Крымская драма

Крымская драма

В сентябре 1901 года Толстого перевезли в Крым в большой и удобный дом графини Паниной в Гаспре. Сначала он чувствовал себя хорошо… По дороге в Гаспру остановились в Севастополе в гостинице Киста. Толстой посетил музей обороны Севастополя, расписался в книге почетных посетителей. В Гаспре совершал конные прогулки – в Олеиз, Алупку Симеиз, Ай-Тодор. Его навестили отдыхавшие в Крыму Чехов, Горький, Бальмонт. В Крым приехали с мужьями две беременные дочери, Маша и Таня, и сын Андрей с женой Ольгой – тоже беременной. Навестить отца приехал сын Сережа.

В ночь на 12 ноября Татьяна родила еще одного мертвого ребенка. В начале декабря пришло известие, что здоровый мальчик родился у жены сына Миши и Лины. В январе 1902 года мертвого ребенка родила невестка Ольга. Но к тому времени все семейные события отошли на второй план. Зимой 1902 года в Гаспре от воспаления легких умирал сам Толстой.

Софья Андреевна пишет в дневнике: «Мой Лёвочка умирает… И я поняла, что и моя жизнь не может оставаться во мне без него. Сороковой год я живу с ним. Для всех он знаменитость, для меня – он всё мое существование, наши жизни шли одна в другой, и, Боже мой! сколько накопилось виноватости, раскаяния… Всё кончено, не вернешь. Помоги, Господи! Сколько любви, нежности я отдала ему, но сколько слабостей моих огорчали его! Прости, Господи! Прости, мой милый, милый дорогой муж!»

Уже в декабре 1901 года Толстой почувствовал близость смерти. Он стал равнодушен ко всему, что его окружало. Но сначала жена поняла это по-своему: «С Львом Николаевичем вышло как раз то, что я предвидела: когда от его дряхлости прекратились (очень еще недавно) его отношения к жене как к любовнице, на этом месте явилось не то, о чем я тщетно мечтала всю жизнь – тихая, ласковая дружба, а явилась полная пустота. Утром и вечером он холодным, выдуманным поцелуем здоровается и прощается со мной; заботы о нем спокойно принимает как должное, часто досадует и безучастно смотрит на окружающую его жизнь, и только одно его волнует, интересует, мучит: в области материальной – смерть, в области духовной – его работа».

Эти области сливались для него в одну. В конце 1901 года он записывает в дневнике несколько мыслей о смерти.

«Когда ровно течет струя воды, то кажется, что она стоит. Так же кажется с жизнью своей и общей. Но замечаешь, что струя не стоит, а течет, когда она убывает, особенно когда каплет; также и с жизнью».

«Когда я буду умирать, я желал бы, чтобы меня спросили: продолжаю ли я понимать жизнь так же, как я понимал ее, что она есть приближение к Богу, увеличение любви… Если не буду в силах говорить, то если да, то закрою глаза, если нет, то подниму их кверху».

«Всякий человек закован в свое одиночество и приговорен к смерти. “Живи зачем-то один, с неудовлетворенными желаниями, старейся и умирай!” Это ужасно! Единственное спасение – это вынесение из себя своего “я”, любовь к другому. Тогда, вместо одной, две ставки, больше шансов. И человек невольно, стремясь к этому, любит людей. Но люди смертны, и если в жизни одного больше горя, чем радости, – то тоже и в жизни других. И потому положение всё то же отчаянное. Только и утешения, что на миру смерть красна. Одно спасение была бы любовь к бессмертному, к Богу. Возможна ли она?»

Из Петербурга Софье Андреевне приходит телеграмма от главенствующего члена Святейшего Синода митрополита Антония (Вадковского) с просьбой уговорить мужа примириться с православной церковью. Толстой сначала диктует жене отказ, а затем говорит дочери Татьяне вовсе не отвечать Антонию.

В Гаспру приезжают все сыновья, чтобы увидеться, а возможно, и проститься с отцом. Согласно воспоминаниям Ильи Львовича прощание, собственно, и состоялось. «Почувствовав себя слабым, он пожелал со всеми проститься и по очереди призывал к себе каждого из нас, и каждому он сказал свое напуствие.

Он был так слаб, что говорил полушепотом, и, простившись с одним, он некоторое время отдыхал и собирался с силами.

Когда пришла моя очередь, он сказал мне приблизительно следующее: “Ты еще молод, полон и обуреваем страстями. Поэтому ты еще не успел задумываться над главными вопросами жизни. Но время это придет, я в этом уверен. Тогда знай, что ты найдешь истину в евангельском учении. Я умираю спокойно только потому, что я познал это учение и верю в него. Дай Бог тебе это понять скорее. Прощай”.

