ВОИНЫ

ВОИНЫ

Я лишь совсем недавно, уже после выхода из тюрьмы, освободился от магии военных, от того очарования, которое они на меня оказывали. А они оказывали, и сильнейшее.

Объяснение этому протянувшемуся сквозь мою жизнь очарованию — совсем простое. Я метил сам стать большим военачальником, да вот пока не получилось, и, судя по моим годам, у меня уже совсем немного шансов на военные победы и подвиги. Как говорят, «не судилось». Ну что ж, может, в следующем рождении.

Также следует принять во внимание, что отец мне достался военный, он был офицером Советской армии, мелким карапузом помню себя шмыгающим среди солдат. Вообще меня овевали военные ветра еще многие годы после рождения. В войну меня лично бомбили на улицах предместья Нижнего Новгорода — Сормово, меня задвигали отец с матерью в снарядном ящике под стол, усиленный моим отцом несколькими слоями досок, так что я участник войны — на самом деле. Чего удивляться, что человек в военной форме мной воспринимается как родственник?

Война кончилась, и мы с матерью стали путешествовать вместе с отцом моим, лейтенантом Савенко, по военным городкам в Донбассе. Вот сейчас в Луганске сформирована армия ополченцев Луганской народной республики, так я там мелким ребенком с отцом вместе служил. Мое служение заключалось в том, что я вдохновлял отца по месту его службы. Кабинет отца был перегорожен ситцевой занавеской, в большей части кабинета отец вершил свои военные дела, а за занавеской сидели и лежали мы, иждивенцы: моя молодая мать и я. Тогда Луганск назывался Ворошиловград. Помимо Ворошиловграда, семья наша служила в Каменске (видимо, современный Каменск-Шахтинский), в Миллерово, пока мы не осели в Харькове, на улице Красноармейской. Там три этажа занимал штаб дивизии, а один этаж семьи офицеров — иждивенцы.

Столь долгая присказка была мне необходима, чтобы вспомнить нескольких российских военачальников, известных в моей стране боевых генералов. И заодно объяснить то безоговорочное доверие, которое я к ним испытывал и испытываю. В отличие от литераторов, этих я никогда не приветствовал и никогда им не доверял.

Очарование со временем исчезло, уж очень генералы оказались зависимыми от политической власти, но доверие и уважение к людям, ведущим армии в столкновение с армиями противника, под дождь из свинца и осколков, осталось.

Военноначальники — как правило, люди грубые, хотя встречаются среди них и играющие на скрипке (кажется, маршал Тухачевский играл на скрипке), юные солдаты, которыми военноначальники предводительствуют, еще более грубые молодые мужики, обросшие синими щетинами по лицам, с корявыми пальцами-лапами. Они рассыпаны группами по разрушенным ландшафтам, где вкопались в землю и живут в земле и пыли. Но я испытываю несказанное вдохновение и подъем сил, когда вижу отряд солдат на марше. Или фронт в наступлении.

Ну так вспомним их…

Корова генерала

Был, скорее всего, 1992 год, потому что с человеком, который отвел меня к генералу Варенникову, с пресс-секретарем Жириновского, я познакомился в 1992 году, в феврале. А уже в январе 1993 года наши отношения с Андреем Архиповым были прекращены за отсутствием необходимости в наших отношениях.

Причину, по которой Архипов привел меня к генералу я, ей-богу, не помню. Что-то мы от генерала армии хотели, а вот что, я запамятовал. Возможно, в своей наглости (и моей, и Андрея Архипова) мы собирались убедить генерала стать членом Национал-радикальной партии? А мы как раз замыслили создать эту партию, и таки создали 22 ноября 1992 года. Или уже создали ко времени визита? Судьба у партии оказалась неудачной. Это была первая моя политическая партия, первый блин получился комом.

