Глава V. Жизнь в Вене

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава V. Жизнь в Вене

Вена. – Музыка при дворе. – Страк и Сальери. – Назначение придворным, композитором. – Гуммелъ. – Круг знакомых. – Папа Гайдн. – Кацелух. – Констанция Вебер. – Женитьба. – Любовь Моцарта к жене. – Болезнь ее. – Наружность жены. – Нищета. – Готовность Моцарта помогать. – Отношение семьи к жене. – Общительность Моцарта. – Его внешность.

С переселением в Вену начинается новая эра в жизни Моцарта: он окончательно освобождается от влияния отца, является вполне самостоятельным и вступает в период самый зрелый и самый богатый творчеством.

Вена как нельзя более подходила к его характеру и вкусам: в ее кипучей жизни театры чередовались с концертами; сами венцы, живые, веселые, были наиболее подходящим обществом для подвижного и полного жизни Моцарта. После Зальцбурга Вена казалась ему раем; он возлагал на нее самые блестящие надежды, которые (увы!) не осуществились во всю его жизнь. Моцарт не мог получить в Вене того значения и того положения, которых заслуживал силою своего таланта. Император Иосиф очень любил музыку, сам играл на виолончели и ежедневно после обеда устраивал у себя музыкальные собрания, на которые никто не допускался, кроме участвующих. Главными распорядителями и душою этих вечеров были: камердинер Страк, игравший на виолончели, и, имевший неограниченное влияние на своего государя, придворный музыкант и «кумир» Иосифа – Сальери. Моцарт мечтал получить место придворного композитора, но Страк и Сальери оцепили императора волшебным кругом, за черту которого никто не мог переступить, Моцарт – менее всех; как два цербера, охраняли они вход в свое святилище от вторжения опасного для них врага, так как понимали, что с появлением Моцарта владычеству их настанет конец. Они всеми силами старались поддерживать в Иосифе вкус к легкой итальянской музыке, чтобы он не разочаровался в них самих, и так ловко вели интригу, что не допустили Моцарта сделаться даже простым преподавателем принцев. Только под конец, когда, потеряв надежду приобрести подходящее для себя положение, Моцарт хотел оставить Вену, чтобы удержать его, ему дали место придворного композитора с окладом в восемьсот флоринов, хотя его предшественник Глюк получал две тысячи, и то это назначение существовало только по названию – и ни разу к нему не обратились с серьезным заказом, так что Моцарт, принимая эти деньги как милость, говорил с горечью: «Слишком много для того, что я делаю; слишком мало для того, что я могу сделать». Тем не менее, когда прусский король Вильгельм, лучше оценивший его гений, предложил ему более выгодное место при своем дворе, Моцарт отказался, сказав: «Как я оставлю моего доброго императора?».

Итак, Моцарту приходилось зарабатывать свой хлеб менее всего любимой им педагогической деятельностью. С даровитыми учениками он занимался не только охотно, но вкладывал в занятия всю свою душу; одним из любимых его учеников был Гуммель, который, будучи ребенком, провел два года в доме Моцарта. Его гениальный учитель брал его всюду в концерты, выступал с ним вместе, вводил его во все знакомые дома, и впоследствии, когда Гуммель уже юношей давал концерты в Берлине и узнал, что в зале случайно находится Моцарт, он спрыгнул с эстрады, отыскал его в публике и бросился на шею своему любимому учителю.

Вскоре у Моцарта образовался большой и самый разнообразный круг знакомых: графиня Тун, князь Голицын, Ван Свитен и многие другие считались его лучшими друзьями, и двери их домов были ему гостеприимно открыты. К числу его хороших знакомых принадлежал Глюк, живший в то время в Вене, но особенно искренние и теплые отношения у него сложились со стариком Гайдном; он называл его «папа» и говорил ему «ты», что составляло в то время редкое явление, особенно при большой разнице лет обоих артистов. Моцарт относился к Гайдну с почтением и благоговением, как ученик к великому учителю, – обстоятельство тем более замечательное, что Гайдна в то время не признавали в Вене, и свою популярность и славу приобрел он только впоследствии, по возвращении из Лондона, когда его юный друг уже покоился в могиле. Моцарт посвятил Гайдну шесть больших квартетов, говоря, что у Гайдна он научился, как их писать.

О его отношении к Гайдну можно судить еще по следующему случаю: В Вене жил некто Кацелух, хороший пианист и дурной композитор. За неудачу своих произведений он питал ненависть ко всем, чьи вещи пользовались успехом, и всегда всех бранил. Однажды он сказал Моцарту про одно из произведений Гайдна: «Вот это мне не нравится, вот этого я бы так не сделал». «И я тоже, – возразил ему Моцарт спокойно, – но потому только, что ни вам, ни мне этого бы в голову не пришло». Этими словами Моцарт доказал свою преданность Гайдну и нажил себе непримиримого врага в Кацелухе. Гайдн же всегда и всем говорил про Моцарта, что считает его величайшим гением своего времени, и эти теплые и искренние отношения сохранились у них до конца. Моцарт со слезами провожал Гайдна, когда он уезжал в Лондон, и не думал больше с ним увидеться; он не ошибся: это свидание было последним, но старик пережил своего молодого друга и оплакивал его преждевременную кончину.

