От автора

От автора

Я жадно вглядываюсь в этого человека.

Он среднего роста, сутуловат, со впалой грудью. На смуглом и скуластом лице широко расставлены глаза, подбородок острый, а нос широкий и плоский. Словом, он до крайности нехорош собой. Но глаза его примечательны. Я читаю в них странную всегдашнюю язвительную усмешку и в то же время какое-то вечное изумление перед окружающим миром. В глазах этих что-то сладострастное, как будто женское, а на самом дне их — затаенный недуг. Какой-то червь, поверьте мне, сидит в этом двадцатилетнем человеке и уже теперь точит его. Этот человек заикается и неправильно дышит во время речи.

Я вижу, он вспыльчив. У него бывают резкие смены настроений. Этот молодой человек легко переходит от моментов веселья к моментам тяжелого раздумья. Он находит смешные стороны в людях и любит по этому поводу острить.

Временами он неосторожно впадает в откровенность. В другие же минуты пытается быть скрытным и хитрить. В иные мгновенья он безрассудно храбр, но тотчас же способен впасть в нерешительность и трусость. О, поверьте мне, при этих условиях у него будет трудная жизнь и он наживет себе много врагов!

Но пусть идет жить!

М. Булгаков. Жизнь господина де Мольера

Я жадно вглядываюсь в этого человека.

Он выше среднего роста, светловолос, даже с золотистым оттенком. Причесан гладко, но волосы все время разваливаются, так что приходится их поправлять. Ходит довольно странно, какой-то вихляющей походкой, выставив правое плечо вперед. Черты лица неправильные, ноздри глубоко вырезаны. Когда говорит, морщит лоб. Но голубые глаза его примечательны…

Дальше почти ничего не надо изменять. Вглядываясь в лицо французского комедианта, Булгаков вглядывался и в себя. Словесные краски мольеровского портрета двойные, контуры лица и контуры судьбы совпадают и как бы просвечивают сквозь друг друга.

Художники, познавая натуру, пишут автопортреты. Писатели с этой же целью всматриваются в лица других писателей. Книги могут называться «Жизнь господина де Мольера» или «Смерть Вазир-Мухтара», но это книги и о себе.

В портрете Мольера напророчена даже собственная роковая болезнь.

В портрете Мольера предсказана собственная литературная судьба.

В беседе с акушеркой, начинающей книгу о создателе «Тартюфа», сочинитель 1933 года объясняет повитухе 1622 года, какого младенца она принимает. «Слова ребенка переведут на английский, на итальянский, на испанский, на голландский. На датский, польский, турецкий, русский…».

Акушерка поражена. «Возможно ли это, сударь!»

Биограф Мольера, перечисляя языки, на которых зазвучат пьесы его героя, оборвет перечень точкой, чтобы взять новое дыхание. Для того чтобы перечислить языки, ставшие сегодня в мире родными для самого биографа, передышки надо было бы делать не один раз.

Б. Пастернак однажды обмолвился, что гениальность — единственное, что освобождает пишущего от судьбы прижизненной в пользу посмертной. В нашем случае следовало бы добавить, что и посмертная литературная судьба для Булгакова сложилась не менее конфликтной и насыщенной, чем судьба прижизненная. Вот уже несколько десятилетий, возрастая в геометрической прогрессии, создается мировая «булгаковиана». Писателя не только много издают и переводят. О нем пишут пьесы и поэмы, книги и статьи. Создают фильмы. Нескончаемой рекой текут воспоминания. Реальная биография постепенно превращается в легенду.

Новейшая отечественная «булгаковиана» имеет уже свою историю, в которой немало чисто булгаковских неожиданностей и поворотов. Ну разве не интересно, например, что первая книга об авторе «Мастера и Маргариты» была издана у нас в городе Орджоникидзе и называлась «Михаил Булгаков на берегах Терека»?

Терек, конечно, сыграл свою роль в булгаковском творчестве, и ни в коем случае не будем этого отрицать. Но почему же эта книга Д. Гиреева стала первой?!