Мы бежали по улице Сивцев Вражек, Архипов впереди. Он психопат по натуре своей, потому он несся, как поезд «Сапсан». По-моему, уже выпал снег, и мы вынуждены были считаться с грязными сугробами вдоль улицы, то перепрыгивать через них на тротуар, то в противоположном направлении — прыгать с тротуара на проезжую часть. Нас окатывали грязным снегом автомобили. Время от времени Архипов оборачивался, буклированное серое пальтишко застегнуто в талии, дурацкая шапка, знаете, когда ее задняя часть опущена и уши завязаны на затылке. Мне тогда все нравилось в России. Архипов был тогда похож на Рудольфа Гесса, и мне это тоже нравилось. Несколько дней тому назад (я имею в виду сейчас, в году 2014-м) Архипов, случайно встреченный мной в ЦДХ, сообщил мне, что он якут и сторонник якутской независимости, а тогда он был, с квадратной челюстью, вылитый молодой Рудольф Гесс, еще свежий, до тюрьмы Шпандау. В вестибюле дома на Сивцевом Вражке сидел консьерж, поскольку Варенников жил в элитном доме для высокопоставленных военных.

Консьержу его пиджак никак не подходил — консьержа выпирало из пиджака. Я предполагаю, что консьержем подрабатывал отставной майор. Под пиджаком он донашивал старого фасона военную хаки-рубашку с карманами, такая была у моего отца. Стол у него был накрыт красной скатертью, а поверх скатерти лежало стекло, что позволяло держать под стеклом целый набор бумаг и записочек, нужных консьержу. Он едва взглянул на нас.

— Мы к Валентину Варенникову, к генералу, — бросил Архипов на бегу.

— Его нет, — невозмутимо сообщил консьерж.

— Мы с ним договорились, — сообщил Рудольф Гесс.

— Ушел с утра и не возвращался. Супруга, та дома.

— Позвоните.

— Кого заявить?

— Майор Архипов.

— Нина Тихоновна, к вам майор Архипов, — объявил консьерж в трубку. И бросил нам: — Подымайтесь!

Архипов быстрым шагом рванул от лифта к лестнице.

— Ты чего, майор что ли? — Мы уже стояли перед дверью на втором этаже.

Он не успел мне ответить. Дверь рядом с той, у которой мы стояли, открылась. Высокая блондинка средних лет воскликнула: «Здравствуй, Андрюша! Проходите, ребята!» И мы попали в квартиру.

По-моему, там было шесть комнат. Видимо, для генерала армии соединили две трехкомнатные. За женщиной мы прошли в гостиную. Длинную, вдоль фасада здания. На двух из четырех окон были опущены жалюзи. В два оставшиеся зиял Сивцев Вражек и грязный снег.

— Валентин спит, — сказала женщина, — сейчас разбужу.

В гостиной стало ясно, что она седая, а блондинкой мне она привиделась в желтом свете на лестничной клетке. Седая женщина вышла в дальнюю дверь.

— Жена, — шепотом сказал Архипов. — В Афгане с ним была. Оттуда привез. Он, знаешь, Эдуард, — даже корову с собой в Афган самолетом пригнал. Молоко — его слабость.

Из двери, за которой скрылась жена, вышел высокий худой мужчина в коротком жестком халатике мягкого бежевого цвета, обшитом по манжетам и лацканам витым шнуром такого же цвета. Под халатиком была рубашка с галстуком.

— Валентин Иванович, вот познакомьтесь — великий русский писатель Эдуард Лимонов.

— Андрей, ну не надо, — взмолился я.

— Скромничает…

Затем мы предложили генералу армии стать членом Национал-радикальной партии. Как он нас не послал и почему он нас не послал — двух наглецов, до сих пор не понимаю. А он не только не послал, но обещал подумать над нашим предложением.

Раздумывая сейчас над тем, почему он снисходил до нас, прихожу к выводу, что ему льстило внимание молодых людей. Архипову тогда было лет тридцать, мне — больше, но я долго выглядел молодым. Магия молодости.

Постепенно, со временем, выступили детали биографии генерала армии. Он, оказывается, успел поучаствовать в Великой Отечественной войне в чине капитана, а в конце своей военной карьеры был командующим советскими войсками в Афганистане. В 1991-м он был среди членов ГКЧП. Он единственный, кто не согласился на амнистию, гордый седой военачальник, строгий, как английский фельдмаршал. Он прошел через суд и был оправдан. В 1993 году был избран в Государственную Думу от фракции КПРФ.

