ХРИСТИНА (КОРОЛЕВА ШВЕДСКАЯ) МАГНУС ГАВРИИЛ ДЕ ЛА ГАРДИ. — БУРДЕЛО. -МОНАЛЬДЕСКИ (1632–1689)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ХРИСТИНА (КОРОЛЕВА ШВЕДСКАЯ)

МАГНУС ГАВРИИЛ ДЕ ЛА ГАРДИ. — БУРДЕЛО. -МОНАЛЬДЕСКИ

(1632–1689)

Дочь короля-героя Густава Адольфа и его супруги Марии Элеоноры Брандербургской Христина родилась 8 декабря 1626 года вскоре по возвращении отца из похода в Польшу. Здоровое телосложение и громкий голос новорожденной ввели в обман окружавших королеву, и они поспешили известить короля, что Бог дал ему сына, что весьма обрадовало Густава Адольфа. Через несколько минут сестра его, принцесса Катерина, объявила ему, что новорожденный младенец — девочка; но это нимало не огорчило короля.

— Надеюсь, — сказал он, — что со временем она потягается с мальчиком и, вероятно, будет умна, так как в первую минуту своего появления на свет обманула всех нас!

Не того мнения была мать Христины и придворные дамы, на попечение которых был отдан ребенок. Следствием небрежного присмотра за девочкою были физические недостатки от частых падений и ушибов: она охромела и одно плечо было у нее выше другого. Весною следующего, 1627 года Густав Адольф опять отправился в поход в Польшу. И на этот раз успех увенчал его оружие славою, но, тяжело раненный, он хворал несколько месяцев. Во время этой болезни, будто в предчувствии своей кончины на поле брани, Густав Адольф, с согласия государственных штатов, утвердил Христину в правах престолонаследия. С этого же времени он начертал план ее воспитания, приличный более мальчику, нежели девочке; он сам на досуге репетировал с нею уроки. При поездке своей в Кальмар он взял двухлетнюю Христину с собою. Комендант из опасения испугать девочку пушечными выстрелами спросил у Густава Адольфа, можно ли его салютовать обычной пальбой?

— Можете, — отвечал король, — дочь солдата должна привыкать к пальбе.

Грохот орудий забавлял девочку, которая при этом радостно хлопала в ладоши.

Подобная неустрашимость в малютке и ее любовь к зрелищу военных экзерсиций и парадов были залогами сердца мужественного и непреклонного характера. Умственное развитие и способности Христины обещали в ней в будущем одну из тех феноменальных женщин, которые на престоле или на академической кафедре заставляли отдавать себе должную справедливость, как живые опровержения той ложно сложившейся аксиомы, что женщина умом и способностями никогда не может равняться с мужчиною. Густав Адольф в кругу своих приближенных говаривал, что Христина — женщина телом, но сердцем и умом — мужчина. Этот нравственный гермафродитизм был причиною инстинктивного отвращения, которое питала Мария Элеонора к своей дочери, никогда не удостоивавшая ее не только ласки, но и малейшего внимания. Неограниченная любовь отца вознаграждала девочку за отсутствие любви материнской; отец и дочь обожали друг друга. Отдалив от Христины гувернанток и наставниц, Густав Адольф вверил ее воспитание и образование своим сподвижникам и преданнейшим друзьям. Таковыми были: Аксель Баннер, великий маршал двора; Густав Горн, один из просвещеннейших мужей Швеции, и Иоанн Матиэ, превосходный богослов, историк и ученый-энциклопедист. В некоторых из наших исторических очерков нам приходилось говорить о вреде, приносимом человеку воспитанием в кругу женщин, когда сердце развивается в нем в ущерб рассудку. Здесь видим совершенно противоположное. Девочка попадает в сферу людей ученых и умных, развивающих в ней рассудок в ущерб сердцу… Дальнейшая жизнь Христины доказала, насколько было вредно подобное воспитание: всегда и всюду, когда ей приходилось действовать умом, она являлась в полном блеске величия безукоризненного; в делах сердечных это была не женщина, а какой-то кровожадный дикарь, способный на всякое злодейство.

Христине исполнилось четыре года. Это было в самый разгар тридцатилетней войны, в которой отец ее принимал столь деятельное участие. Перед отбытием в Германию к действующей армии Густав Адольф — будто в предчувствии близкой кончины — созвал сенат и представил ему Христину как будущую свою наследницу. Королева уехала вместе с супругом, и наследница шведского престола осталась на попечении своей тетки принцессы Катерины Цвейбрикенской… Несколько дней Христина не осушала глаз, тоскуя по отцу до такой степени, что возбудила серьезные опасения насчет своего здоровья. В свою очередь, и Густав Адольф, находясь в Германии и готовясь приступить к военным действиям, душою скорбел по дочери и уделял заботам о ней редкие минуты отдыха от бранных тревог и попечений о своих войсках. Той же самой рукой, в которой герой Швеции держал меч, страшный для Австрии, он писал Акселю Оксенстиерну,[35] своему канцлеру, следующие строки, проникнутые глубокими чувствами любви родительской: «Делайте для меня и для моего семейства все то, чтобы сделал я для вас и для ваших, если волею Божиею доживу до того времени, когда вы от меня попросите того же одолжения. Семейство мое меня ради должно возбуждать участие: оно все состоит из женщин; дочь — еще дитя… Обе несчастны, если им будет суждено властвовать, и горе им, если другие будут властвовать над ними! Эти строки исторгает с моего пера та нежность, которую природа влагает в родительские сердца».