Нет сомнения в том, что будет написана книга «Булгаков в Киеве» и «Булгаков в Москве» и много других книг. Уже появилась обширная монография Л. Яновской «Творческий путь Булгакова». Еще раньше была опубликована принципиальной важности работа М. Чудаковой «Архив М. А. Булгакова. Материалы для творческой биографии». В многочисленных журналах, сборниках, альманахах и газетах последних двух десятилетий разбросаны сотни статей о разных сторонах булгаковского искусства, и среди них — работы П. Маркова и К. Симонова, В. Каверина и В. Лакшина, К. Рудницкого и В. Виленкина, Д. Лихачева и Е. Поляковой, М. Строевой и Б. Егорова, А. Нинова и И. Бэлзы, И. Виноградова и Я. Лурье, Н. Зоркой и В. Гудковой. Защищен добрый десяток диссертаций, обследованы столичные и периферийные архивы. Дело поставлено на историко-литературную почву, вне которой ни понять, ни осмыслить наследие Булгакова невозможно.

Важнейшая часть наследия — театральный Булгаков. Как ни странно, именно в этой области, в которой Булгаков был прежде всего открыт своим современникам, сделано сравнительно мало. В стремлении восполнить существующий пробел написана книга, которую открыл читатель. Она называется «Михаил Булгаков в Художественном театре». Этим самым автор подчеркивает, что он тоже берет не целое, а только часть булгаковского мира. И, может быть, кто-то скажет, что это не главная часть, что лучше было бы написать книгу о драматургии или театре Булгакова целиком. Но автор избрал именно эту точку обзора, именно эту линию булгаковской судьбы. Избрал потому, что отсюда искусство Булгакова просматривается насквозь и настежь. Избрал потому, что роман с Художественным театром был романом булгаковской жизни, его счастьем, мукой, источником вдохновения, неутихающей болью. В стенах театра в Камергерском переулке в октябре 1926 года родилась пьеса «Дни Турбиных», премьера которой переломила судьбу молодого писателя, дала ему настоящее понятие о том, какой резонатор получает слово, когда театр имеет мужество говорить не только с залом, но со своей страной, со своим народом. Мимо этих стен в проезде Художественного театра в марте 1940 года его повезли на Ново-Девичье, и люди театра вышли на улицу, чтобы проститься с создателем «Турбиных».

Павел Марков ввел понятие «автор театра». Он разумел под этим драматурга, который не просто пишет и поставляет в театр очередную пьесу, но и строит свой театр, отвечает за его судьбу, становится одним из его создателей и сотворцов. Считая Чехова и Горького первыми в ряду таких авторов, сразу же вслед за ними Марков называл М. Булгакова.

Автор театра — не почетное звание, а труднейшая писательская работа, если хотите — миссия. «Наивно думать, — пишет П. Марков, — что положение автора театра предсказывает, так сказать, тихую, обоюдно гармоническую, безмятежную жизнь. Чехов давно исторически и справедливо признан автором МХАТ, а жизнь его в театре проходила трепетно, бурно: Чехов многого не принимал в спектаклях Художественного театра, и Художественный театр огорчался, они порою взаимно обижались друг на друга, но стремились проникнуть в существо творчества каждого. Шла настоящая, живая, творческая жизнь. Такая же настоящая, живая жизнь была и у Булгакова в Художественном театре» *.

Именно об этом и хотелось написать книгу. О том, как рождается автор театра, как театр становится для него жизнью, в какой тугой узел эта живая жизнь закручивается. Сам Булгаков в «Записках покойника» сумел подняться над обидами и непониманием и увидеть свои отношения с Художественным театром с той широтой и свободой, когда «театральный роман» становится зеркалом историческим. Пусть его книга послужит для нас примером.

Автор выражает сердечную признательность А. И. Степановой, М. И. Прудкину, С. И. Юткевичу, К. Л. Рудницкому, И. Н. Соловьевой. И. Н. Виноградской, В. Я. Виленкину, А. В. Караганову, А. Д. Салынскому, Г. С. Файману, Л. М. Фарберу, Р. Д. Тименчику, Т. К. Шах-Азизовой, чьи советы и замечания были очень ценными. Автор также выражает признательность сотрудникам Музея МХАТ, библиографического кабинета ВТО и Государственного музея театрального, музыкального и киноискусства УССР за помощь в работе.

Автор посвящает свою книгу светлой памяти Елены Сергеевны Булгаковой, Павла Александровича Маркова и Константина Михайловича Симонова, стоявших у истоков работы и многое сделавших для того, чтобы она состоялась.