В 1996–1997 годах мне довольно часто приходилось бывать в здании Государственной Думы на Охотном ряду. Первое время меня привлекала туда идея. Я ходил в Комитет по геополитике, его возглавлял от фракции ЛДПР депутат Алексей Митрофанов, а с ним меня когда-то свел вездесущий Архипов. В Комитете по геополитике мы занимались тем, что формулировали статус русского народа с тем, чтобы включить его затем в Конституцию. Я потратил на обсуждение статуса чуть ли не полгода, аккуратно являясь на все заседания. Формулировкой статуса вместе со мной занималось еще человек двадцать истовых подвижников, а еще чудиков и фриков. Многие из них уже умерли. А статус русского народа так и не определен. А ведь мы так старались.

Мы добились даже двух публичных слушаний по этому поводу. Одно состоялось в зале заседаний Государственной Думы, есть фотография, где я стою на трибуне под двуглавым орлом на стене, красивый, еще не седой нисколько, и произношу речь. Второе заседание состоялось в Парламентском центре, был такой центр на Цветном бульваре.

Но вернусь к Варенникову. Я долгое время держал его за бравого несгибаемого, английского стиля такого себе русского фельдмаршала (Архипов, вспоминая мой первый визит к Варенникову, поправил меня, когда я назвал одеяние, в котором перед нами предстал тогда Варенников, «халатиком»: «Это же удлиненный смокинг, Эдуард!»). Однако, как-то спустившись в столовую Госдумы, я обнаружил там весело беседующих за одним столиком генерала армии Варенникова и… ненавистного мне вивисектора Егора Гайдара. Перед Варенниковым стоял стакан молока.

Нашу формулировку статуса русского народа зарубил Совет Думы, не допустив нас до пленарного заседания. Я чуть не заболел тогда. Но зато навсегда излечился от болезни парламентаризма. Некоторое время я еще походил в Госдуму, пользуясь временным пропуском, но исключительно потому, что нашел себе там манерную девочку с голубыми волосами, отец-дантист устроил ее валять дурака во фракции ЛДПР. Я ходил с ней в столовую пить там шампанское. Девочку звали Наташа.

Прошли годы. В мае 2009-го Варенников умер и его гроб был выставлен для прощания в клубе рядом с российским Пентагоном — грандиозным Домом Советской армии.

Я услышал про «прощание с телом генерала армии, депутата, бывшего главнокомандующего Советскими войсками в Афганистане» и пошел. У меня было к нему двойственное чувство. Как к вельможе, с коровой в военном самолете летящем в Афганистан, а потом эта картинка, натюрморт, можно сказать, со стаканом молока и с Егором Гайдаром, — это раз. И вторая картинка — молодой капитан ВОВ поднимает с пистолетом людей в атаку. И уже седовласый man, суровый англоман в сухом кителе, отказывающийся от амнистии. Это два.

Было душно. Собиралась гроза. Через всю обширную площадку перед клубом армии тянулась густая очередь из военных, с вкраплениями штатских. В сопровождении моих товарищей («Электроник» неприлично пришел в шортах, и я приказал отправить его домой) я скромно стал после группы курсантов. Очередь двигалась медленно.

Однако вскоре меня высмотрел один из офицеров-распорядителей с траурной повязкой и подскочил: «Для гостей вашего ранга нет необходимости стоять в очереди».

— Я как все, — начал было я.

— Следуйте за мной, Эдуард Вениаминович, право же, так лучше, — мягко сказал офицер. Пришлось идти. По пути со мной поздоровался… большой чин. Он стоял на солнцепеке и кого-то поджидал. С одинокими, но внушительными звездами на погонах.

«С вами маршал поздоровался, вы заметили?» — прошептал Михаил.

«Маршал? Я думал, генерал. Большая звезда».

«Очень большая, маршал. Вы с ним знакомы?»

«Понятия не имею, кто это».

За офицером мы поднялись в зал. На самом деле нас уже была целая группа, человек с полсотни. В зале звучала приглушенная траурная музыка, гроб был подсвечен, поставлен углом к полу, так что изголовье оказалось приподнятым. Варенников лежал лишь чуть более бледный, чем при жизни.

