Свет с Востока

Свет с Востока

Несмотря на разногласия с отцом, обострившиеся из-за публичной полемики с ним, Лев Львович с Дорой после отъезда из Ясной Поляны в Петербург в начале самостоятельной жизни переживали короткий период спокойствия и счастья.

Их круг общения был ограничен в основном родней матери. К ним приезжала младшая сестра Софьи Андреевны Татьяна Андреевна Кузминская со своими детьми, мужем-сенатором и дрессированным пуделем, которому позволяли сидеть за общим столом, а также брат матери Вячеслав Андреевич Берс. Со стороны отца их иногда навещала его тетушка графиня Александра Андреевна Толстая.

В октябре 1901 года на сцене только что открывшегося Нового театра состоялась премьера пьесы Льва Львовича «Ночи безумные…», в которой играла известная актриса Лидия Яворская, возглавившая театр вместе с мужем – князем Барятинским, писателем и драматургом. На премьере Лев Львович с Дорой, парадно одетые, сидели в ложе вместе с Барятинским, принимали аплодисменты и поздравления. Автора вызывали на сцену, публика сердечно приветствовала его, как пишет сын Павел, «возможно, больше из уважения к Льву Николаевичу, чем к автору пьесы». Но Дора была счастлива и описала это событие в письме в Швецию на восьми страницах.

Пьеса не имела большого успеха в столицах (она была поставлена также в театре «Аквариум» в Москве), но ее охотно ставили провинциальные театры, привлеченные громким именем автора. Увы, как и роман «Поиски и примирения», пьесу сопровождала скандальная слава. В ней автор опять спорил с идеями отца, одновременно заставив героя, изменившего жене, броситься под поезд. Таким образом он как бы поменял пол Анне Карениной.

С этого начался путь Льва Львовича как драматурга. В этом жанре он оказался весьма плодовит: за пять лет им было написано два тома пьес, из которых издан был только первый (Л. Л. Толстой. Драматические сочинения, СПб., 1906. T. I). Его театральная карьера продолжалась до революции 1917 года. Некоторые пьесы – «Братья-помещики», «Права любви», «Солдатка», «Моя Родина», – написанные на социально-политические темы, шли в столичных театрах Суворина, Корша, пользовались переменным успехом и подвергались цензурным запретам за слишком острое содержание.

В августе 1902 года Дора родила третьего сына – Никиту. Это имя Лев Львович, согласно его воспоминаниям, взял для того, «чтобы не повторять слишком часто толстовских имен». Кстати, все отметили, что Никита был похож на дедушку Льва большой головой и серыми глазами. С рождением Никиты было связано удивительное «открытие» Льва Львовича, о котором он совершенно серьезно пишет в воспоминаниях: «При его рождении я сделал интересное наблюдение, убедившее меня в том, что дети, появляясь на свет, вовсе не обязательно должны плакать, как думал Кант. Никита еще не был отделен от пуповины, когда я нагнулся к нему и сказал успокоительным тоном, что всё кругом обстояло благополучно и что плакать ему совершенно не нужно. Он отлично понял меня и не плакал до тех пор, пока акушерка не стала шлепать его по заду. Таким экспериментом я разбил теорию Канта, утверждающую, что люди с рождения выражают сущность жизни – страдание – плачем…»

Вся трогательная самонадеянность Льва Львовича отразилась в этом «открытии»! Как известно, акушерки шлепают детей не ради удовольствия, а для того, чтобы открылись легкие и дети начали самостоятельно дышать. Первый крик и есть свидетельство первого дыхания.

В будущем он сделает немало подобных «открытий», которые, по его мнению, опровергали существовавшие в мире философские системы и общепринятые точки зрения. И в этом он оставался сыном своего отца.

Никита родился в Швеции, в доме Вестерлундов, но крестили его в православной вере приглашенные из Стокгольма русский священник с диаконом. Впрочем, обряд крещения Лев Львович воспринимал формально и относился к нему, как и отец, в общем-то отрицательно. Он писал матери: «Я рад, что вся эта глупая и стыдная языческая церемония, которая с Владимира держится у нас и еще, Бог весть, сколько продержится, кончена. Было оригинально видеть ее среди протестантов».

Священник и диакон были в полном облачении, с дымящимися кадилами. Эрнст и Нина Вестерлунды уже дважды в России наблюдали эту противоестественную, на их взгляд, церемонию, когда новорожденного трижды обносят вокруг купели с зажженными свечами и трижды погружают в воду с головой. Мать не имела права при этом присутствовать. Младенца вокруг купели носила бабушка Нина. После завершения обряда Вестерлунд распорядился проветрить помещение и пригласил священника и диакона к столу. Они выпили за здоровье младенца по бокалу шерри, затем – кофе, и священнослужители уехали.

Когда осенью семья вернулась в Россию, начались новые несчастья. В Петербурге свирепствовала эпидемия гриппа, перенеся который Дора заболела воспалением почек – нефритом. Приехавший из Швеции отец назначил строгий курс лечения – горячие ванны, холодные обертывания, молочную диету, но это не помогало. Лев Львович во всем винил сырой, холодный петербургский климат. Но и лето 1903 года, проведенное в Швеции, не поставило больную на ноги. И тогда, посовещавшись с берлинским профессором, Вестерлунд посоветовал им отправиться в Египет.