Я поцеловал ему руку и тихонько вышел из комнаты.

Очутившись на крыльце, я стремглав кинулся в уединенную каменную башню и там в темноте разрыдался, как ребенок…

Когда я огляделся, я увидал, что около меня, на лестнице, кто-то сидел и тоже плакал…»

Приезжает и Лев Львович. Но еще до его приезда Софья Андреевна записала в дневнике странные слова: «Вышел у Ясинского роман Лёвы; боюсь читать…»

Это был роман «Поиски и примирения», который печатался весь 1902 год, с 1 по 12 номер, в журнале «Ежемесячные сочинения». У руководителя журнала Иеронима Иеронимовича Ясинского, плодовитого беллетриста и журналиста, была плохая репутация в общественных кругах. Он начинал как либерал, сотрудничая с «Вестником Европы» и «Отечественными записками», затем выступал в «охранительном» духе, а после революции редактировал коммунистические издания. Выбор его в качестве издателя был выбором в пользу бедных. До этого Льву Львовичу отказали Стасюлевич («Вестник Европы»), Короленко («Русское богатство») и даже любивший его Суворин («Новое время»).

Роман представлял собой многостраничную полемику Льва Львовича с отцом, да еще и подписанную новым литературным именем: «Граф Лев Толстой-сын».

Лев Львович не стремился подчеркивать свои сыновьи отношения к субъекту полемики. Новое литературное имя он взял по необходимости – после того, как некоторые статьи, подписанные «Л. Л. Толстой» стали цитироваться и перепечатываться провинциальными изданиями как статьи его отца. Подпись «Граф Лев Толстой-сын» снимала эту проблему. Но и создавала новую, куда более сложную. Хотел того Лев Львович или нет, но первый его роман, как и «Прелюдия Шопена», был воспринят публикой как демонстрация внутрисемейных разногласий Толстых. Получалось, что человек, который открывает всему миру новые пути веры, не имеет поддержки в своей семье. Что же это за учитель такой, от которого бегут собственные дети?

Ситуация усугублялась еще и тем, что после отлучения Толстого от церкви общество раскололось на два лагеря, причем оба парадоксальным образом были в восторге от отлучения. Одни (в основном радикально настроенная молодежь) поздравляли Толстого с тем, что он окончательно порвал с реакционной церковью и примкнул к освободительному движению. Другие (не менее радикально настроенные православные люди) радовались тому что «антихрист» в лице Толстого заклеймен твердым церковным актом.

А еще в марте 1901 года Толстым было написано письмо «Царю и его помощникам», в котором предлагались самые решительные социальные, политические и церковные реформы: уничтожение неравенства прав сословий, полная реорганизация школ и высшего образования, запрещение телесного наказания, свобода религиозных собраний и проповедей для всех вероисповеданий. Письмо это, конечно, не было напечатано в России, но ходило по рукам в списках и зарубежных изданиях.

В свою очередь правительство запретило давать в газетах сообщения о состоянии здоровья Толстого в Крыму.

В такой накаленной общественной атмосфере появление романа «Поиски и примирения» не могло быть расценено иначе, как «нож в спину» собственного отца. Говоря нынешним языком, он становился фигурой «нерукопожатной» для поклонников Толстого. А среди этих поклонников были очень влиятельные литературные и общественные лица. Так, поступок Льва Львовича возмутил Чехова и Горького.

Горький в конце 1902 года фактически перекрыл Льву Львовичу кислород, надавив своим авторитетом на редактора журнала «Мир Божий» Федора Дмитриевича Батюшкова, который хотел напечатать новый роман Льва Львовича «Иван Савин». Обиженному автору Горький прямо написал: «Тот факт, что Вы нашли возможным печатать Ваш роман в журнале, где по поводу “Воскресения” Вашего великого отца писали гнусности (имелись в виду «Поиски и примирения» и журнал Ясинского – П. Б.), навсегда поселил во мне отрицательное к Вам – как человеку – отношение. Я читал Ваш роман и позволю себе отрицать в Вас присутствие литературного таланта».

Лев Львович расценил поступок Горького как «подлость» и писал о нем матери: «Это пройдоха и актер». Пожаловался он и отцу. «Он удивился тому что Горький так поступил со мной…» («Опыт моей жизни»).