Кроме родительской нежности в Густаве Адольфе говорило и предчувствие: через три недели после этого письма — 25 октября 1632 года он был убит в сражении при Лютцене. Оксенстиерн, поручив Христину и управление государством шведскому сенату, поспешил в Германию для приведения войск Густава Адольфа к присяге его дочери; войска присягнули единогласно. Союзники Швеции, немецкие герцоги, подтвердили ненарушимость союза с этой державою, и военные действия продолжались с обновленною силою: шведы мстили врагам за убиение их обожаемого короля. Немедленно по получении роковой вести шведский сенат и государственные штаты утвердили Христину в ее правах престолонаследия. Депутат от крестьянства обратился с вопросом к президенту государственного совета:

— Что это за Христина? Мы ее не знаем и никогда в глаза не видали! Покажите ее нам.

Уступая этому справедливому желанию, президент ввел шестилетнюю королеву в залу, и депутаты окружили девочку. Тот самый, который первый пожелал видеть ее, воскликнул:

— Так, дочь Густава! Живой его портрет: лоб, глаза и все черты лица в него, как вылитые. Быть ей нашей королевой!..

Тогда государственные штаты приступили к обсуждению вопроса о регентстве. Мнения разделились: одни члены государственного совета предлагали избрать одного правителя по древнему, узаконившемуся обычаю Швеции; другие отстаивали порядок олигархический, предлагая вверить правление думе вельмож. Покойный Густав сам желал подобного устройства регентства, и последнее мнение превозмогло. Государственный совет решил, чтобы малолетняя королева до совершеннолетия находилась под опекою вельмож и под попечительством сената. О королеве-родительнице не было и помину. Душевно привязанная к мужу, она никогда не любила Швеции и не могла сродниться с этой страною, ей чуждою; кроме того, и Густав Адольф никогда не замечал в ней дарований, необходимых правительнице. От участия в управлении государством был отстранен и брат короля — Ян Казимир.

Канцлер Аксель Оксенстиерн тотчас же по учреждении регентства предложил сделать в государственном строе многие существенные изменения, согласно предначертаниям покойного короля. Вероисповедание лютеранское объявлено было владычествующим в королевстве. Король или королева обязывались управлять страной, руководясь законами и совещаясь с сенатом. Число сенаторов было определено в двадцать пять человек, избранных королем из знатнейших фамилий, в случае надобности состав сената мог быть увеличен. Государственные чины: сенешаль, коннетабль, адмирал, канцлер и казначей тоже присутствовали в сенате, назначение которого было служить посредником между государем и народом. Сенат делился на пять департаментов. В особенно важных случаях созывались государственные чины или дума, состоявшая из выборных от всех сословий. Состав регентства был следующий: кроме канцлера Акселя Оксенстиерна, членами правительства были: Гавриил Густавсон Оксенстиерн — сенешаль, человек неподкупной честности; коннетабль Яков де ла Гарди (сподвижник нашего Скопина-Шуйского); адмирал Карл Галлениельм и казначей Гавриил Оксенстиерн. Двойная забота тяжким бременем опустилась на рамна канцлера: управлять королевством и воспитать и растить будущую королеву. В общих случаях этот гениальный администратор снискал в истории шведской славную память. Период с 1632 по 1644 год можно назвать царствованием Акселя Оксенстиерна — этого Ришелье и Кольбера Швеции, с той разницею, что временщиком его назвать нельзя, а самое приличное ему имя — идеал честного и распорядительного опекуна. Образование Христины было доведено до совершенства, чему, конечно, немало способствовали удивительные ее способности. Восьми лет она знала языки: латинский, французский, немецкий; впоследствии ознакомилась с греческим, итальянским и испанским; изучила историю, философию, математические и естественные науки, страстно любила изящные художества; внимательно следила за политическими событиями и дипломатическими комбинациями. Умом и сердцем Христина Шведская напоминала Елисавету Английскую, но далеко превосходила ее образованием. В 1639 году иностранные корабли, прибывшие в Стокгольм, завезли чуму, и молодая королева принуждена была удалиться в замок Кунгсер на берегу озера Мелар, окруженный селами, деревнями, лесами и лугами. Здесь Христина прожила год, занимаясь науками и предпочитая всем забавам прогулки пешком и на лошади. Эти прогулки дали ей возможность ознакомиться с сельским бытом, очень привлекательным в балетах и операх, но весьма часто печальным в действительности. В это время умерла тетка королевы, Катерина Цвейбрикенская, ею нежно любимая. Сын ее Карл Густав был другом детства и сверстником Христины. Королева-девочка в играх называла его своим мужем и с самого детства питала к нему искреннюю привязанность, никогда не переходившую за тот предел, где начинается чувство более нежное. Вдовствующая королева Мария Элеонора после смерти принцессы Катерины требовала у шведского сената, чтобы дочь ее была вверена ее попечениям, но сенат, верный завещанию Густава Адольфа, отказал ей. Между матерью и дочерью не было никогда ненависти; но несходство характеров и мнений было источником обоюдной холодности. «Моя мать, если бы я выросла на ее руках, — говорила Христина впоследствии, — могла избаловать меня. В ней было много добрых качеств, но образовать из меня правительницу она не сумела бы никогда!»

