
Оксана улыбнулась. Нам было хорошо вдвоем…
Оксана продолжила свой рассказ:
— В августе 42-го года нас направили в Саратовский эвакогоспиталь. А после того, как в налете на Сталинград погибло более сорока тысяч военных и гражданских, мы вернулись в Сталинград. Нас направили служить медсестрами в 62-ю армию генерала Чуйкова.
— Всех троих?
— Да, Раису, Машу и меня.
— Наверное, тяжело было среди одних мужчин?
— Знаешь, был такой случай… Мы стояли на левом берегу Волги. Начштаба одного из батальонов в полку оказался наш бывший учитель физкультуры Гришка. Он бегал за каждой юбкой. Этот Гришка в чине капитана вызвал меня к себе в штаб. Он очень обрадовался моему приходу. Я-то думала, что он меня вызывает по делу. А он… он уже подвыпил, усаживает меня рядом с собой, достает из стола начатую бутылку водки и заявляет: мол, у него день рождения и он хочет его провести со мной. Наливает стакан водки себе и стакан мне. Я из вежливости его поздравила, пригубила стакан, поставила на стол, встала и собралась уходить. Он тоже вскочил на ноги, схватил меня и полез целоваться. У меня от этой наглости закружилась голова, и я, не помня себя от возмущения, откусила ему часть верхней губы. Он залился кровью, испачкался и меня испачкал. Я растерялась, перепугалась и, не помня себя, выскочила. Примчалась в комнату, где мы жили втроем с Машей и Раей. Они видят — я вся в крови, перепугались. Стали спрашивать, что произошло. У меня нервы сдали, я на них накричала: «Вместо того чтобы задавать мне вопросы, хватайте бинты и бегите перевязывать раненого Гришку!» Они убежали. А я бросилась в чем была на койку и разрыдалась. Рыдала, пока не вернулись мои девчонки. Гришку отвезли в медсанбат… Оперировали. У него нарушилась речь, и он стал нестроевым.
— И что потом? — спросил я.
— Потом? — усмехнулась Оксана. — Потом мужики стали нас обходить другой дорогой. О нас троих стали говорить: «Это те, что губы откусывают!»
Вскоре мы вместе с частями 62-й армии переправились на правый берег, где уже шли бои за Сталинград. Таскали из-под огня тяжелораненых. Там уж к нам никто не приставал. Не до того было!
— А что стало с вашей троицей? — спросил я.
Лицо у моей Оксаны помрачнело.
— 7 ноября 1942 года, в годовщину Октябрьской революции, нашей Раечке исполнилось полных пятнадцать лет. По случаю праздника нам выдали по сто грамм водки. Хозяйственники, правда, водку эту разбавляли, но все равно она была крепкой. Выпили за здоровье Раечки и втроем тихонечко спели нашу любимую…
Синенький, скромный платочек
Падал с опущенных плеч.
Ты говорила, что не забудешь
Милых и радостных встреч…
А на другой день — 8 ноября — Рая вытаскивала из-под огня тяжелораненого офицера. Ей оставалось не более метра до траншеи, как вдруг их обоих накрыло артиллерийским снарядом… Останки Раечки мы завернули в плащ-палатку и спустились к берегу Волги… Вырыли неглубокую могилку… Закрыли ее изуродованное взрывом лицо синим платочком — у нас троих вроде талисмана были такие…
Оксана умолкла. Слезы катились по ее щекам, она их не вытирала.
— …А что с Марией? — спросил я.
— От нее на Тракторном вообще ничего не осталось. Разнесло тяжелой авиабомбой. Мне только показали огромную воронку…
Я слушал печальные воспоминания моей любимой и снова и снова думал о том, что все на войне боятся смерти — хозяйки всего и вся! Если кто-то, включая настоящих героев, скажут, что они не боятся смерти, не верьте им.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.