Глава 39 ОБРАТНОЙ ДОРОГИ НЕТ

Глава 39

ОБРАТНОЙ ДОРОГИ НЕТ

Судьбы, которая ждет дезертира, не пожелаешь никому, думал я. Не жизнь, а сплошной кошмар – в тебя стреляют тут, в тебя стреляют там, и нигде не чувствуешь себя в безопасности. Я понял, что достиг точки, откуда возврата нет. Возможно, я достиг ее уже давно, но я осознал это только сейчас. Я оказался в глубине пустыни без пищи, воды, транспорта, вещей и лишь с очень слабой надеждой добраться туда, куда я хотел, с единственным другом, автоматом, для которого осталось так мало боеприпасов.

Короткое пребывание на вершине холма не принесло мне ничего хорошего. Мои ступни за это время сильно распухли, и, когда я поднялся на ноги, по ним распространилась тупая боль. И все-таки я решил не надевать ботинки. Их скрип по гальке мог привлечь в темноте моих преследователей. Поэтому я, превозмогая боль, молча и осторожно захромал дальше.

Вершины каменистых холмов покрывал гравий, но внизу встречались участки песка, по которым босиком было легче идти. И все же наверху было безопасней, чем у подножия холмов. Когда придет день, внизу меня сразу бы заметили, а сверху я сам буду видеть любое движение.

Продвигаясь очень медленно и каждый раз выбирая место, куда ступить, я в конце концов понял, что мне придется отдохнуть, пока было можно. Напряжение прошлой ночи сильно сказалось на мне.

Я нашел большой камень с довольно плоской вершиной. Забравшись на него, я улегся, положив под голову вместо подушки ботинки.

Я знал, что вскоре выпадет роса и пропитает все вокруг и что между двумя и четырьмя часами ночи станет очень холодно. Холод будет пронизывать меня до тех пор, пока из-за горизонта не поднимется солнце. Глядя на звездное небо, я ощущал себя ничтожно маленьким и чувствовал, что все человечество ополчилось на меня.

Камень, на котором я отдыхал, источал тепло, которое, словно снотворное, прогнало мою тоску и одиночество, и я крепко заснул.

Но ночной холод сначала заставил меня ворочаться в полусне, а затем полностью охватил меня. Поднявшись, я понял, что спал совсем немного и уже не усну, пока солнце не покажется из-за горизонта. Сереющее небо означало, что вскоре придет новый день.

Глядя вниз на Эль-Уббу, я видел, что часть деревни уже проснулась. То и дело до меня доносилось рычание заводимых моторов, когда какой-нибудь водитель ни свет ни заря проверял свой мотор и гонял его, доводя до нужной кондиции. То тут, то там мелькали далекие и слабые отблески света.

Растирая свои занемевшие ноги, я сознавал, что с первыми лучами солнца патрули, скорей всего, прочешут в поисках меня деревню и окрестности, поскольку во вчерашней переделке наверняка были раненые и убитые.

Я полагаю, что капитан и солдаты, державшие меня под прицелом, были убиты или ранены – скорей всего, убиты. Очередь из автомата МР.38 с близкого расстояния оставляет мало шансов остаться в живых, а когда я стрелял, расстояние было очень маленьким, и в них наверняка попало по нескольку пуль калибра девять миллиметров.

Взглянув в направлении, противоположном Эль-Уббе, я заметил небольшой костерок, горящий на расстоянии не более полукилометра. Какой-то араб заночевал там и теперь подбрасывал затухающие угольки во вчерашний костер, чтобы оживить его.

Арабы не оставляют на ночь большой костер. Запасы топлива скудны, а еще дальше в пустыне, где нет даже кустарников, для поддержания дымящегося подобия костра применяется засохший верблюжий помет.

Мне приходилось принимать в расчет не только военные патрули, но и странствующих арабов, особенно тех, кто путешествует верхом и не в одиночку. А их беспородные псы были бы для меня особенно неприятной помехой.

Боль в ногах немного стихла. Я попробовал встать на ноги, но их пронзила адская боль. Ступни заметно распухли. Когда я спускался с большого камня, на котором спал, боль от их соприкосновения с неровной поверхностью земли удовлетворила бы любого мазохиста или индийского факира.