Отказ сената оскорбил Марию Элеонору. Она удалилась в замок Гренсгольм и вошла в переписку с Христианом IV, королем датским. 29 июля 1640 года она покинула Швецию и уехала в Данию, объявив шведскому консулу в Эльсиноре, что предпочитает жить на хлебе и на воде в чужом государстве, нежели терпеть обиды в своем. За это сенат лишил ее пенсии, и* только по просьбе ее племянника электора Бранденбургского снова стали выдавать в пособие часть из доходов с ее шведских поместьев. Вмешательство датского короля в семейные дела Христины впоследствии было причиною разрыва между этими двумя державами. Пожив несколько времени в Дании, постранствовав по германским государствам, Мария Элеонора смирилась и, откинув неуместную кичливость, возвратилась к дочери в Швецию, где была встречена со всеми подобающими почестями. Она умерла в Стокгольме в 1655 году. Женщина ограниченная, плохо образованная, Мария Элеонора любила изящные искусства, но любила их по-своему, отдавая предпочтение зодчеству. Она содержала при себе на жалованье двух итальянских архитекторов, платя им сверх того сумасбродные суммы за планы и чертежи дворцов и замков, никогда не строившихся. «Новый способ разоряться на постройки, не возводя их, — говорила Христина. — Пусть матушка строит воздушные замки, но я на ее фантазии тратиться не желаю!» Кроме того, Христина не хвалила свою мать за ее страсть к шутам и карликам, которые ее окружали. Дочь Густава Адольфа весьма справедливо находила, что эта забава унижает достоинство королевское.

Умолчим о ходе военных действий в Германии, раздираемой тогда тридцатилетнею войною; подвиги Горна, Баннера и Торстенсона не имеют никакого отношения к предмету нашего труда. Обратим внимание читателя на гражданское благоустройство Швеции и представим ее в том виде, в каком государство это было сдано правителями его королеве Христине при достижении ее совершеннолетия. Горное дело и открытие новых рудников были если не новым, то значительно умноженным источником государственных доходов. Города и села в архитектурном и санитарном отношениях преобразились к лучшему; науки, искусства и промышленность были доведены, несмотря на военное время, до цветущего состояния. Одновременно с возвышением своего королевства развивалась умственно и Христина. С 1642 года она начала принимать участие в заседаниях государственного совета, причем выказывала прозорливость, редкий ум и высокие дарования человека государственного. 8 декабря 1644 года она была объявлена совершеннолетнею и вступила в управление королевством как государыня самодержавная. При собрании государственных чинов Христина заседала на серебряном троне, подаренном ей графом Магнусом Гавриилом де ла Гарди, сыном покойного коннетабля. В народе ходила молва, будто молодая королева оказывает графу особенную благосклонность; за границей по этому поводу ходили слухи довольно оскорбительные для репутации. В сущности, граф Магнус ей нравился, но расположение ее к нему не переходило за пределы благоразумия. Сын Якова де ла Гарди по происхождению принадлежал к одной из знатнейших фамилий королевства; его мать Эвва Браге почиталась одно время невестою короля Густава Адольфа; красавец собою, умный, превосходно образованный, Магнус затемнял все эти качества непомерным честолюбием и хвастливостью. Он участвовал в походе в Данию в 1643 году, а в год восшествия Христины на престол был назначен ею чрезвычайным посланником в Париж, куда он и отправился 27 августа 1645 года. Вручая свои верительные грамоты королеве-правительнице Анне Австрийской, де ла Гарди, по ее желанию, очертил характер Христины таким образом: государыня моя управляет всеми делами сама без всякого содействия министров: время свое делит между делами и занятиями учеными. Нимало не заботясь о туалете и убранствах внешних, она выше женщины и не может назваться ею.

Желая поддержать достоинство своей королевы, де ла Гарди истратил при парижском дворе на 400 000 франков свыше суммы, ассигнованной ему на издержки. Вследствие этого Христина принуждена была прибегнуть к внешнему займу у города Гамбурга чрез посредство министра Адлера Сальвиуса. По возвращении на родину де ла Гарди был особенно обласкан королевою; они виделись очень часто; он сопровождал Христину в ее прогулках, и в сердце честолюбца закралась мысль быть ее супругом. Какие были объяснения между королевою и ее подданным, чье нескромное ухо могло их подслушать? Историк на подобные вопросы может отвечать предположениями более или менее основательными. Живя рассудком, Христина была не способна на увлечение сердечное, настоящее представлялось ей всегда залогом будущего. Брак с графом де ла Гарди мог восстановить против королевы и дворянство, и народ; бывали примеры, что короли в Швеции женились на своих подданных, но при подобного рода браках супруга пользовалась титулом королевы по мужу, Королева, выходя замуж за своего подданного, должна была во всяком случае нарушить закон: или, вопреки ему, пользоваться званием мужа, или передать ему звание короля наперекор вековым узаконениям. Не желая отдалять графа Магнуса от трона, Христина женила его на двоюродной своей сестре Марии Евфросинии. Брачные пиршества отличались блеском и пышностью; новобрачные были осыпаны щедротами королевы.

Переговоры о мире, который закончил тридцатилетнюю войну, заняли ум Христины и отвлекли ее сердце от несвойственных ему нежных мечтаний. По целым дням Христина просиживала в своем кабинете, ведя деятельную переписку с иностранными державами, участвовавшими в переговорах, давая инструкцию своим резидентам и министрам. В 1647 году двоюродный брат ее Карл Густав, возвратившийся из Германии, явился искателем ее руки, ссылаясь на дружбу детства и на свои чувства, нимало не изменившиеся. Христина отвечала, что хотя в детстве она и называла Карла мужем, а он ее женою, но что подобные шутливые прозвища не обязуют ее ни к чему; что замуж она пойдет, когда ей исполнится двадцать пять лет, и что если не выйдет за него, то навсегда останется свободною. Чтобы утешить принца, она прибавила, что назначит его своим преемником. Карл Густав объявил ей, что ему не нужно королевской короны.

