13. Семья Штейнов собирается в Израиль

13. Семья Штейнов собирается в Израиль

В Советском Союзе все больше евреев подавали заявления на выезд в Израиль, но из города Саранска уезжали лишь единицы. Одним из первых уехал профессор — терапевт Евсей Глинский с женой и сыном — студентом Сашей[21].

Они снимали квартиру в деревянном доме Михаила Штейна, обрусевшего еврея, и Михаил после их отъезда говорил жене и дочке:

— Неправильно он сделал. Большой ученый, профессор, нужный России человек. Чего ему в Израиле понадобилось?

Жена Маруся скептически пожимала плечами:

— Сколько волка не корми, а он все в лес смотрит. Вот и евреи в свой Израиль едут.

Михаил рассердился:

— Много ты понимаешь! Я вот тоже еврей, но уезжать из России не собираюсь. Да и вообще, столько в России евреев, так что ж — всем уезжать, что ли?

Роза, дочка — студентка, сразу поправила отца:

— Да они не в Израиль, а в Америку подались, чтобы пожить наконец хорошей жизнью.

— Ты-то что знаешь о той жизни?

— Знаю, и все знают! Мы все в России живем в глубокой жопе. Только вы не хотите этого замечать, зарылись на грядках в своем огороде! — выпалила Роза.

— Ишь ты какая, поговори мне еще! — погрозил отец кулаком.

У Розы была тайна — она тосковала по Саше Глинскому. Три года назад она влюбилась в него, сумела привлечь его внимание и отдалась ему. А он уехал и даже не попрощался. В характере Розы было добиваться своего, и она стала думать, как бы самой уехать из России, найти Сашу в Америке и женить на себе. И стала Роза все чаще рассказывать дома, как уезжают некоторые ее друзья и подруги.

— Мама, папа, надо бы и нам податься за бугор.

— Ты о чем это говоришь, девка? — недовольно спрашивал Михаил. — Что еще за «бугор»?

— Так теперь люди заграницу называют, за бугром она. Мне ребята говорят: раз у тебя отец еврей, вас всех в Израиле примут.

— Я сказал уже: никуда из России не поеду. Мне и здесь хорошо, — проворчал Михаил.

Маруся в свою очередь напустилась на дочь:

— С чего это мы в Израиль поедем? Мы и здесь неплохо живем — дом отец построил, огород у нас, запасы делаем — помидоры там, огурцы солим, хряка на сало откармливаем. Рыбу отец ловит, коптим. И не подумаю уезжать!

Роза ненадолго прикусила язык, но мечтать о Саше и об отъезде не перестала. В свои двадцать два она была в самом соку: высокая, краснощекая, курносенькая и скуластая, с большими лучистыми глазами зеленоватого оттенка и волосами светло — каштанового цвета — настоящая русская деваха. Роза любила гостить в деревне у дедушки с бабушкой, носила ведрами на коромысле воду, готовила вкусные щи, копала грядки, полола огород, косила траву на сено, доила корову, ездила верхом на лошади без седла. Это про таких женщин Некрасов писал: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». И удовольствия Роза любила тоже деревенские: обожала париться в бане и пить квас. Бывало, наносит в деревенскую баню «по — черному» воды, растопит ее, раскалит камни и часами парится, лежа на полке, постегивая себя березовым веником. А потом, распаренная, кидается в холодный пруд, а зимой — прямо в снег. Отец с удовольствием любовался дочкой и часто говорил: «Удачная получилась девка, не промах».

И не скучать же такой девушке одной, пока доберется до своего Саши. Бывали у нее встречи с парнями, она им не отказывала, к сексу относилась по — деловому и заниматься им любила. Но никто ей не нравился, поговорить с ними было не о чем. И тут подвернулся Розе интеллигентный мальчик Гена Тотунов, чуть младше нее, тоже студент. Он изучал языки, интересовался всем на свете и совсем не пил — ни вина, ни водки в рот не брал. Роза стала его обхаживать, но как ни крутилась вокруг, он не то что обнять или поцеловать, а даже взять ее за руку не решался. Зато он много и интересно рассуждал, часами мог рассказывать, что читал. Однажды он сказал:

— Я б уехал в Америку, хоть и Россию люблю. Но русских не выпускают, только евреев…

Роза снова подступилась к родителям:

— Другие уезжают, даже русские хотели бы уехать. А мы что, хуже всех, что ли?

