ОЛИВЕР КРОМВЕЛЬ (ПРОТЕКТОР) (1649–1658)
ОЛИВЕР КРОМВЕЛЬ (ПРОТЕКТОР)
(1649–1658)
На первых страницах всех учебников всемирной истории находим следующее определение монархии и республики: «Монархиею называется тот образ правления, при котором верховная власть находится в руках одного лица; республикою — тот, при котором верховная власть в руках многих лиц».
Полно, так ли? Не вернее ли сказать, что понятие о верховной власти нераздельно связано с мыслию о единстве и что так называемая республика — псевдоним монархии? Государство без властителя такое же немыслимое явление, как тело без головы, а многоглавое правительство точно так же невозможно, как существование десятиголового человека. Архонт, трибун, консул, диктатор, дож, посадник, стадгудер, протектор, президент… как ни переименовывайте правителя государства, а все же он правитель, государь, а правительство (хотя бы оно и называлось республиканским) все то же — монархическое. Так было в глубочайшей древности, так оно есть в наше время, так будет и во веки веков, и в том порукою — история. Участь всех республик была и будет вечно одна и та же: в числе десяти, двадцати правителей, номинально равноправных, непременно отыщется один — поумнее, поталантливее своих товарищей, который сумеет избавиться от их сотрудничества, присвоит верховную власть и объединит ее в своем лице. А чтобы народ не укорял его в тирании и деспотизме, он назовется не королем, а президентом; объявит, что по прошествии определенного срока передает свою власть другому… Два, три срока пройдут, и он же, сняв маску президента республики, заставит признать себя монархом единодержавным. Обыкновенная история!
Читатель спросит нас, может быть, почему Оливер Кромвель[65] причислен нами к временщикам? Спешим объясниться.
По крайнему нашему разумению, временщик и похититель власти — одно и то же. Первый обязан своему возвышению — искусству льстить страстям монарха, второй — точно так же льстит страстям народа. Первый, уверяя своего государя в чувствах искренней преданности и покорности, крадет у него милости; тем более раболепствует, чем успешнее желает взять над ним нравственный перевес; унижается, чтобы возвыситься; гнется, чтобы выше воспрянуть… Узурпатор, временщик народа, усыпляет его клятвами и обещаниями быть блюстителем его прав и свободы, чтобы наложить на него ярмо деспотизма; как дикого зверя лакомит его кровью так называемых «врагов отечества», чтобы после тот же народ оковать цепями, а потом заставлять его плясать, как ручного медведя, по своей дудке… Еще того вернее, узурпатора можно сравнить с женихом, страну и народ с невестою, а корону — с брачным венцом. Жених всегда раб невесты; муж — всего чаще — тиран своей жены. Посмотрите на президента или на протектора, когда он стремится к верховной власти, и на него же, когда он ее достигнет, — небо и земля, день и ночь. Таковы были Наполеоны №№ 1 и 2, наш Борис Годунов и многие другие. Нам возразят, что не каждый президент республики делается королем; оно так! Но правитель республики не законный супруг, а любовник чужой жены или вдовы, что еще хуже даже законного тирана.
Кромвель ухаживал за Англией, как опытный волокита за интересной вдовушкой. Угождая ее ханжеству, он сначала прикинулся ярым фанатиком, пел ей гимны, читал проповеди; потом, уверяя народ в своем бескорыстии, разогнал его опекунов — в лице членов парламента и затем положил на всю страну свою львиную лапу, и народ из огня деспотизма королевского попал в полымя деспотизма республиканского; Карл 1 утверждал свою власть, выставляя у позорных столбов, клеймя железом и ссылая непокорных; Кромвель их вешал или рубил им головы… Зато Карл Стюарт именовался королем, а Кромвель—протектором (1651).
Сильно домогался он титула королевского, но, увы! после казни Карла I закон под опасением смертной казни запрещал даже говорить о королевской власти, и ее похитителю пришлось довольствоваться званием протектора. Надобно отдать ему должную справедливость, что он в течение семи лет своего царствования оказал отечеству немаловажные услуги, а знаменитым актом мореплавания положил прочное основание владычеству Англии на морях. Первостепенные европейские державы через своих послов домогались приязни правителя; Франция, Австрия и Испания высоко ценили его приязнь. Со всем своим семейством он жил во дворце Уайт-Голл, имел собственную почетную стражу, статс-секретарей (в том числе славного Мильтона, автора «Потерянного рая»), свиту льстецов… одним словом, был окружен всеми принадлежностями королевской власти того времени и был истинным королем — только без короны. В последние три года жизни, со дня на день, он ожидал, что народ провозгласит его своим государем… но народ трепетал перед ним и безмолвствовал.
Тогда-то в сердце Кромвеля закрались чувства негодования, подозрительности и страха, свойственного всем вообще похитителям власти. Опасаясь покушения на его жизнь, он начал носить под одеждою панцирь; ежедневно менял спальные свои комнаты и ходил постоянно вооруженный. Его бесили памфлеты и пасквили, которыми его осыпали приверженцы династии Стюартов; в каждом постороннем лице он видел подосланного к нему наемного убийцу… Такова была жизнь могучего протектора. Постоянная душевная тревога не могла не иметь влияния на самую его наружность. В два года он состарился лет на десять: поседел, исхудал, сгорбился и, как ни бодрился наружно, все же внутренно не мог не сознаться, что могила к нему ближе, нежели королевский трон.