«Научились хоронить достойно, — прошептал Михаил у моего уха. — В девяностые так не умели».

Пахло сырой хвоей. Постоянно вносили венки. Кто-то кашлял. Никто не плакал. Человек умер в 86 лет, чего ж тут плакать.

«А я — его жена…»

Рохлина я впервые увидел по ящику телевизора, на экране теле-. Началась война в Чечне. Наши танковые неуклюжие колонны вошли в Грозный и оказались в ловушке. Сухие крошки чечены, лишенные артиллерии и авиации, вмиг изобрели войну по-чеченски.

Основой их тактики послужили виртуозно используемые гранатометы. Больше всего им нравились РПГ-7 со сменными к ним выстрелами.

Что они делали?

Они в узких улочках Грозного элементарно подбивали передний и задний танки, раскрошив их гусеницы из гранатометов, а затем, измываясь, уничтожали остальные машины, которые в открытом поле наводили ужас, а в городе были беспомощны как овечки.

Чеченцы послали на фиг все военно-академические премудрости, они не изучали ни опыт битвы при Каннах, ни прорыв немецких танков через Арденны в обход линии Мажино.

Чеченцы инстинктивно создали «пятерки». Каждой был придан как минимум один гранатомет (а лучше — два), в состав пятерок входили еще: пулеметчик со своим «красавчиком» (так называли пулемет в Чечне) и несколько автоматчиков.

Пятерки располагались вдоль улицы, по которой двигались, фырча, разогретые русские стальные машины. Гранатометчик из полуподвального или с первого этажа бил по гусеницам, останавливая танк. Пулеметчик бил со второго, сверху по бензобаку. Танк загорался. Когда открывалась крышка башни, вылезающих из пожара танкистов убивали автоматчики. Если танк не загорался, чеченец с гранатометом перемещался на второй этаж и прицельным выстрелом сшибал башню танка к чертовой матери. Это не так сложно, башня часто валяется рядом или отброшенная от тела танка, вы обращаете внимание на это сейчас, когда смотрите новости с войны на Донбассе.

Несметное количество русских танков уничтожили таким образом в Грозном перед Новым 1994 годом бравые чеченцы. Вина за разгром лежит на российском генералитете, на Генеральном штабе армии, на штабе сухопутных войск, на штабных, обученных, как обезьяны, воевать в стиле Второй мировой войны, которая черт знает когда закончилась. Штабные всегда воюют прошлую войну, а за их ошибки платят солдатики своей кровью.

Лев Рохлин — один из немногих генералов, кто сумел организовать оборону. Может быть, потому, что за плечами у него были уже две азиатские войны: Афганистан, где он был дважды ранен в 1982–1984 годах, и участие в Нагорном Карабахе.

Широкая публика увидела его только в Чечне в телерепортаже. Он, усталый и бравый, невыспавшийся, в пыльном зале дворца Дудаева под раскаты орудийного грохота, в каске, по рации управлял боем. Входили нарочные и адъютанты.

Он в те дни моментально стал героем. Поразило его какое-то невоенное, но домашнее скорее, лицо. И его еврейская фамилия. Для нас было привычным существование бравых еврейских генералов, но в Израиле, Моше Даян какой-нибудь. А тут русский еврей-генерал. Впрочем, мама его русская, Гончарова.

Он был тогда командиром 8-го гвардейского корпуса, хотя и недолго, с 1 декабря 1994 года до февраля 1995-го. Его корпус в те дни тотального поражения сумел отвоевать несколько районов чеченской столицы, Грозного, взяли президентский дворец. Впрочем, отдельные победы Рохлина не спасли Россию, как мы знаем. За участие в Чеченской кампании был представлен к высшему почетному званию Героя России, но отказался принять: «Не имею морального права получать эту награду за боевые действия на территории своей же страны».

Политическую жизнь начал в декабре 1995 года. Был избран депутатом Государственной Думы 2-го созыва по федеральному списку движения «Наш дом — Россия».

Два года генерал, видимо, пытался изменить судьбу страны из парламента. И, вероятнее всего, к сентябрю 1997 года понял о российском парламенте все.

