Глава шестая Пять шагов на Олимп

Глава шестая

Пять шагов на Олимп

Но Алла и сама могла защитить собственное достоинство. Однажды она попросила сопровождать ее в Министерство обороны на концерт, посвященный Дню Советской армии. Переодевшись в гримерке в нарядное платье, она направилась по коридору к сцене и перед самыми кулисами столкнулась с известным тенором, солистом Большого театра, который только что закончил выступление. Он был красный, как рак, и ругался отборным матом: «Трамтарарам… Какой позор! Чтобы я еще раз сюда пришел…»

Оказавшись на сцене, Алла обнаружила, что это не концерт, а прием для иностранных военных атташе, аккредитованных в СССР. Они стояли спиной к сцене, пили водку, жевали, громко разговаривали, орали песни и всем своим видом демонстрировали свое равнодушие к выступавшим.

Пугачева подошла к микрофону и сказала: «Минуту внимания! Попрошу тишины в зале!» В зале наступила гробовая тишина. Такой наглости от какой-то артистки никто не ожидал. Кое-кто из зарубежных гостей даже подавился черной икрой. А Алла продолжала: «Сегодня у нас национальный праздник. Мы приветствуем защитников Отечества. Настоящих мужчин. Надеюсь, что они найдутся и в этом зале. Им я посвящаю свою песню…»

Ушла она со сцены под аплодисменты зала. Но за кулисами генералы, устроители приема, вылили на Пугачеву ушат грязи: «Ты кто такая? Что себе позволяешь? Тебя привезли сюда, чтобы ты пела и обслуживала банкет! Вот и пой! Вот и обслуживай! Поздравлять иностранцев может только министр обороны, лично! Ты что о себе возомнила?», — и так далее, и тому подобное. Проорав, они убежали писать докладные записки.

Пугачева была на грани истерики. Ситуацию спас какой-то моряк, капитан первого ранга. Он поцеловал артистке руку, подарил цветы и сказал: «Алла Борисовна, я хочу, чтобы вы знали — не все военные такие. Запомните, моряки к этому инциденту никакого отношения не имеют. Но я все равно приношу вам извинения…»

На этом дело не кончилось. В Министерство культуры пришла «телега» из Министерства обороны — Пугачева на банкете для иностранцев, со сцены произносила «незалитованный» текст и много чего себе позволяла.

Несколько месяцев я наблюдал за тем, что и как делала Алла, а однажды напечатал на пишущей машинке несколько строчек и повесил листок над столом в кухне.

«Это еще что?» — поинтересовалась она. Понять содержание бумажки можно было не сразу. Текст был шутливо зашифрован. Вот что там было:

1. Театр.

2. Исповедь.

3. Одинокая женщина.

4. Русская ниша.

5. Пугачевский бунт.

Человек я педантичный. Должен обязательно все систематизировать, выработать план действий. Вот и составил для Аллы «меморандум» из пяти пунктов, которым она, по моим представлениям, должна была следовать.

Пункт первый был напоминанием о «театрализации песни», о чем я говорил Алле после нашего первого свидания. Мне казалось, что именно артистизм является ее сильной стороной. На него и нужно было делать ставку, чтобы обойти более сильных вокалисток — Долину, Понаровскую, Отиеву…

Пункт второй ориентировал на исповедальную форму как на наиболее доступный путь к душе зрителя. Я предложил, чтобы отныне все тексты ее песен были только от первого лица — «это было со мной, это было в моей жизни». Леня Дербенев сразу оценил идею и написал прекрасный текст: «Вы не верьте, что живу я, как в раю, и обходит стороной меня беда. Точно так же я под вечер устаю. И грущу и реву иногда…»

Третий пункт — про несчастную женскую долю. По моим представлениям, основными потребителями эстрадных песенок были школьницы, страдающие от неразделенной любви, и брошенные мужьями продавщицы с малыми детьми на руках.

Четвертый пункт определял национальный характер будущего проекта. Пение на английском языке мне казалось бесперспективной затеей для советской эстрады. Подражатели Эллы Фицджеральд могли рассчитывать в лучшем случае на рестораны. К тому же, тогда правили бал Эдита Пьеха со своим «иностранным» акцентом, София Ротару и несколько прибалтов. А «русская ниша» оставалась практически свободной. Сам бог велел возглавить отечественную эстраду певице с такой исторической фамилией — Пугачева!

«Пугачевский бунт» — это пятый пункт. В то время обязательной частью репертуара любого певца была гражданская лирика — все эти «За того парня», «Ребята семидесятой широты» и так далее. Нужно было отказаться от любых гражданских тем. И я ее учил: «Говори — я пою только о любви! Пусть Соня Ротару выводит: „Я, ты, он, она — вместе целая страна!“» Этими темами народ тогда перекормили. И любой «инакопевший», Высоцкий к примеру, притягивал всеобщее внимание.

В «Пяти пунктах» была изложена стратегия по завоеванию эстрадного Олимпа. А еще были тактические «Двадцать пунктов» — как достичь главных целей. Я напечатал их на другой бумажке и повесил рядом. Растолковал Алле их содержание и посоветовал: «То, что слева, — просто заучи как „Отче наш“. А что касается правой бумажки — это руководство к конкретным действиям». Кстати, первый пункт во втором списке звучал так: «Любить Сашечку».

Кухня вообще была центром нашего скромного жилища. Тогда все жили в малогабаритных квартирах и устраивали «приемы» не в гостиных, которых у многих просто не существовало, а на кухнях. У нас с Аллой кухонные посиделки проходили постоянно. На них собирались певцы, музыканты, артисты, режиссеры, сценаристы. Никого не смущали ни отдаленность нашего дома, ни тесноста. Все как-то помещались. Когда не хватало стульев, рассаживались на полу. Алла развлекала гостей, а я их кормил. Мне нравилось готовить утку или шашлыки и между делом слушать известных бардов и поэтов. Никогда не забуду, как в нашей шестиметровой кухне читала стихи Белла Ахмадулина. Кому-то сейчас в это верится с трудом…

Бумажки над столом видели многие друзья, приходившие к нам в дом. Вот что потом написала в своих воспоминаниях «Без поблажек» Ирина Грицкова, жена композитора Александра Журбина: «…Видно было, что Алла счастлива, что Стефанович ей дорог. В то время она целиком и полностью отдала себя ему в руки, и он творил из нее звезду мирового класса. Над кухонным столиком висел написанный им перечень необходимых для этого условий… Как я понимаю, Стефанович вообще всерьез занимался тогда пугачевским „просветительством“ и „облагораживанием“ и старался привить ей вкус к хорошим стихам. Думаю, не было бы его — не было бы ни песни об Александре Герцовиче, ни превращенного из „Петербурга“ „Ленинграда“: ведь Мандельштама, одного из любимых своих поэтов, Стефанович мог шпарить наизусть часами… Наверное, вся эта смесь начитанности с душком антисоветчинки выделяла его из многочисленного окружения лабухов, циркачей и эстрадников, с которыми Пугачеву связывала судьба. К тому же Стефанович был прирожденным менеджером, вникавшим во все перипетии, тонкости и проблемы ее карьеры…»

Вот, оказывается, как это выглядело со стороны. Но, что я хочу подчеркнуть особо. Пугачева очень талантливый и энергичный человек. Она пробилась бы на эстрадный Олимп и без моих советов. К тому же, я ей ничего не навязывал. Просто, когда произносил: «Я бы на твоем месте…» — она прислушивалась. А, могла бы, и пропустить это мимо ушей. Но тогда, наверно, ее образ, который теперь так хорошо все знают, был бы другим.