* * *

Вскоре Михаила вызвали к городскому начальству и предложили уйти с работы заведующего строительной базой «по своему желанию». Михаил поразился:

— По своему желанию?! Да я своими руками эту базу создал, простым рабочим на складе начал, расширил его, людей подбирал. А теперь мне уходить «по своему желанию»?! За что выгоняете, лучше прямо говорите…

С некоторым смущением ему объяснили:

— Понимаешь, мы против тебя ничего не имеем. Но «сверху» велят евреев снимать с руководящей работы. Если бы ты еще был членом партии, мы бы тебя, наверное, отстояли.

— Ах вот оно что! Значит, своим можно, а я — чужой!.. Мало того что за спиной жидом обзывают, так еще и работы лишили!

Домой Михаил пришел взбешенный и брякнул с порога, как отрезал:

— Всё, едем в Израиль! Не хочу здесь больше жить.

Маруся — в слезы.

— Ну чего ты ревешь?

— Как же мы там жить будем, как обустраиваться? Мы ведь уже не молодые.

— Думаешь, такой здоровый мужик, как я, не сможет там устроиться и нам плохо будет? Да я еще горы могу свернуть! Вот увидишь, мы еще лучше заживем.

Маруся не представляла себе жизни без огорода и, всхлипывая, спрашивала:

— А огород я смогу там завести?

— Конечно. Вот если в Америку ехать, то я полагаю, там огородов нет. Американцы все живут в многоэтажных домах — какие уж огороды. А в Израиле, я слыхал, есть поселения, кибуцами называются, так у них огороды, каких тут сроду не видали.

Эта новость Марусю не то чтоб успокоила, но слегка примирила с грядущими переменами.

— Интересно бы знать, какая там жизнь, в этом Израиле? — задумчиво продолжила она.

Но давно обрусевший Михаил никогда жизнью в Израиле не интересовался и не имел о ней представления, а потому ворчливо отвечал:

— Что значит «какая жизнь»? Ну живут люди. По слухам, хорошо живут, иначе бы не ехали туда. Вот приедем, обоснуемся и будем вникать, что за жизнь.

А Роза, узнав о решении родителей, сразу оживилась, развеселилась, стала готовиться.

Но Михаил не знал, что и как нужно делать, чтоб уехать. Роза все выяснила у других евреев: требовалось получить вызов из Израиля. Но от кого и как? В Саранске об этом ничего не знали. Ей посоветовали:

— Поезжай в Москву. Говорят, там возле синагоги по субботам собираются евреи и обсуждают, что и как делать для выезда. Они тебе подскажут.

Поездки в Москву всегда были для Розы праздником — там можно купить что-то модное и нужное, сходить в театр. Но на этот раз ей предстояло важное дело. В Москве жили в Мневниках знакомые. Жили они втроем в однокомнатной квартире, но у них можно переночевать на полу. Она сказала отцу:

— Дай мне тысячу рублей, я поеду в Москву, все разузнаю и все сделаю.

Маруся дала ей подарков для хозяев — банки помидоров и огурцов домашнего соления.

— Чтоб не с пустыми руками. Да привези гречки и сахара — рафинада, год уже в магазинах нет.

* * *

В Москве Роза в субботу утром поехала на «Площадь Дзержинского» (нынешняя станция «Лубянка») разыскивать синагогу. Она шла по улице и напевала слова из песни Высоцкого «Мишка Шифман»: «Хрена ли нам Мневники — едем в Тель — Авив!..»