В сентябре 1997 года Рохлин создал «Движение в поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки», сокращенно ДПА. Название скорее неудачное, не звучащее, тусклое, хотя и точное. Зато его возглавили вместе с Рохлиным все российские военные звезды: бывший министр обороны Родионов, Ачалов — бывший командующий ВДВ (и кратковременно осенью 1993 года — министр обороны в путчистском правительстве Руцкого) и даже экс-глава советского КГБ Крючков.

И года не прошло, только десять месяцев со времени запуска «Движения в поддержку армии», когда в ночь со 2-го на 3 июля 1998 года Рохлин был найден застреленным.

По официальной версии, генерала застрелила из его же наградного пистолета его жена Тамара якобы во время семейной ссоры. Убийство произошло на даче генерала в деревне Клоково Наро-Фоминского района Московской области.

Тамару Рохлину дважды судили. По последнему приговору она получила четыре года условно. До этого приговора она провела четыре года в следственном изоляторе. Натерпелась она, настрадалась.

Суть обвинения в убийстве такова. Допрошенная сразу после убийства Тамара Рохлина дала показания, что убила она, однако впоследствии стала утверждать, что генерала убили три человека в масках, находившиеся в доме, что ее заставили взять вину на себя, угрожая смертью близких. (У Рохлиных — дочь Елена и больной неизлечимой болезнью сын.)

Я вспоминаю, как генерал познакомился со мной. Это было мероприятие газеты «Завтра». Не то юбилей газеты, не то день рождения главного редактора Проханова. Был приглашен и я. Я пришел с Лизой Блезе, я с ней в ту пору жил. Поскольку я не был самым другом Проханова, то он сидел с главными друзьями: с Зюгановым, главредом «Советской России» Чикиным, с генералами и адмиралами за главным столом. А меня посадили где-то у входа, по-моему, мы сидели с Дугиным, ну и со мной была, как я уже отметил, Лиза Блезе. Сидели мы за колонной, и помню, что было плохо видно и слышно основной стол.

Как все прохановские мероприятия, то мероприятие было насыщено речами, пением у микрофона, славословиями в честь юбиляра. Помню, что я несколько раз оправдывался перед Лизкой, девочкой другой эпохи, за помпезный советский стиль происходящего. Честно говоря, я всегда считал прохановские юбилеи невыносимо византийскими. Захваливание юбиляра (эпитеты «великий» или «гениальный» никого обычно не смущали). Добавив к византийскому советскому стилю еще стиль студенческой вечеринки, где все время чего-то не хватает, то водки, то вторых блюд, — получаем прохановское застолье.

Меня тоже пригласили к микрофону, к большому столу. Я что-то сказал дружественное и в меру едкое. За большим столом со мной и познакомился генерал Рохлин. Сам протянул руку. Сказал, что с удовольствием читает мои статьи и разделяет взгляды. Я бы поговорил с генералом, он меня интересовал. Однако за столом у колонны у меня осталась Лиза.

Я стал протискиваться к столу с Лизой. Протиснулся. Лизка пила вино, кто-то выловил для нее бутылку в хаосе мероприятия.

Мимо нас следовало неизбежно пройти, если идешь к выходу. Через некоторое время появился Рохлин в шинели и папахе. Протянул мне руку. «Было интересно познакомиться. Вы такой молодой, я думал, вы много старше, судя по вашим статьям. Приходите ко мне в Думу».

Я подумал, что девушки любят знакомиться с генералами. И сказал: «Генерал, хочу вас познакомить с Лизой, — и неожиданно для себя сказал: — Это моя жена».

Лизка привстала, покраснев, и подала свою холодную ручку генералу (они у нее всегда были холодными). «Очень приятно, Лиза!»

В этот момент из-за колонны вывернулась (показалось) черноволосая цыганка и сказала: «А я его жена», — чуть прильнув при этом к генералу.

Сказано это было с вызовом. Женщина предъявляла свои права на генерала, хотя в той ситуации в этом не было необходимости. Мы познакомились. Затем они протиснулись к выходу, генерал и его цыганка.

По пути домой мы пообсуждали с Лизой жену генерала. В те годы было модно словечко «крутая», и я сказал Лизке, что жена у Рохлина крутая.