Дорога в Египет лежала через Крым и Одессу, а путь в Крым – через Ясную Поляну. В конце августа там собралась вся семья Толстого отмечать семидесятипятилетие главы дома. Лев Львович приехал раньше, в июле, и дожидался Дору с детьми.

К этому времени Софье Андреевне многое не нравилось в поведении и настроении сына. Главное – он стал слишком часто покидать Дору и детей. «И этот сын не радует, – пишет она в дневнике 12 июля 1903 года. – Жена умирает в Швеции в нефрите; он делает планы, хочет поступать на медицинский факультет, жить в Москве; и какое-то в нем неспокойствие…»

В воспоминаниях Лев Львович не пишет о своем желании вернуться на медицинский факультет Московского университета, откуда он ушел в сентябре 1890 года. По-видимому, литературная работа не приносила ему достойного заработка. Таким образом, второй пункт петербургского проекта – «составить достаточное для детей и для себя состояние» – не выполнялся. Если верить воспоминаниям сына Павла, в Египте семья жила на «мешочки с золотом, полученные от бабушки Сони». Но и этого не хватило. В декабре 1903 года Софья Андреевна писала сыну в Хелуан: «Деньги тебе пришлю к февралю».

Когда они находились в Египте, началась русско-японская война. В августе 1904 года сын Толстого Андрей Львович добровольцем отправился на дальневосточный фронт, был ранен и награжден Георгиевским крестом. Патриотические настроения коснулись даже старого Толстого, решительно отрицавшего всякую войну.

В записках Маковицкого есть интересные свидетельства о том, что, выступая против русско-японской войны, Толстой, тем не менее, тяжело переживал поражения нашей армии и флота. Он говорил, что нужно было взорвать Порт-Артур, а не отдавать японцам. «Коли берешься воевать, то жертвуй собой за дело».

«Война наводит ужас на всех, и главное в будущем ничего неизвестно и всё страшно, – писала Софья Андреевна сыну в Египет. – Подъем духа и сочувствие Государю очень большие. Мне лично очень противно коварство и ловкая жестокость этих маленьких желтых японцев».

Вернувшись в Россию в апреле 1904 года, Лев Львович тоже хотел принять участие в войне в качестве корреспондента «Нового времени». Война произвела на него огромное впечатление. Она разбудила в нем национальные чувства, которые в Египте еще и оформились в странные пророчества.

«У меня родился новый план – ехать в мае, июне на войну корреспондентом… – писал он родным. – Если не увидишь сам того, что теперь делается там, на Востоке, никогда не поймешь, как следует, значения этого. А значение большое, громадное для России. Поразительна эта горячка пожертвований на флот и общее сознание необходимости этого. Мне ясно отсюда, что это действительно необходимо, и только, когда именно мы, Россия будет настолько сильна на морях, ее окружающих, что никакая другая держава не будет в состоянии с ней бороться и она будет держать в повиновении мир, могут прекратиться войны. На то, чтобы Россия покрыла собой всю землю, нужно еще тысяч семь, восемь лет, если мы будем продолжать так быстро расти, как росли с начала Новгорода или даже Московского княжества. Еще тысячу лет для покорения всего азиатского материка, еще тысяч пять лет на покорение и слияние с народами остальных материков Америки, Африки и Австралии. И вот одно человечество готово. Это внешний путь под гегемонией России. Россия же даст другой путь, к тому же – духовный, необходимый одновременно с внешним, – постановка идеала. Папа? с этим не согласится. МАЛЕШ! (Значит по-арабски – «ничего», «пусть»)… Я верю, что Россия призвана объединить человечество, и вижу, что она делает это постоянно, и всячески очень жаль японцев, и вместе с тем они вызывают к себе гадливое чувство, как комары, напившиеся кровью, которых приходится раздавить…

Желтые люди, Китай, Япония и Корея – это только желтый фон, основа, на которой призваны работать белые люди во главе с Россией, как Россия покрыла собой татар и других инородцев…

Европейцы никогда не сделают этого. Напротив, мы опять же покрываем и растворяем в себе всех европейцев: и немцев, и поляков, ближних соседей, и начали то же с более отдаленными – англичанами, французами, итальянцами. Все они только наши слуги, наши приказчики, наши школьные учителя, которых всех заменят в будущем их ученики…

Как бы я поговорил теперь с папа? обо всем, что здесь набросал».

На первый взгляд, письмо напоминало бред сумасшедшего. В апреле в Египте установилась такая жара, что Лев Львович с супругой спешно засобирались в России, решив остаток весны провести в более мягком крымском климате. Отец с матерью и решили, что сын просто перегрелся на солнце.

«Милый Лёва, папа? даже огорчился, прочитав твое длинное письмо о том, что через несколько тысяч лет Россия овладеет всем миром. “Что это, точно он с ума сошел, – говорил папа?. – Как же можно думать о том, что будет через семь, восемь тысяч лет!” Видно, у тебя воображение очень разрослось от болезни и жаркого климата».

Лев Львович не спорил с ними. «Милый папа?, я очень рад, что ты счел мое письмо к мама? о будущем России сумасшедшим. Это совершенно справедливо, и мне совестно за него и за то дурное настроение, в котором я жил в последнее время. Чрезмерное умственное и физическое возбуждение от здешней весны породило это состояние духа. Слава Богу, кажется я снова оправился и овладел собой».

Но не всё было так просто…