— Вы шестью годами меня старше, — заметила Христина, — а между тем восторжены как мальчик, начитавшийся романов.

Однако же настойчивость Карла Густава заставила ее призадуматься над вопросом о замужестве. Происки и интриги графа де ла Гарди отклонили ее от решения выйти за Карла Густава. Она назначила его генералиссимусом шведских войск, находившихся в Германии, куда он снова отправился и вместе с Врангелем одержали ряд блестящих побед над имперцами. Здесь Карл Густав пробыл до 1650 года и возвратился в Швецию уже по заключении Вестфальского мира, по-прежнему, если только не более прежнего, влюбленный в Христину. Руки ее во время его отсутствия искали оба сына короля датского, электор Бранденбургский Фридрих Вильгельм и Ян Казимир, король польский. Всем этим женихам было отказано. Знатнейшее дворянство и народ выражали желание, чтобы королева избрала себе в супруги единокровного принца, всеми любимого Карла Густава, но она постоянно отклонялась от положительного ответа, оправдываясь отвращением к замужеству и любовью к независимости. Однажды, беседуя с приближенными о замужестве, она сказала им:

— Прошу вас не настаивать в нелепом желании. Вы утешаете меня мыслию, что я буду счастливой женой и матерью, и забываете, что от меня, точно так же, вместо Октавия Августа или Тита может родиться Нерон!

В исходе 1649 года, во время съезда государственных чинов в Стокгольме, Христина произнесла в сенате следующую речь:

— Вот уже несколько лет, как меня убеждают выйти замуж. Не могу не одобрить благоразумия тех, которые, любя отечество, желают предотвратить от него бедствия, могущие его постигнуть в том случае, если бы Бог призвал меня к себе по назначении мне преемника. Эта забота всех ближе касается меня, так как счастию родины я посвятила жизнь мою с той самой минуты, как стала управлять королевством. Брак налагает обязательства, мне еще неведомые, и я не могу сказать, одолею ли я когда отвращение мое к ним. Между тем для блага королевства я должна принять меры, не столь полезные для меня лично, зато надежные для его блага: я желала назначить преемника, который будет хранителем подданных моих и попечителем о их счастии. Все качества такого правителя я нахожу в принце Карле Густаве; в жилах его течет королевская кровь, и я желала бы, чтобы на нем остановился выбор народный.

После долгого раздумья сенаторы отклонили предложение Христины; некоторые даже дозволили себе о принце не совсем уважительные отзывы. Один из сенаторов заметил, что назначение Карла Густава в наследники престола нимало не упрочит династии на престоле шведском, так как принц после отказа Христины дал слово остаться холостяком:

— Будьте спокойны, — живо возразила королева, — он женат. Любить можно несколько раз, а корона сама по себе не имеет привлекательности!

Обсуждение вопроса было решено представить на рассмотрение государственных штатов (всенародной думы). Убеждения духовенства и депутатов не могли отклонить королевы от ее намерения, и чем ее более уговаривали, тем более она была настойчива. Выборные от духовенства, граждан и от крестьян утверждали выбор королевы; дворянство было принуждено уступить большинству… В свою очередь, и сенат уступил воле народной и скрепил акт о престолонаследии. Акт этот в главных статьях обязывал наследника и его потомков: 1) повиноваться королеве, как подданные вообще обязаны повиноваться государыне; 2) без ведома королевы и согласия сената не вмешиваться в государственные дела; 3) не иметь притязаний ни на какой особый удел в видах единства и целости государства; 4) довольствоваться поместьями на общих правах дворянства, чиня суд и расправу над своими слугами; 5) в случае получения в наследство какого-нибудь иноземного княжества или герцогства не переселяться в них, а жить в Швеции безотлучно; 6) наследнику в случае женитьбы испросить на то разрешения королевы и сената; 7) при воцарении не нарушать существующих в государстве узаконений; 8) охранять права и привилегии всех сословий вообще и каждого подданного в особенности.

Карлу Густаву дан был титул королевского высочества; на содержание его был ассигнован ежегодный пенсион и в недвижимую собственность дан был ему остров Эланд насупротив города Кальмара. Он желал, чтобы его назначили генерал-губернатором шведских провинций в Германии, но Христина на это не согласилась. Заботясь о единстве власти, она не желала дробить ее, превращая свои области в феодальные участки или турецкие пашалыки. Принц поселился на Эланде, где занялся охотою и науками, устраняясь от государственных дел, до которых, впрочем, его и не допускали.

Пользуясь мирным временем, Христина изъявила желание приступить к обряду коронации, до тех пор откладываемому. Местом торжества вместо тесного города Упсала она назначила Стокгольм, днем коронации 20 октября 1650 года. За неделю перед тем она удалилась в замок Якобштадт, принадлежавший фамилии де ла Гарди, где была встречена владельцами и тысячами народа, которым дан был великолепный праздник с обедом, на котором были четыре фонтана французского и испанского вина. Вступление королевы в столицу совершилось с необычайной пышностью при звоне колоколов и грохоте орудий, неумолкавших в течение двух часов. Церемония коронации происходила на другой день. Обряд миропомазания над королевою совершил епископ Матиэ, бывший ее наставник; из собора во дворец Христина ехала в золотой колеснице, запряженной четырьмя белыми конями, встречая на пути триумфальные арки по улицам, изукрашенным флагами, коврами и аллегорическими картинами. Турниры, театральные представления, обеды, балы сменялись во все продолжение последних десяти дней октября месяца… Молва о славе и величии королевы Севера разнеслась по всей Европе; ее портреты за границею раскупались нарасхват, тысячи брошюр и панегириков знакомили иноземцев с характером и образом жизни дочери Густава Адольфа.