Энергия, с которой цыганка произнесла: «А я его жена!», заставляла думать, что у «цыганки» сильный характер. А в «цыганки» я ее безошибочно определил (даже если она и не цыганка), поскольку знал Галину Вишневскую, та действительно была цыганских кровей, вся порывистая, гордая и страстная. Я увидел их близость.

Летом 1997 года активисты НБП в Георгиевске Ставропольского края предложили мне стать кандидатом в депутаты Государственной Думы от Георгиевского избирательного округа. В Георгиевском скончался депутат, в таком случае назначаются довыборы.

Мне посоветовали сходить к депутату Говорухину, поскольку он был кандидатом от соседнего Минводовского округа. Еще мне посоветовали сходить к депутату Льву Рохлину, генералу, председателю Комитета Госдумы по обороне. В Георгиевском округе, поскольку он граничит и с Чечней, и с нашим Дагестаном, стоит большое количество воинских частей, а солдаты — тоже избиратели. Но чтобы выступить перед солдатами, требуется разрешение командиров. Лев Яковлевич, как боевой генерал, пользуется огромным авторитетом у командного состава Российской армии. Если он согласится вам помочь, сделать несколько телефонных звонков командирам частей, расквартированных в Георгиевске, а те, в свою очередь, рекомендуют солдатам обратить внимание на вашу кандидатуру, вы сможете выиграть выборы.

Генерал согласился со мной встретиться. Скорее всего, это был июнь 1997-го. Я некоторое время ждал его в приемной председателя Комитета, беседовал с секретарем. Генерал вошел в сопровождении нескольких личностей, которые висели на нем, как собаки на загнанном вепре. Он стряхнул их с себя и радушно пригласил меня в кабинет. Я изложил мою просьбу, ссылаясь на то, что это не моя собственная инициатива, а вот моих советчиков оттуда из округа, извините, «мой генерал».

Он заметил это французское «мой генерал». Стал обзванивать командиров по какой-то, может быть, сверхсекретной телефонной книге военных. Не все были на месте, кто-то был в отпуске. С теми, до кого дозванивался, генерал говорил просто, ну там начинал «Леша!» или «Иван! У меня к тебе вот такое дело. Ты про Лимонова слыхал? Вот хорошо. Он у вас там кандидатом идет. Окажи содействие, Иван… Человек проверенный, наш…» И так много раз.

Мы с ним виделись пару раз, да еще раскланивались, поэтому объяснения его дружелюбию у меня нет. В просто хороших людей, добрых и отзывчивых, я не верю. Мое мнение такое: в свое время кто-то из авторитетных для генерала личностей, видимо, высоко отозвался обо мне. Либо мои статьи нашли в нем внимательного читателя.

Его ответ на «мой генерал» был, как сейчас говорят, симметричным. Он достал из холодильника бутылку розового «анжуйского» и мы выпили. Потом зачем-то пришел к нему Дмитрий Рогозин и застрял. Генерал достал еще бутылку «анжуйского».

Весело не было, было тревожно.

Он сам дал мне десяток телефонов. Его секретарь добавил еще десяток военных телефонов.

Из Госдумы я вышел сильно подвыпивши, как говорили в советские времена.

В последний раз я видел генерала в июне 1998-го. Я пришел к шахтерам, стучащим касками у Дома Советов. И он пришел к шахтерам. С большой свитой. Увидев меня, остановился на мгновение, чтобы пожать мне руку. И двинулся дальше, здороваться к шахтерам. Шахтеры растаскивали поваленные бурей деревья и варили в ведрах над кострами, кажется, гречку. Так вот и остался от генерала запах подгорелой гречки.

Его отпевали в церкви на Якиманке. Ну другой стороне от зданий МВД и французского посольства. Я строго и молчаливо выстоял всю службу, думая о нем. Ходили слухи, что он готовил вооруженный путч в армии и именно за это его и убили при загадочных, ей-богу, обстоятельствах. Генерал лежал в своем гробу с повязкой на лбу, на повязке — какие-то церковные письмена, был вполне спокоен. А не все мертвые спокойны, поверьте моим наблюдениям.