На подходе к улице Архипова (Спасоглинищевский переулок) Роза услышала веселую еврейскую музыку и голоса множества людей. Она пошла в эту сторону и увидела густую толпу, все живо что-то обсуждали. Роза в недоумении остановилась послушать[22]. Потом робко вошла в толпу, некоторое время слушала разговоры и исподтишка выбирала — кому бы задать вопрос. Наконец она приметила пару среднего возраста, интеллигентного вида, очевидно мужа с женой. Он, в очках с толстыми линзами, стоял понуро и молча, а женщина заговаривала со многими, что-то записывала, что-то кому-то советовала.

Роза приблизилась к ней и задала свой вопрос:

— А как получают письмо — вызов из Израиля?

Женщина посмотрела на ее явно русское лицо и недовольно спросила:

— А вам это зачем? У вас евреи в роду есть?

— Да, у меня отец еврей.

— Ну тогда другое дело. Вы сами откуда?

— Я из Саранска, у нас мало евреев уезжает, поэтому никто ничего толком не знает.

Мужчина мягко заулыбался и тоже вступил в разговор:

— Вы из Саранска? Я знавал людей, которые уехали из Саранска.

— Да, конечно, — смущенно ответила Роза, — кое-кто уехал. Одна наша знакомая семья четыре года назад уехала. Он профессор был, доктор знаменитый, Глинский его фамилия.

— Вы их лично знали?

— Да, они у моего отца квартиру снимали, у нас в доме жили.

Он радостно повернулся к женщине:

— Ой, ой, Соня, слышишь? Она, оказывается, знала Глинских. Как мир-то тесен.

— А вы их тоже знали? — удивилась Роза.

— Да, я их очень хорошо знал. Я до сих пор с ним переписываюсь.

Роза от радости даже засмеялась, так как сразу поняла: если этот мужчина переписывается с Глинским, значит она уже напала на след любимого Саши. Но как спросить, как уточнить? Он помог ей сам:

— Они живут в Нью — Йорке, он хорошо устроился, доволен, купил дом.

Розе до слез хотелось услышать что-нибудь о Саше.

— А как их сын? — вырвалось у нее наконец.

— Сын?.. О, да, отец писал мне, что сыну трудно было поступить в медицинский институт. Но теперь он, кажется, студент.

Роза покраснела, но все-таки решилась:

— Если будете им писать, передайте привет от семьи Штейнов из Саранска. А Саше передайте привет от Розы. Это я Роза.

Мужчина понял ее смущение, повторил с улыбкой:

— Так значит, привет от Розы?

— Да, от Розы. Пожалуйста, не забудьте, — в голосе ее звучала мольба. — А могу я попросить ваш номер телефона?

— Дай ей наш номер, — разрешила жена, — мало ли какие у них возникнут просьбы и вопросы.

Это были Руперт Лузаник и его жена Соня. После третьего отказа Руперт буквально впал в отчаяние, из него как будто вытекла вся жизненная энергия. Зато в Соне произошла большая перемена: из робкой и слабой жены мужа она превратилась в агрессивную и напористую активистку. Муж говорил про нее: «Чижик превратился в ястреба». Она поддерживала контакты с корреспондентами западных газет, писала просьбы американским сенаторам, давала людям на «горке» советы громким твердым голосом.

Руперт написал Розе номер телефона и спросил:

— Так вам нужен вызов из Израиля? Это не так трудно. Если хотите получить его быстрей, поезжайте в Малаховку по Казанской железной дороге. В Малаховке найдите Мойшу Парфенова, он многим помогает. Скажите, что вы от доктора Лузаника.

— Ой, спасибо! Я запомню. А кто этот Мойша?

— Верующий. Вообще-то он женился и взял фамилию жены Фурштейн. Но его там больше знают как Мишу Парфенова, вам сразу скажут, как его найти.

* * *

Мойша — Миша, русский парень, который после женитьбы на еврейке стал Фурштейном, сидел в комнате, читал тору и молился. Сначала он подробно расспросил Розу, от кого она узнала про него, а услыхав имя доктора Лузаника, неожиданно спросил:

— Вы хотите принять иудейскую веру?

— Нет, что вы! Отец у меня, правда, еврей, но неверующий.

Мойша покачал головой:

— А я вот был русским, а потом принял иудейскую веру и очень счастлив.