Со всех веток и колючек окружавших меня кустов свешивались тяжелые капли росы, и это, по-видимому, был мой единственный шанс сегодня напиться. Сняв рубашку, я порадовался, что она была чистой, ведь я надел ее только вчера вечером. Моя старая так сильно пропиталась потом и грязью, что меня бы просто стошнило.

Расстелив рубашку на земле под кустом, я сильно потряс его, и вскоре множество капель образовали на ткани небольшие лужицы. После этого, осторожно подняв края материи, я собрал воду в одну маленькую лужу и высосал прямо оттуда.

Повторив эту процедуру несколько раз, я вскоре утолил жажду и вдобавок получил влажную рубашку, которая пришлась как раз к месту, чтобы протереть множественные порезы на ступнях. Я обернул ступни мокрой рубашкой, надеясь, что это уменьшит опухоль, пока я буду ждать рассвета. К тому времени я уже должен буду находиться в пути. Но куда? На чем? И с чем?

Откинувшись на спину, я стал искать ответы на эти вопросы.

Мой джип утрачен вместе со всем грузом, включая карты, без которых в пустыне не обойтись, и маленький компас, без которого невозможно, не подвергаясь опасности заблудиться, сворачивать с дорог.

Самыми важными условиями моего выживания были: вода, затем пища и, наконец, транспорт. Я знал, что пешком по пустыне далеко не уйдешь, особенно если за тобой охотятся и травят, как на псовой охоте, но роль гончих псов исполняют солдаты. Мне пришлось признать, что мой первоначальный план – добраться до Португальской Западной Африки – следует оставить. Мне туда не добраться, по крайней мере сейчас, – слишком много необходимых вещей утрачено.

Нетрудно перечислить все, чем я располагаю. Одна рубашка, пара брюк, пара армейских ботинок, три полных магазина с патронами – то есть всего девяносто шесть штук – и один неполный магазин в самом автомате. Да еще сам автомат – единственная гарантия моей безопасности, а также скатанная в рулон пачка банкнотов по сто лир, совершенно бесполезных, что касается их покупательной способности. Купить-то мне теперь негде и нечего.

Оружие, конечно, могло решить мои проблемы. С ним я бы мог заполучить другой автомобиль, даже более того – если, конечно, не упущу шанс, который предоставит оружие.

Первые лучи солнца выглянули из-за дальних холмов. Вместе с его теплом послышался рев мотора, не похожего на автомобильный, поскольку тарахтел быстрее и громче, который доносился из-за гребня холма.

В последнюю секунду, прежде чем самолет появился над головой, я успел прижаться к скале. Учебный самолетик кружил надо мной и, пролетая над вершиной холма, покачивал крыльями – это маневрировал пилот, стараясь получше рассмотреть местность под ним.

Он миновал меня и некоторое время летел вровень с грядой, затем заскользил вдоль склона по направлению к Эль-Уббе. Потом он пролетел над деревней и начал тот же маневр над холмами по другую сторону.

Я сознавал, что он ищет меня, но сообразил, что он понятия не имеет, в каком направлении я скрылся.

Видимо, я нанес итальянцам большой урон прошлой ночью, раз уж они решили искать меня с самолета.

Теперь я был уверен, что все дороги, ведущие в деревню и из нее, будут блокированы, патрули подняты по тревоге, а наблюдатели осматривают в бинокли склоны холмов. Итальянцы были большими специалистами, когда дело касалось поимки одного человека. Все выглядело бы совсем по-другому, если бы речь шла о значительном количестве вражеских солдат. В этом случае рвение итальянцев было бы равно нулю или, по крайней мере, значительно снизилось.

Теперь мне уже нужно было запихнуть в ботинки свои ступни, какими бы распухшими они ни были. После нескольких попыток это казалось невозможным. Наконец острым концом камня я сделал надрезы на коже ботинок, с усилием всунул в них ноги и пошел, медленно и с болью.

Через три часа очень осторожного продвижения я добрался до места в трех с лишним километрах от караулки, где вчера меня остановил часовой. Предполагая, что итальянцы знали, что я прибыл со стороны Барки и въехал в Эль-Уббу с этой стороны, я решил, что они будут патрулировать противоположный выезд из Эль-Уббы – в направлении Дерны, ожидая, что я продолжу движение в прежнем направлении. Не думаю, что они смогут предположить, чтобы беглец решился вернуться по старому пути назад.