Ельцин якобы резко высказался по поводу Рохлина: «Рохлина сметем». В мае 1998 года депутаты Государственной Думы сняли Рохлина с председателя Комитета по безопасности. Смели.

В своем последнем интервью от 2 июня 1998 года генерал Рохлин резко отозвался о Ельцине:

«Семь лет потеряно, президент семь лет то пьянствовал, то болел. Все разворовывается, средства срочно перенаправляются за границу. Я лично не за военную диктатуру. Я выступаю за то, чтобы у власти были люди знаковые, которые повели бы людей в правильную сторону. Я считаю, мы не должны дожидаться, когда наступит хаос. Все здоровые силы, в том числе и армия, должны объединиться и сказать: “Стой”».

В наши дни, спустя 16 лет после смерти генерала, тема политического убийства Льва Рохлина вновь звучит и выглядит убедительно. Публике нравятся таинственные убийства и военные заговоры. Скорее всего, так и было.

Не мешает, однако… Непосредственно сразу после убийства военный журналист В. Ш. сказал мне, что существует версия, будто бы генерала убил из его наградного пистолета его неизлечимо больной сын, а Тамара Рохлина взяла вину на себя.

Я пришел к выводу, что, вероятнее всего, генерал Рохлин готовил армейский переворот. Слишком много доказательств этого существует. Но также правдоподобным выглядит версия об убийстве генерала пятнадцатилетним сыном, неизлечимо больным.

Основным доводом в пользу этой версии служит то обстоятельство, что «три человека в масках» оставили Тамару Рохлину в живых. Когда совершается преступление такого масштаба, свидетелей убивают ВСЕХ.

Министр обороны

Генерал-полковник Ачалов ушел из жизни летом 2011 года, в июне. Я в тот год был занят развитием «Стратегии-31», приближались выборы в Государственную Думу (их «Другая Россия» призывала бойкотировать). Помимо того, я собирался быть кандидатом в президенты в марте 2012 года, так что смерти генерала Ачалова я не заметил.

Для меня генерал Ачалов относился к другой исторической эпохе, к героическому восстанию патриотов в 1993 году. В 2011 году у меня были другие друзья.

Я навсегда запомнил его в самый кульминационный момент его жизни, когда 21 сентября 1993 года он был назначен президентом России Александром Руцким министром обороны. А Верховный Совет РФ немедленно подтвердил его назначение.

Ночь с 21-го на 22 сентября. Вместе с популярным тогда в армии военным журналистом капитаном Шурыгиным мы подходим к штабу Ачалова в здании Верховного Совета. Часовой у дверей — знакомый мне по Приднестровью колосс Миша. Обнимаемся. Входим.

Штаб состоит из конференц-зала и нескольких смежных комнат. Людей еще немного, но жизнь в штабе кипит. Генерал Владислав Ачалов, мне он показался рыжим, восседает на своего рода сцене на возвышении, за комплексным столом с гнездами телефонов. За забором стола сидел генерал в полевой скромной форме и несколько офицеров. Распоряжался там полковник Кулясов, ачаловский начальник штаба.

Ачалов вынужден был беспрерывно говорить по телефонам. Его добивались все. Только положит трубку, опять звонок. Терпеливо отвечает.

Шурыгин улучил момент. Мы здороваемся с генералом. Шурыгин представляет меня генералу.

Чтобы не мешать, отходим. Усаживаемся на краю стола для конференций. Мебель в зале советская, громоздкая и сильная. Люстры со звездами, везде гербы и звезды, в лепнине потолка, на спинках стульев.

Вокруг конференц-стола группками расположились военные и штатские. Те, кто свои, наши, чужие сюда не доходят. Это первая ночь восстания. Вчера президент Ельцин подписал приказ о роспуске Государственной Думы, но депутаты не захотели подчиниться.

Сознавая, что оказался на исторической сцене, где происходит историческое событие, я с огромным интересом наблюдаю зал, лица, слушаю разговоры.

Входит офицер.

— Владислав Алексеевич, там Руцкой внес вашу кандидатуру на пост министра обороны. Депутаты аплодируют, сейчас будут голосовать. Разрешите включить трансляцию.

— Разрешаю. Может, еще не назначат, скажут, недостаточно хорош собой, — шутит Ачалов.