— Да?.. Мы просто хотим переехать в Израиль, нам нужен вызов.

— Раньше в нашей синагоге раввином был мой хороший знакомый. Когда мне делали обрезание, он был моим сандаком[23].

Услышав про обрезание, Роза покраснела и опустила глаза. А он продолжал:

— Этот раввин уехал в Израиль и теперь организует оттуда приглашения по моей рекомендации. У вас пятьсот рублей есть? Хорошо, дайте точные паспортные данные на всю семью.

Он переписал данные в какой-то большой журнал. Роза удивленно протянула:

— О, у вас тут целая контора.

— А что? Я всем помогаю. У меня это налажено: через месяц в вашем почтовом ящике будет приглашение.

Отдавая деньги, Роза подумала: «Помогать-то помогаешь, но и себя не забываешь».

* * *

В Саранск она вернулась победительницей:

— Я все сделала — будет приглашение. Мне за пятьсот рублей помог один молодой еврей. То есть он был русский, а стал еврей, был Миша, а стал Мойша. Он сказал, что ему даже обрезание делали.

— Фу, какие ты гадости говоришь, — возмутилась Маруся. — А гречку и сахар привезла?

Роза со смехом обратилась к отцу:

— Папа, он советовал мне в иудаизм перейти. Но я, конечно, отказалась.

— Без этого обойдемся, — проворчал Михаил.

Вскоре пришло приглашение, а потом и разрешение на отъезд — в провинции разрешали быстрее. Михаил договорился о продаже дома с огородом, но деньги брать с собой не разрешали, да и рубли за границей все равно ничего не стоили. Он сказал жене и дочери:

— Ну, бабы, поезжайте в Москву, покупайте себе на всю катушку одежу дорогую, какую хотите. И мне чего-нибудь присмотрите.

Маруся с Розой отправились в столицу и три дня с раннего утра до позднего вечера бегали в ажиотаже по магазинам. Вечером приходили, груженые свертками и коробками. Хозяева удивлялись:

— Что это вы как с цепи сорвались, все закупаете?

Пришлось открыться, сказать, что уезжают в Израиль. Маруся плакала, рассказывая, а Роза смеялась от радости.

Она позвонила своим новым знакомым — Руперту и Соне Лузаник. Подошел он.

— Алле, здравствуйте, это Роза говорит, Роза Штейн. Помните? Вы посоветовали мне, как вызов из Израиля получить.

— Роза? Да, помню вас, симпатичная девушка, которая знала Глинских.

— Да, та самая. Мы получили разрешение на выезд, спасибо вам. Я хотела у вас попросить адрес Глинских в Нью — Йорке.

— Получили разрешение? Поздравляю. А нам опять отказали. Зачем вам адрес Глинских?

Роза с готовностью соврала:

— Родители хотят им написать.

— Понимаете, они купили дом, переехали. Я еще не знаю их нового адреса. Если будете в Нью — Йорке, вам в еврейской организации скажут.

— Да? Спасибо вам за совет и за всё. А вы обязательно получите разрешение, обязательно!

* * *

Михаил велел Марусе отдать нерастраченный остаток денег ее родне — старикам родителям и братьям с сестрами. Деньгам они обрадовались, но никак не могли взять в толк, зачем их Маруся едет в еврейскую страну Израиль.

— Не уезжай, дура, не будет тебе там счастья, — говорили они.

Но она уперлась, как в молодости, когда выходила замуж за еврея Мишу:

— Что ж мне, с мужем разводиться прикажете, что ли?

— Говорили мы тебе, когда девкой была, — не выходи за еврея.

— А мы вот уже четверть века живем душа в душу. И расставаться со своим Мишей я не собираюсь.

Перед отъездом Михаил зарезал хряка, накоптил сала, наловил рыбы и тоже накоптил, а потом все крепко упаковал. При проверке багажа таможенники не хотели пропускать его заготовки и даже собрались реквизировать баян, но Михаил знал, как действовать: дал каждому по триста рублей, и всё к вывозу разрешили.