Христине в эту эпоху было около двадцати пяти лет. Ростом она была несколько ниже среднего, но держалась величаво и при развязности походки отличалась отчасти мужественными ухватками. Ее голубые глаза были весьма выразительны; орлиный нос, прекрасно очерченный рот, ровные, белые зубы вполне гармонировали с чертами лица, озаренного легким румянцем. Голос же был нежен, но она умела возвышать его в случае надобности, и тогда в нем звучали мужские ноты. Случалось нередко, что лицо ее принимало задумчивое выражение, но взгляд никогда не терял ясности и проницательности. Живя в том веке, когда роскошь женских нарядов доходила до баснословия, Христина посвящала своему туалету не более четверти часа и терпеть не могла модных причуд ни в одежде, ни в прическе. Волосы убирала кое-как, обвязывала их лентою и обвивала вокруг гребенки; но эта прическа очень шла к ней. Рукава платья королевы были нередко порваны и запятнаны чернилами. В ответ на намеки о неряшливости Христина говорила: «Занимаются собою те, которым нечего делать!»

Чтение древних классиков, беседу и переписку с знаменитыми ей современными учеными мужами Христина предпочитала балам, праздникам и другим пустым забавам, тратиться на которые в тот век любили государи, по умственным способностям и образованию стоявшие ниже королевы шведской. В эту блестящую эпоху ее жизни она была окружена целым миллионом фаворитов, к которым питала самую благородную, платоническую страсть, истрачивая на подарки им огромные суммы, и при всем том связь королевы с ними делали ей только честь, удваивая славу ее имени, к которому как нельзя лучше шло прозвище северной Минервы. Любимцами этими были: Олай Рудбек, Лудольф, Гейнзиус, Декарт, Паскаль, Гассанди, Бальзак, Менаж, Бенсерад, Скюдери, Гроновиус, равин Маннихем бен Израиль, Сальмазий (Saulmaise), Бошар, Гюэ, Ноде, Беклер и Мейбом — славнейшие ученые второй половины XVII столетия. Христина посещала анатомические лекции Олая Рудбека, славного историка, естествоиспытателя и анатома, которому медицина обязана открытием лимфатических сосудов; Лудольф, Фосс и Гейнзиус по ее поручению и на собственный ее счет ездили в Германию, Францию и Италию для покупки книг и манускриптов, которыми обогатили королевскую библиотеку, составленную Христиною из библиотек Гуго Горация, Петотавия, Фосса и кардинала Мазарини. Библиотека Христины всеми учеными Европы была признана за неистощимую сокровищницу по всем отраслям наук и знания. По поводу этой библиотеки считаем нелишним привести странный анекдот, который рассказан в книге ученого Кальме (dom Calmet) «О сновидениях и призраках» и случившийся, по всей вероятности, с ним самим. Живя в Дижоне и трудясь над комментариями к Илиаде, Кальме нашел в поэме один стих, совершенно ему непонятный, и тщетно ломал голову, чтобы разгадать его смысл. Утомленный тяжелым умственным трудом, ученый заснул, и ему приснилась королевская библиотека в Стокгольме, а в ней, в одном из шкафов, на верхней полке книга небольшого формата, в которой загадочный стих истолкован вполне удовлетворительно. Обрадованный открытием, Кальме проснулся; тотчас же записал прочитанное в сновидении и на другой день отправил в Стокгольм к Декарту письмо, в котором, описывая внутренность и расположение шкафов в тамошней королевской библиотеке, просил великого философа уведомить его, верно ли описание и не найдется ли там чудесной книги, пригрезившейся в сновидении. Декарт отвечал, что описание библиотеки — безукоризненно, книга найдена, а в ней на такой-то странице обретен и комментарий на стих из Илиады. Имена Декарта и Кальме, кажется, надежные поруки в справедливости этого события, которое можно называть загадочным до тех пор, покуда физиология не обретет положительных законов великого множества странных явлений нашего организма. Сверхъестественного в природе нет и не может быть по той весьма простой причине, что если что существует, то, конечно, естественно и непременно подчинено каким-нибудь законам природы. В следующих страницах мы еще возвратимся к этому любопытному вопросу. Паскаль, ум всеобъемлющий, Гумбольдт своего века, — изобрел счетную машину, названную им рулеткою или вертушкою, посредством которой можно было решать довольно сложные задачи из четырех правил арифметики. Эту машину он послал в подарок Христине при письме, в котором особенно замечательны следующие строки: «Царствуйте, государыня, несравненная, царствуйте так, как доныне еще не царствовал никто, силою гения вашего и ума покоряя все то, чего нельзя завоевать оружием. По законному вашему праву владычествуйте над областями, вам подвластными; но по правам, даруемым достоинствами вашими, будьте всемирною обладательницею. Если я не подданный ваш в первом случае, то во втором — объявляю всенародно, что считаю за счастье быть таковым и препровождаю государыне первый слабый знак моего подданства!» Вольтер вел переписку с нашей Екатериною Великой, часто льстил ей до раболепства, льстил, как вообще способны льстить поэты… Не таков был Паскаль, и в его письме к Христине нет ни слова приторной лести; он только справедлив. Королева, любезно отвечая Паскалю, в своем письме назвала его «наставником рода человеческого и светочем ученого мира», что было немножко преувеличено… Здесь королева льстила ученому. То же можно сказать и о письме ее, писанном к Гассанди в 1652 году. «Простите, — говорит она, — если письма мои иногда отвлекают вас от трудов или от редких минут отдыха. С вами я совещаюсь как с оракулом истины, во всех случаях, когда имею надобность рассеять мои сомнения; просвещая меня, вы только увеличите мною число людей, достойно вас уважающих. Поверьте, что наставлениям вашим я буду следовать так, как бы я следовала догмату мудрейшего законодателя. Поэтому вы можете судить, как высоко ценю я ваши познания и насколько дорожу уважением и благосклонностью такого великого человека, как вы!»