Сейчас я укрывался на обочине той дороги, где я в тот день преодолевал крутой подъем перед поворотом почти на сто восемьдесят градусов. Скорость транспорта, особенно для грузовиков, на этом участке не превысит скорости пешехода.

Теперь я находился там, откуда мог видеть дорогу внизу, Эль-Уббу вдалеке, а в другом направлении, почти на таком же расстоянии, цистерну в Сиди-Бу-Халфайе.

Патрули на холме не могли обнаружить меня, поскольку я спрятался под выступом скалы. Более того, любой патруль, проходивший выше меня, выдал бы свое присутствие падением мелких камней.

Мои ступни почти не чувствовали боли, хотя и продолжали распухать. У меня возникло подозрение, что они начинают неметь. И все-таки я не решился снять ботинки, сомневаясь, что смогу снова надеть их.

Мой трехчасовой переход к этому месту вызвал у меня сильную жажду, а перспектива, что воды не будет, отнюдь не уменьшила мое стремление раздобыть драгоценную жидкость.

Рой липких мух садился и ползал по обнаженным участкам моей кожи. Однако полное отсутствие пота и сухая кожа давали этим жужжащим падалыцикам мало поживы. Вот будь у меня много воды и влажная кожа, тогда они свели бы меня с ума. Отсутствие питьевой воды в этом смысле давало если уж не удобство, то хотя бы небольшое преимущество.

Прошло много времени, может быть часа два, прежде чем вдалеке, на трассе, послышалось какое-то движение. Там двигалось что-то большое, поднимающее клубы желтой пыли. Через четверть часа мимо меня по дороге внизу проехал немецкий конвой из четырнадцати грузовиков, двигавшихся плотным строем, и оставил в воздухе вихри плотной сухой пыли.

С завистью смотрел я на канистры, укрепленные на дверях. Я с радостью пристрелил бы кого-нибудь за банку, полную чистой бурлящей жидкости.

Часом позже в направлении Эль-Уббы проследовали еще несколько грузовиков, но о том, чтобы связываться с конвоем, не могло быть и речи.

Следующим был посыльный на мотоцикле со стороны Эль-Уббы. Я чувствовал желание подстрелить его только для того, чтобы отобрать фляжку воды и его мотоцикл, тогда я смог бы передвигаться быстрее и ждать более подходящей добычи.

Но я знал, что не сделаю этого, даже если бы это было самым простым делом на свете. Вот если бы он начал стрелять первым, я не задумываясь вогнал бы в него несколько пуль.

Во мне осталось мало рыцарства и еще меньше стремления к честной игре – пустыня, отсутствие воды и мое теперешнее положение не оставляли мне такой роскоши, как честная игра. Я бы совершил убийство, если бы на то пошло – хотя и не считал бы это убийством, – но мне была отвратительна мысль убивать посыльного.

Долгое время с обеих сторон трассы не было никаких признаков жизни. Солнце стояло уже высоко. Я еще плотнее прижался к стене под нависающей скалой; было бы тяжело двигаться под солнцем с непокрытой головой.

Мне все сильнее хотелось пить, и я жадным взглядом выискивал облако пыли над подрагивающими волнами нагретого воздуха у горизонта. Я уже начал жалеть, что не застрелил мотоциклиста. По крайней мере, смог бы заполучить фляжку воды.

У меня даже появилась мысль вернуться к караулке, где я вчера останавливался, чтобы поболтать с итальянским часовым. Неожиданный шаг мог принести успех даже без стрельбы, если бы мне попался парень, которому я дал сотню лир…

Но с непокрытой головой под солнцем, с изрезанными, распухшими и почти уже онемевшими ступнями я вряд ли смогу проковылять больше трех километров до той караулки, а ведь это надо сделать скрытно. Кроме того, если что-то пойдет не так и мне придется стрелять, тревога будет объявлена немедленно и уйти мне не удастся.

Мысль о фляге этого часового терзала меня, как мираж, дразнящий и недоступный. Я знал, что у меня не было шансов достать воду, если там, где я сейчас нахожусь, не появится какой-нибудь транспорт.

Я также не смогу покинуть это место и весь этот проклятый район иначе, как на колесах.

Поэтому логичнее всего было без промедления завладеть грузовиком или мотоциклом. Я чувствовал, что если не хлебну воды в ближайший час, то могу от жажды потерять разум и способность рассуждать здраво, а это означало, что игра окончена.