Смерть любимой его дочери Елисаветы Клейноль окончательно разрушила его организм. Уверяя окружающих в превосходном состоянии своего здоровья, Кромвель как будто сам хотел этому верить. Едва передвигая ноги, он утверждал, что силы его ежедневно возрастают и он здоров, бодр, как цветущий юноша. В этой борьбе со смертью было много смешного, еще того более — грустного… Наконец, протектор слег в постель. Весть о его болезни взволновала весь Лондон; народ в унынии толпился вокруг дворца Уайт-Голл, посещал церкви, в которых совершались молебствия о скорейшем выздоровлении протектора. Его приверженцы-фанатики были твердо убеждены, что Бог явит чудо и непременно спасет своего избранника (как они называли Кромвеля).
1 сентября 1658 года по повелению Кромвеля в часовне Уайт-Голла и в церквах Лондона были отслужены благодарственные молебствия о его выздоровлении, а он между тем был почти при последнем издыхании. «Бог внял моей молитве, — слабым голосом говорил умирающий своим приближенным, — он спас меня, и завтра же я встану с постели!»
Эти слова были проникнуты тоном такого убеждения, что им можно было бы поверить, если бы доктора протектора не объявили его семейству, что с ним начинается агония. Весь следующий день Кромвель провел в забытьи и очнулся после полудня.
— Какое у нас сегодня число? — спросил он у доктора.
— Второе сентября, ваша светлость! — отвечал тот.
— А-а, помню, помню! — прошептал умирающий. — День моих побед над сыном Карла Стюарта под Дунбаром и Уорчестером… Счастливый день! А что там шумит на улице?
— Проливной дождь и ветер…
Под вой бури протектор задремал и вскоре уснул глубоким сном. Судя по его недвижности и мертвенной бледности лица, можно было бы подумать, что он скончался, если бы хриплое дыхание, вылетавшее из впалой груди, не обличало присутствия жизни в этом исхудалом теле.
Буря час от часу свирепела более и более и, наконец, превратилась в ураган, подобного которому не могли припомнить старожилы. Мутная Темза, выступая из берегов, затопляла низменные кварталы Лондона; порывы ветра, срывая железные листы с домовых кровель, крутили их в воздухе, как легкие ветошки; в окрестных парках и лесах целые сотни вековых деревьев были повырваны с корнем; множество кораблей у берегов Англии, Франции и Голландии потерпели крушение.
— Знамения кончины праведника! — говорили пуритане и приверженцы Кромвеля. — Само небо сетует о своем избраннике!
— Явное доказательство, что Кромвель исчадие ада! — в свою очередь шептали его враги. — Гибелью и разорением сами демоны празднуют последнее его издыхание!
К полудню 3 сентября буря стихла, а вместе с нею пресеклось и дыхание Оливера Кромвеля. Подобная обстановка последних минут властителя Англии действительно могла заставить призадуматься и самого несуеверного человека.
Погребение протектора происходило с невиданной пышностью; его, мертвого, народ возвел в королевский сан, почтив церемониалом, подобающим только венценосцам. В тронной зале Уайт-Голла, обитой черным сукном, на высоком катафалке, окруженном целым лесом горящих свеч, был поставлен гроб с бренными останками протектора. На гробовой крышке лежала его фигура, отлитая из воску, облеченная в королевское одеяние, со скипетром в правой руке и державою — в левой. В головах на бархатной подушке стояла золотая корона. В течение восьми недель это изображение покойного было выставлено во дворце на поклонение народа, в числе нескольких сотен тысяч стекавшегося для прощания с покойным. После того с подобающими почестями тело протектора было погребено в склепе Уэстминстерского аббатства, рядом с гробницею его дочери Елисаветы Клейноль.
Весьма многие из посещавших траурный зал во время выставки в нем гроба и восковой фигуры Кромвеля удивлялись, почему мертвый подлинник лежал в гробу наглухо закрытом? Тому была — как гласит предание — весьма уважительная причина. Передавая это предание читателям, мы не ручаемся за его достоверность, хотя оно и не совсем невероятно.
Приверженцы протектора из опасения, чтобы роялисты при возвращении сына Карла Стюарта не вздумали исторгнуть из могилы труп Кромвеля, сделали такого рода подмен: труп Карла I они положили в гроб Кромвеля, выставленный в траурном зале, а труп последнего в гроб казненного короля. По другим сказаниям, это перемещение сделано было не с целыми трупами, а только с головами обоих покойников. В следующем очерке мы доскажем развязку этой хитрой затеи.
Ни одна эпоха истории английской не послужила таким богатым источником для романистов и для драматургов, как революция при Карле I, протекторство Кромвеля и восстановление престола Стюартов. Кроме того, о великих событиях этих времен написано множество монографий, эпизодических очерков, исследований, диссертаций и т. п. При этом нельзя не пожалеть, что доныне еще не произнесено окончательного приговора над великими деятелями, участвовавшими в этих переворотах, и каждое историческое сочинение более или менее проникнуто духом враждебных партий и пристрастия. Каждый историк, возвышающий Карла I, унижает Кромвеля и, наоборот, — возвышающий Кромвеля, унижает Карла I. «От столкновения суждений родится истина», — говорит древняя аксиома, но в данном случае при разноречии сталкивающихся мнений самая истина разлетается вдребезги, и самый прилежный ее исследователь в истории Карла I и Кромвеля, написанной авторами противоположных воззрений, принужден довольствоваться самыми скудными крупицами этой истины.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.