Бальзак и Менаж в письмах своих к королеве шведской воскуряли ей слишком грубый фимиам, едва ли не оскорблявший чуткий и нежный вкус великой женщины; посредственному поэту Бенсераду она льстила сама, превознося его остроумие: ошибка тем более извинительная Христине, что сам Буало — законодатель французской поэзии, признавал одно время Бенсерада чуть не великим. Скюдери из всех поэтов, покровительствуемых королевою шведскою, был едва ли не честнейший и добросовестнейший человек. Когда он окончил свою поэму Аларик, Христина предложила ему Чрез посланника Шевро драгоценную золотую цепь с тем, чтобы он посвятил ей эту поэму, выбросив из нее похвалы графу де ла Гарди, тогда впавшему в немилость. Скюдери посвятил ей своего Аларика, но отказался наотрез от подарка, которым королева хотела принудить его не почтить человека, им глубоко уважаемого… Само собою разумеется, что она не лишила Скюдери обещанной цепи, которою, по его словам, приковала его к себе навеки.

Декарт, покинув Францию, отправился в Голландию, где начал ожесточенную борьбу с противниками нового своего учения. Посланник Шаню, друг его, сказал о нем Христине, которая не замедлила войти с ним в переписку о некоторых философических вопросах и между прочим о высшем благе. На этот вопрос Декарт отвечал: «Блага вещественные не всегда от нас зависят; что же касается до душевных — они зависят, от нашего познания добра, во-вторых, от желания добра. Познание добра выше наших сил, а потому мы можем единственно располагать нашей волею, лучше же всего (по моему мнению) располагать ею невозможно, как имея постоянно в виду единую цель — добро и все свои способности посвещая тому, чтобы знать, в чем именно они заключается. В этом замкнуты все добродетели, это — единственная славная и похвальная цель жизни, в этом источник самодовольствия и, наконец, в этом, как я полагаю, и заключается наше высшее благо». Восхищенная умом Декарта, Христина пригласила его к себе в Швецию, куда он прибыл в октябре 1649 г. и начал преподавать королеве первые основания новой своей доктрины. Ежедневно в пять часов утра учитель и ученица сходились в библиотеке. Основное правило философии Декарта — исследовать и всесторонне обсуждать каждый метафизический вопрос, — правило это не могло не быть усвоено умом Христины, но она в то же время не могла примениться к взглядам Декарта на физический и духовный мир, к его системе вихрей и ко многим смелым гипотезам. «Новейшие химеры, — говорила она, — не лучше древнейших!» Декарт умер в феврале 1650 года, и королева глубоко о нем сожалела, отдавая должную справедливость философу великому даже в его заблуждениях. Она намеревалась похоронить его с особенными почестями, отчего, впрочем, ее отговорил Шаню, опасавшийся неудовольствия со стороны лютеранского духовенства. Таким образом, Декарт без всякой пышности был похоронен на кладбище св. Олая, откуда в 1666 году тело его было перевезено в Париж и погребено в церкви св. Геновефы. При открытии склепа череп философа был украден и заменен другим, подлинный же был раздроблен на части поклонниками Декарта, благоговейно хранившими эти останки великого человека… Странная участь трупа мудреца, привезенного на родину без своей головы! Тут невольно приходят на память слова шекспировского Гамлета — что череп Александра Македонского так же пуст, как и череп последнего нищего; а прах цезаря годен единственно на обмазку печей.

Летом 1650 года прибыл в Стокгольм из Лейдена знаменитый знаток древних языков Сальмазий, которому Христина отвела квартиру в собственном дворце и с которым ежедневно беседовала и дискутировала о греческих классиках. Заметим здесь, что королева знала древние языки в таком совершенстве, что была в состоянии переводить изустно с греческого или латинского на французский, итальянский или свой отечественный язык. Суровый климат Швеции принудил Сальмазия уехать в Лейден; перед отъездом он рекомендовал Христине доктора Мишона Бурдело, снискавшего не совсем лестную известность при королевском дворе. Человек бесспорно ученый и даровитый, Бурдело был вместе с тем вкрадчив, хитер, нагл и не без шарлатанства. Он много путешествовал, многое видал; умел говорить красно и отлично играл на гитаре Его беседа нравилась Христине; он в короткое время снискал ее благоволение, был пожалован в лейб-медики и допущен в круг самых близких к Христине. Неприметным образом он подчинил ее совершенно своему влиянию: внушил ей отвращение к ее родине, охладил ее страсть к наукам, отвлек от занятий делами государственными, пошатнул нравственные ее убеждения… одним словом — развратил королеву. Вложил в ее душу первые начала безверия и ненависти к людям. Это был змей-искуситель, превративший для Христины науку в древо познания добра и зла. Когда в Швецию прибыл Пимантель, испанский посланник, Бурдело вошел с ним в тайные сношения, клонившиеся к тому, чтобы произвести разрыв между Швецией и Францией. Эти гнусные поступки возбудили всеобщее негодование. Мать Христины старалась представить ей все неприличие ее слабости к лейб-медику, но королева не обратила на наставления матери ни малейшего внимания. Наконец, по настоянию духовенства, при виде дворянства, угрожавшего временщику низвержением, благодаря вмешательству Франции, Христина принуждена была уволить Мишона Бурдело от звания своего лейб-медика и предложить ему уехать во Францию. Пред отбытием своего фаворита Христина щедро одарила его, снабдив рекомендательными письмами к кардиналу Мазарини; двоюродный брат королевы Карл Густав подарил ему свой портрет, осыпанный бриллиантами. По отъезде Бурдело Христина отзывалась о нем с совершенным равнодушием, а в оправдание своей слабости говорила: — Я угадала его с первого взгляда, но терпела при себе, делая опыт, до какой степени могут в человеке простираться гордость и тщеславие.