В августе 1903 года Лев Львович обратился к Чехову с просьбой прочитать другой его роман, предназначавшийся для журнала «Русская мысль». Чехов ответил вежливым, холодным отказом. Когда в октябре этого года Лев Львович был проездом в Ялте, он посетил Чехова, с которым когда-то собирался вместе поехать в Америку. Судя по письму Чехова Ольге Леонардовне Книппер, встреча была поначалу натянутой: «Сначала я был с ним холоден, а потом стал добрее, стал говорить с ним искренно; он расчувствовался…»

Печатать роман «Поиски и примирения» было во всех отношениях невыгодно для автора. И он был достаточно умен, чтобы это понимать. Если он решился на это, то им, по всей видимости, двигали два соображения. Первое – он очень хотел стать писателем! Второе – он не желал считаться с тем, что он сын Льва Толстого. И наконец – почему не признать, что Лев Львович искренне считал идеи своего отца вредными для России? Особенно для молодежи. Ведь он сам пережил этот печальный опыт.

12 февраля 1901 года он писал Суворину в связи с романом «Поиски и примирения»: «Я продолжаю стучаться в ворота, продолжаю просить, чтобы мне их отворили. Я несу ношу которая другим может показаться не ценной, но которая для меня дорога. А тому, кто стучится, рано или поздно отворят. Я не претендую на то, чтобы быть тем, что мой отец. Я хочу быть тем, что есть я».

Увы, так не получалось. Весь роман выдавал его зависимость от отца, и больше всего именно там, где он спорил с ним.

Главный герой Коля Глебов – гимназист, который сдал экзамены за восьмой класс и едет в имение к родителям. Это сложный мальчик, пребывающий в нравственных поисках. Он начитался сочинений Толстого, и это «так сильно подействовало на него, что он один вечер серьезно думал бросить гимназию и бежать в деревню, самому работать с народом и жить настоящим христианином. Но он не сделал этого. Он понял, что делать это было бы не умно и не полезно, ни для него самого, ни для других».

В имение Глебовых приезжает «толстовец» Иван Иванович Воронин. Мать Коли очень не любит «разглагольствований» Воронина. И вообще, не любит «толстовцев».

У Глебовых гостит молодой человек Борис Славин, который влюблен в сестру Коли Варю. Еще совсем недавно Борис вел распутный образ жизни, теперь исправился. Борис не любит Толстого-философа, но любит Толстого-художника.

«Он говорит одну правду и в то же время забывает, перескакивает через другую, которую сам же когда-то признавал. Он непоследователен и противоречив. Он иногда страшно силен… Вот отчего Толстой-художник гораздо больше учитель, чем Толстой-мыслитель», – заявляет Славин.

Коля с Варей едут на хутор к Воронину. Воронин – художник, рисует «нутро», простых людей. Его мать, «старуха Воронина», по происхождению француженка. Вернувшись с прогулки, она «ненатуральным голосом» говорит, что видела странников, которые идут к ним. «Какие-то темные», – говорит она. «– Темные! – восклицает Воронин. – Как можно, душечка, их так называть! Да это, верно, наши друзья, верно, идут прямо из Ясной Поляны…»

Главные из «темных» – Василий Андреевич Дерюгин с женой Марией Степановной Белявской (то есть они не венчаны). Они не нравятся Коле и Варе, не нравятся «старухе Ворониной», но их обожает Воронин и сестра его матери Софья Александровна. Таким образом «темные» раскалывают людей, вносят сумятицу, беспокойство в чужие дома.

Главный герой романа – это, конечно, сам Лев Львович. Несколько глав посвящено работе Глебова на голоде среди крестьян, его короткому пребыванию в армии в Царском Селе, его освобождению от присяги и военной службы. Затем наступает нервное истощение, поездка за границу и лечение. Вылечив нервы и избавившись от «толстовства», Николай начинает хозяйничать в имении Долгое. Название этого имения полностью совпадает с названием имения помещика Горохова в семнадцати километрах от Ясной Поляны. Именно туда был вывезен в разобранном виде родовой дом Толстого-отца, который он в молодости продал и проиграл в карты. Обычный читатель романа, разумеется, не знал этого, но зачем-то Льву Львовичу захотелось поселить своего героя именно там, где к моменту написания романа находился (и притом в бесхозном состоянии) дом, который когда-то промотал его отец.

Манера хозяйства в Долгом Глебова решительно отличается от того, что происходило в Ясной Поляне. Глебов строго наказывает крестьян, гоняя их стада со своих лугов. Он считает это справедливым. Он не считает, что живет в роскоши. «Что мне нужно? Ничего особенного. Я пью чай, и мужики пьют чай. Я больше всего люблю картофель, огурцы, и это всего мне полезнее, – и мужикам это доступно. А тем, что они работают физически, они только счастливее меня», – важно думает он. При этом как-то забывается его поездка на французский курорт.