Трансляцию из зала заседаний включают. Зал заседания находится внутри здания. Позднее, во время танкового обстрела здания ВС войсками Ельцина, зал фактически не пострадает, так глубоко он упрятан в животе мощного здания ВС.

— Кто за то, чтобы отстранить от должности министра обороны Грачева Павла Сергеевича, прошу голосовать…

— Так, три воздержавшихся, ни одного голоса против. Грачев Павел Сергеевич отстранен от должности министра обороны.

— Это кто ведет заседание? — спрашиваю у Шурыгина.

— Руслан Хасбулатов, он же председатель.

— На пост министра обороны предлагается избрать Ачалова Владислава Алексеевича. Кто за то, чтобы назначить Ачалова Владислава Алексеевича министром обороны Российской Федерации, прошу голосовать.

В штабе воцарилась тишина, точнее, стихли разговоры и беседы. Только двери хлопают и слышен шум шагов, поскольку в штаб и из штаба ходят люди.

Ачалов несколько напрягся. Сел, выпрямив торс. Он до конца дней своих будет считать себя министром обороны России, хотя всего 13 дней, с 21 сентября по 4 октября 1993 года.

Хасбулатов из зала через трансляцию:

— Двое воздержались. Против один. Ачалов Владислав Алексеевич назначен министром обороны Российской Федерации.

В штабе мы все срываемся с мест, чтобы поздравить Ачалова. А он выходит из-за стола и спускается с возвышения к нам. Кто-то начинает аплодировать.

Ачалов:

— Ну вот аплодисментов не надо. Это уже лишнее.

— По-нормальному, отметить бы надо назначение, но сейчас не до празднования.

Ачалов не просто генерал. Два года, 1989-й и 1990-й, он был командующим ВДВ, то есть Воздушно-десантными войсками, элитой Советской армии, голубыми беретами.

Здесь я позволю себе объяснение. Тотчас, чуть ли не на следующей неделе газета «День» опубликовала мой текст «Ночи мятежного дома», где среди прочего есть и описание той первой ночи в штабе Ачалова. Там присутствует мешок яблок антоновки, присланный кем-то в дар в штаб. И запах этих яблок, распространившийся в конференц-зале и в прилегающих комнатах, и даже в коридоре. Мы все стали хрустеть яблоками, и в дверях появился часовой-приднестровец Миша, с яблоком тоже.

Сегодня, через 21 год, оглядываясь на ту сцену в штабе Ачалова, я вижу ее по-иному, чем когда она происходила. Детали либо забылись, либо затерялись, либо исчезли, зато у сцены прибавилось измерений. И прибавилось героическое.

Ясно, что та сцена происходила в «минуты роковые», те, о которых писал Тютчев, помните, что «блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые, его призвали всеблагие как собеседника на пир».

Владислав Ачалов родился в татарской деревушке Атамыш в 1945-м, окончил Казанское танковое училище, был взводным, ротным командиром, окончил Академию бронетанковых войск, а в ВДВ служил с 1973 года. Мы с ним одного поколения, он мой современник.

В 1993-м ему было только 48 лет. И еще — в его штабе в ту ночь сентября я, конечно, не мог знать, что восстание закончится поражением. Мы думали, что победили.

Множество военных приносят на своих униформах и военных ботинках суровый запах казармы и войны. Такой вот запах боролся в ту ночь с запахом антоновских яблок и победил антоновские.

В России любят упрекать армию в том, что, дескать, она не дерзает вмешиваться в политику, даже когда для спасения Отечества и следует экстренно вмешаться, упрекают в смирении. «Вот латиноамериканские военные, так там постоянно военные перевороты. Да и в Азии с Африкой от латиноамериканских не отстают», — причитает обыватель.

Но вот я тут рассказал о трех судьбах трех русских генералов, и чем же они хуже латиноамериканских? Единственно, что перевороты им не удались. Добавьте к трем загадочно погибшего генерала Лебедя и здравствующего и поныне генерала Альберта Макашова, и получаем неплохую общую картину российского генералитета. Военные решительные и непокорные — в России, вопреки всему, были и, я уверен, есть.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.