Получив от Бурдело письмо, королева, не распечатывая, разорвала его, сказав: «От него пахнет ревенем!» Во Франции Бурдело втерся в милость к кардиналу Мазарини и получил от него аббатство Массэ в Берри. После отречения Христины он тщетно пытался опять сблизиться с нею, но тогда королева питала к нему глубокую ненависть. Замечательный этот человек умер в начале XVIII века, оставив по себе память непродолжительную, хотя имя его и заслуживает внимания потомства. Из многих его сочинений не должна быть забыта его диссертация о призраках, в которой все явления из так называемой загробной области он старается объяснить с физиологической точки зрения.[36] Находясь в апогее своего могущества, Бурдело познакомил Христину с Гассанди, но в то же время разладил ее с Бошаром, в 1652 году посетившим Швецию. Бошар, автор Священной географии, сочинения, доныне высоко ценимого ученым миром, по предложению королевы шведской, предпринял составление Священной зоологии. Однажды, когда он готовился читать Христине отрывок из этого сочинения, Бурдело отговорил ее слушать Бошара под тем предлогом, что она не так здорова. Вообще Бурдело всячески старался удалить Бошара из Швеции, опасаясь, чтобы место его не занял спутник Бошара молодой ученый Гюэ, которому Христина оказывала излишнюю благосклонность. Здесь считаем необходимым небольшое отступление, чтобы поставить на вид читателю следующий вопрос:

Если фавориты и временщики неизбежное зло царствования женщины, то из какой сферы они опаснее: из круга олигархов или из круга людей ученых? В котором из двух случаев выигрывает народ: тогда ли, когда наперсник государыни дипломат или полководец или когда! неограниченным ее расположением пользуется ученый?.. Наконец, что важнее для государства: завоевание какой-нибудь области или развитие в нем наук, полезных знаний и художеств? С 1650 по 1654 год, именно в период тесного сближения Христины с учеными мужами Германии и Франции, в ее королевстве основано было шесть коллегий; в университетах Упсала, Або и Дерпта учреждены новые кафедры, народные училища, сиротские приюты размножались с каждым годом; торговля, промышленность, горное дело доведены были до самого цветущего состояния. Из ученых, прославивших царствование Христины, назовем: Рудбека, Олая Верелия, Георгия Стиернгиельма, Франкена, Форсиуса, Паулинуса, Стольпе, Аусинса, братьев Буре и баронессу Ванделу Скитте.

Казалось бы, что при вышеупомянутых условиях Швеция могла назваться счастливейшим государством, но, к несчастью, этого не было… Дворянство угнетало крестьян и отнимало у горожан и у духовенства их привилегии. Когда Христина, по мере возможности, примирила интересы дворянства с интересами народными, вместо благодарности со всех сторон поднялись новые жалобы. Вельможи роптали на благосклонность королевы к ученому сословию; духовенство — на ее излишнюю веротерпимость; народ — на чрезмерные издержки двора и (по его мнению) бесполезные траты на академии, училища и школы. Спокойно смотрела Христина на эту бурю, с твердою решимостью сложить с себя бремя власти и передать ее Карлу Густаву. В октябре 1651 года она объявила о том шведскому сенату… Это известие образумило недовольных. Выборные от всех сословий, имея во главе канцлера Оксенстиерна, умолили Христину отказаться от ее намерения. Благородная дочь Густава Адольфа уступила их просьбам, не выторговав себе никаких новых преимуществ и после того нимало не изменив кроткого характера царствования на более суровый. Тишина водворилась, но ненадолго: новая грозная туча явилась над Христиною: заговор Мессениусов.