В Вене Моцарт встретился со своими старыми мангеймскими знакомыми – Веберами. Его первая любовь – Алоизия, в то время уже г-жа Ланге, состояла примадонной придворного театра, а в семейной жизни не пользовалась счастьем. Старик Вебер уже умер, и вдова его с дочерьми переселилась тоже в Вену. В семье их Моцарт нанял комнату; вскоре между молодым артистом и средней дочерью, Констанцией, возникла симпатия, которая возрастала с каждым днем. Констанция окружила Моцарта нежной заботой и внесла в одинокую и трудовую жизнь луч женской теплоты и ласки. Когда же он, утомленный, возвращался домой, то у них поднималась веселая болтовня, хохот и всевозможные игры. Мать Констанции была женщина чрезвычайно тяжелого характера, имела склонность к спиртным напиткам и изливала все свое раздражение на нелюбимую дочь Констанцию. Несправедливость и нравственные мучения, которым подвергалась бедная девушка, еще более увеличивали привязанность к ней Моцарта, решившегося вырвать ее из тяжелой домашней обстановки и назвать своей женой. Но старик Леопольд, питавший мало доверия к семье Веберов, не давал своего согласия, да и старуха Вебер неизвестно по каким причинам тоже воспротивилась этому браку и отказала Моцарту от дома. Графиня Вальдштетен, его большой друг, принимавшая теплое участие в судьбе молодых людей, взяла Констанцию к себе погостить, чтобы дать молодым людям возможность видеться чаще и без стеснения. Старуха Вебер, узнав об их свиданиях, уже намеревалась вытребовать дочь через полицию, но младшая сестра, Софья, предупредила Моцарта, и он, чтобы спасти свою возлюбленную от скандала и оградить ее от произвола взбалмошной старухи, решил немедленно жениться, не дождавшись согласия отца, в 1782 году. В тот же вечер состоялась их скромная свадьба, после которой графиня Вальдштетен устроила им чисто царский ужин. Молодые плакали от счастья, и, глядя на них, плакали присутствующие. На другой день один из их друзей пошел поздравить молодых в их скромную квартирку. Служанки у них не было, двери он нашел все открытыми настежь, а самих новобрачных мирно спящими. Он их разбудил, и Констанция, надев свой подвенечный наряд, за неимением другого платья, отправилась в кухню приготовлять завтрак. Завтрак молодых состоял из одного кофе, которым они и угостили своего друга, зато веселью и смеху не было конца.

Моцарт обожал свою Констанцию, и во время ее частых болезней ни на минуту не отходил от нее: он ставил свой письменный стол к ее постели и работал; ее стоны во время родов нисколько ему не мешали; он подбегал к ней, целовал ее, успокаивал и затем возвращался к работе. В такой обстановке написал он шесть больших квартетов, посвященных Гайдну. Когда во время опасной болезни жены в комнате больной должна была соблюдаться безусловная тишина и Моцарт сидел возле постели, в комнату кто-то шумно вошел. Моцарт, вскочив, чтобы остановить вошедшего, повернулся так неловко, что перочинный нож по самую рукоятку вонзился ему в ногу. Моцарт, боявшийся крови и физической боли, даже не вскрикнул, но вышел в другую комнату, где ему сделали перевязку. Нога распухла и причиняла ему большие страдания, но в комнате жены он старался даже не хромать, чтобы она не заметила и не испугалась. Всякого, кто входил в комнату больной, он встречал возгласом «тш!», прикладывая палец к губам, и так привык к этому движению, что долгое время, встречаясь со знакомыми даже на улице, говорил «тш!» и поднимал палец. Врач предписал ему ради здоровья ранние прогулки верхом: уезжая в пять часов утра, он никогда не забывал оставлять на столе жены нежную записку с наставлениями, что она должна делать и как беречь себя в его отсутствие.

Такая глубокая привязанность, конечно, не могла не вызвать взаимности, и Констанция нежно любила своего мужа, хотя далеко не в такой степени, как была любима им. Она была женщина простая, добрая, и вот как сам Вольфганг описывает ее своему отцу: «Она не дурна, но и далеко не красива. Вся ее красота заключается в игре маленьких черных глазок и в прекрасном росте. У нее нет блестящего ума, но достаточно здравого смысла, чтобы быть хорошей женой и доброй матерью. Она не привыкла к роскоши – это правда, напротив того, привыкла быть дурно одетой, так как то немногое, что мать в состоянии сделать своим детям, она делает двум остальным сестрам, ей же – никогда. Правда, она любит одеваться чисто и мило, но не изысканно, и все, что требуется для женского туалета, она может себе сшить сама; она умеет вести хозяйство, у нее золотое сердце, я ее люблю и она меня любит всей душой, – скажите мне, могу ли я желать лучшей жены?»