Ученый историк Иоанн Мессениус и сын его Арнольд за сношения с польским двором заключены были в тюрьму, откуда, впрочем, их выпустили по повелению Христины после нескольких лет заключения. С ненавистью в сердце на канцлера и на королеву они по выходе из тюрьмы дали себе клятву мстить ей и канцлеру. В исходе 1651 года принцу Карлу Густаву был подослан анонимный пасквиль на Христину, в котором, кроме того, помещено было и воззвание к народу восстать и свергнуть королеву с престола. Канцлер выставлен был врагом отечества, Магнус де ла Гарди разорителем народа, а Христина развратною расточительницею, обогащающею своих многочисленных любовников; Карлу Густаву заговорщики предлагали стать во главе мятежа и овладеть престолом. Принц немедленно по прочтении пасквиля отправил его к королеве. Розыски привели к открытию сочинителя; это был внук Иоанна Мессениуса, восемнадцатилетний сын Арнольда. Арестованные заговорщики, после долгого запирательства, сознались под пыткою во всем, назвав своими сообщниками сенатора Бенедикта Скитте, стокгольмского бургомистра Нильсена, доктора богословия Терсеруса и многих других, большею частью лиц чиновных… По приговору верховного уголовного суда Мессениусы — отец и сын — были обезглавлены и четвертованы, прочие их сообщники подверглись тюремному заключению и изгнанию. Государственные штаты поднесли Христине адрес с уверениями в их верноподданнических чувствах; но недоверие к народу и разочарование уже уязвили сердце королевы, и мысль об отречении опять явилась ей в виде единственного счастливого исхода из весьма неприятного положения. Напоминаем читателю, что заговор Мессениусов был открыт в самый год казни короля английского Карла I; с отречением от престола Христина не могла сочетать вопроса и о собственной жизни. По всей вероятности, именно в этот период своего царствования (1651–1654) в характере Христины произошла та резкая перемена к худшему, которая набросила на память этой великой женщины неизгладимое пятно. Владычество и фаворитизм ученых окончились; пожив умственной духовной жизнию, Христина ударилась в грубую чувственность, как бы вознаграждая себя за продолжительное целомудренное воздержание. Кроме Бурдело, излишней благосклонностью ее могли похвалиться и Петр Шаню, посланник французский, и Пимантель — испанский… Графа де ла Гарди постигла опала, и он был удален в свое поместье, в 1653 году будучи уличен в казнокрадстве. Главным виновником его падения был Пимантель, прибывший в Стокгольм в 1652 году, с целью восстановить дружественные сношения Испании со Швецией. Забыв всякое приличие, Христина поместила его в своем дворце и проводила с ним целые дни, к крайнему соблазну шведской аристократии. Лукавому испанцу удалось выманить у королевы всевозможные уступки в пользу мадридского кабинета и, что всего важнее, расположить ее в пользу римской церкви… Эта ошибка особенно непростительна дочери героя, положившего душу свою за защиту лютеранизма за двадцать лет перед тем. Пимантель тайно сносился с посланником австрийским Монтекукули к совершенному ущербу интересов Швеции. Ослепленная страстью, Христина, сама того не сознавая, делалась изменницею своего отечества!

На этот раз негодование ее подданных было небезосновательно; грозный ропот всех сословий заставил Христину расстаться с Пимантелем. Он сел на корабль в Готенбурге, но за противным ветром и ненастною погодою принужден был возвратиться в Стокгольм, где под разными более или менее благовидными предлогами Христина удержала его более полугода. В течение этого времени она тешила его праздниками, балами, придворными спектаклями, в которых участвовала сама, и в числе многих драгоценных подарков подарила бриллиант баснословной стоимости. Мы не один раз говорили на страницах нашего труда о могучем влиянии любви на правителей царства; здесь скажем, что влияние это на правительниц было всегда несравненно гибельнее, нежели на правителей. В последний год царствования Христины самые близкие к ней люди не могли узнать в ней прежней гениальной женщины, любительницы уединенной беседы с музами или учеными людьми, диспутировавшей с богословами и еленистами. Тогда Христину можно было назвать философом-платонистом; теперь вместо нее видели циника, вакханку… Тогда Христина была Титом в образе женщины, теперь это была Мессалина, томимая ненасытимой жаждою сладострастия. Бесстыдством веяло от ее речей, телодвижений, взглядов. Было время, она осмеивала модниц и щеголих, теперь была сама смешна безумным своим кокетством и жалка — еще того безумнейшей расточительностью. При расстроенных финансах и неприязненных к ней отношениях европейских держав Швеция так же быстро клонилась к упадку, как быстро возвышалась в первые годы царствования Христины. Она сама не могла не сознавать, что роль королевы ею уже отыграна и что ей приличнее снизойти на степень женщины обыкновенной. В январе 1654 года она писала к французскому посланнику Шаню следующее:

«Я уже говорила вам пять лет тому назад, почему я так настойчива в моем решении отречься от престола; решение это я зрело обдумывала восемь лет. В первый раз, по любви и участию ко мне, вы старались отклонить меня от моего намерения, хотя и сознавали всю основательность побудительных к тому причин. Теперь, что бы вы ни говорили мне, я уверена, что не найдете в мысли моей ничего меня недостойного. Я говорила вам об отречении пять лет тому назад, и с того времени взгляд мой нимало не изменился. К этой цели я направляла все мои действия, к этому концу вела их и не колеблюсь теперь, готовясь доиграть мою роль, чтобы уйти за кулисы… о рукоплесканиях не забочусь. Знаю, что разыгранная мною пьеса не могла быть представлена согласно всем сценическим условиям. Пусть обо мне каждый судит по-своему; этого права не отнимаю ни у кого, да и не отняла бы, если б даже оно было в моей власти. Благосклонно судить обо мне будут немногие, но я уверена, что вы будете в том числе. Остальным неведомы ни мои побуждения, ни мой характер. Только вам и еще другому человеку,[37] который, будучи одарен великою и прекрасною душою, судит обо мне, как вы: sufficit unus, sufficit nullus.[38] Мнение прочих людей презираю и даже смехом моим никого не удостою. Те, которые будут судить о моем поступке с общепринятой точки зрения, конечно, осудят меня, но я никогда не возьму на себя труда и оправдываться перед ними, а во время досуга, который теперь уготовляю себе, все же не найду досужей минуты, чтобы и вспомнить о них. С удовольствием вспомню и о добре, которое с радостью делала людям, и о каре, которою наказывала ее достойных. Утешусь, что не заставляла страдать невинных и даже виновных щадила. Спокойствие государства я поставила выше всего прочего, покорствовав всем единственно его выгодам и ни в чем не обвиняя его правительство. Будучи царицей, я не увлекалась тщеславием, и потому мне легко сложить с себя мою власть; после всего этого, не опасайтесь, я в безопасности, и благо мое вне капризов фортуны. Что б ни было — я счастлива:

Sum tamen, о superi, felix, nullique

Hoc auferre Deo…[39]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.