Но беда-то и заключалась в том, что Констанция не умела вести хозяйство, и издержки превышали скудные доходы маленькой семьи, начинавшей впадать все в большую и большую нищету. Однажды друг, пришедший их навестить, застал Моцарта с женой в самом разгаре пляски посреди комнаты. На вопрос удивленного приятеля ему объяснили, что дрова все вышли, купить не на что, им холодно и они танцуют, чтобы согреться. Конечно, друг выручил их из беды, приказав принести дров, но, к несчастью, не всегда можно было рассчитывать на помощь близких, и Моцарту приходилось не только изворачиваться, но и прибегать к услугам ростовщиков.

Жизнь великих людей возбуждает интерес и любопытство общества не только во внешних и крупных своих проявлениях, но и в мелких подробностях частного быта; в Вене всем, не исключая и императорской семьи, была известна как трогательная любовь молодых, так и стесненное положение, которое злые языки не замедлили приписать мотовству Моцарта. Действительно, он не умел копить деньги, это совершенно не согласовывалось с его широкой, великодушной натурой; но для мотовства он обладал слишком ограниченными средствами и слишком чистой и художественной душой. Нуждаясь сам, он первый приходил на помощь друзьям: всякий, даже враг его, мог рассчитывать на его поддержку. Он помогал советами, трудом, деньгами, а если их не было, отдавал свои золотые вещи, которых никогда не получал обратно. Его великодушием пользовались, его обманывали, он это знал, но это не могло остановить его от вторичной помощи обманувшему его человеку. Он выручал друзей своих из беды всегда и везде, где мог, и делал это просто и искренно, считая это долгом каждого христианина. Однажды Михаилу Гайдну, брату знаменитого Иосифа Гайдна, другу и сослуживцу Моцарта в Зальцбурге, были заказаны шесть дуэтов к известному сроку. Гайдн заболел и не мог вовремя исполнить заказ. Архиепископ со свойственным ему жестокосердием приказал прекратить выдачу жалованья Гайдну. В этом жалком положении застал его Моцарт как раз накануне срока. Ни слова не говоря, он вернулся домой и на другой день принес Гайдну шесть готовых дуэтов. «В другой раз Моцарт только что получил пятьдесят дукатов от императора. Про это проведал его знакомый, Антон Стадлер, и уверил его в своей крайней нужде, говоря, что он пропадет, если не получит этой суммы. Моцарт сам нуждался в деньгах и потому дал ему пару золотых часов для заклада, попросив только принести ему квитанцию и вовремя заплатить проценты. Стадлер и не подумал этого сделать; Моцарт, боясь потерять часы, дал ему пятьдесят дукатов и проценты, которые Стадлер преспокойно оставил у себя вместе с часами».

Помимо денежных затруднений, семейное счастье Моцарта омрачалось холодными отношениями отца и сестры к его жене. Он все надеялся, что ближайшее знакомство их с его милой Констанцией произведет желанную перемену, внесет любовь и теплоту в их отношения. С этой целью он возил жену в Зальцбург, но ошибся: неприязнь и предубеждение против всей семьи Веберов пустили слишком глубокие корни в сердце старого Моцарта, и он до конца дней своих оставался сдержанным и холодным, что глубоко огорчало его сына. Наоборот, мать Констанции, вначале тоже противившаяся браку, с каждым днем все более и более привязывалась к Моцарту, который своим мягким, ласковым нравом совершенно покорил суровое сердце тещи. Констанцию он редко пускал к матери, боясь неприятностей, но сам чуть не ежедневно забегал к ним в предместье, где они жили, всегда с пакетиком кофе, сахара или с другим гостинцем.

Моцарт любил общество, любил веселиться и проводить время в кругу хороших друзей за фортепиано, в веселой беседе за стаканом пунша. Страстный танцор, он с особенным искусством и грацией исполнял менуэт – модный тогда танец, посещал маскарады, устраивал у себя балы по подписке с кавалеров – вероятно, по обычаю того времени, а также по недостатку средств. «На прошлой неделе я давал бал в своей квартире, – пишет Моцарт отцу. – Само собой разумеется, кавалеры платили по два гульдена каждый. Танцы начались в шесть часов и окончились в семь. Как, только один час? Нет, нет! В семь часов утра».

Моцарт обращал большое внимание на свой внешний вид, и костюм его отличался изысканным изяществом. «Он был небольшого роста, но пропорционального сложения, с маленькими руками и ногами, вначале худой и только впоследствии несколько толще, – описывает его Ян. – Голова по отношению к туловищу казалась слишком большой. Почти всегда бледное лицо его было приятно, но не изобличало ничего необыкновенного». И только за фортепиано этот тщедушный человек становился великим: его маленькие руки, двигаясь по клавишам необыкновенно красиво и плавно, умели извлекать могучие потрясающие звуки; глаза, окаймленные длинными ресницами и прекрасными бровями, утрачивали в это время свое неопределенное и рассеянное выражение, взгляд становился сосредоточенным и глубоким, в нем зажигался огонь, озарявший все лицо вдохновением, и Моцарт становился царем инструмента и овладевал душою своих слушателей.