Перед женитьбой на любимой девушке Николай говеет и вспоминает «Анну Каренину». «Он говорил со священником невольно почти точно так же, как говорил Лёвин». Беседа с батюшкой окончательно избавляет его от «толстовства».

В Долгое приезжает Ольга Печникова, с которой у Николая когда-то был роман в Москве. Он рассказывает об этом жене: «Это рана, которая болит… И эта женщина приехала, чтобы нарушить нашу жизнь…» «– Как она смеет ездить ко мне в дом! – восклицает жена, в точности повторяя поведение Кити во время приезда к Лёвиным Анны Карениной. – Как она смеет сюда ездить, дрянная, скверная женщина?! Прогони ее сейчас! Понимаешь, я требую. Сейчас, сейчас, сию минуту пойди и прогони ее, ночью, сейчас отсюда!»

Имение Долгое досталось Николаю по разделу отца. Отношение героя к собственности очень простое. «Не пользоваться собственностью нельзя потому, что это всё равно, что не жить». «Отдав 1000 десятин крестьянам, я ведь останусь почти без дохода». Вообще, все мысли Глебова правильные, но… банальные.

Например: «Полное отрицание форм государственности и религии не ведут к добру и к их совершенствованию». Если это полемика с отцом, то на обывательском уровне. И стоило ли ради этого создавать большой роман? Роман, финальные главы которого полностью повторяли последнюю часть «Анны Карениной», где рассказывается о жизни Лёвина в деревне и о его воззрениях на жизнь, на народ, на религию. Сын как бы напоминал отцу о его прежних убеждениях, в которых он воспитывал старших детей и от которых затем отказался. Это был своего рода упрек отцу. Но зачем, для чего?

Понятно, почему Софья Андреевна «боялась» это читать. Но на самом деле «Поиски и примирения» были прочитаны в семье Толстых еще до выхода романа в свет, в рукописи. 3 декабря 1901 года невестка Толстого Ольга писала своей сестре из Гаспры: «Вчера вечером Лев Николаевич ужасно сокрушался и возмущался писаниями Лёвы, его бездарностью… А вскоре в журнале Максима Белинского (псевдоним Иеронима Ясинского – П. Б.) появится Лёвин роман, в котором, как заявлено, автор изображает «толстовство». Должно быть, это тот роман, о котором Лёва говорил 2 года тому назад. Он хотел назвать его «Слова и дела» и изобразить Льва Николаевича и отца Доры. Очень бестактно и глупо, если это так. Он очень странный и жалкий, Лёва, нечуткий, но искренний и иногда трогательный. Он говорил мне как-то, что его слава превзойдет славу отца. Умора».

«Поиски и примирения» возмутили Толстого. 6 ноября 1901 года он писал старшему брату Сергею Николаевичу: «Лёва – сын, приучает меня к доброте, несмотря на причиняемую боль своими глупыми, бездарными и бестактными писаниями».

На бестактность поведения Льва Львовича указывал ему и Суворин во время чтения рукописи романа: «Зачем Вы всё о толстовцах говорите в романе? Странно как-то выходит: сын Толстого о толстовцах».

Приехав в Гаспру к смертельно больному отцу 29 января 1902 года, Лев Львович совершил какой-то совсем неблаговидный поступок. О нем не говорится в его воспоминаниях, но то, что в воспоминаниях он вообще не упоминает о поездке в Крым, говорит о многом.

В дневнике Гольденвейзера, правда с чужих слов, сказано, что приезд Льва Львовича в Гаспру и разговор с отцом завершился скандалом. «Когда он вошел ко Л. Н., Л. Н. сказал ему, что ему трудно говорить, а всё, что он думает и чувствует, он написал в своем письме, и передал письмо сыну. Лев Львович прочел письмо тут же, в комнате Л. Н., потом вышел в соседнюю и на глазах у всех сидевших там – между прочим графини Софьи Андреевны Толстой – он разорвал письмо умирающего отца на мелкие кусочки и бросил в сорную корзину».

Так это было или нет, но 2 февраля Лев Львович покинул Гаспру, видимо, чувствуя свою вину и недобрый настрой к нему семьи. Приехав в Петербург, он писал матери: «Мне многое хочется сказать вам всем и папа?, если он будет в силах выслушать меня. Мне было очень больно, – прочтите ему это, – что я огорчил его моим романом… Скажите ему, что я люблю его, и поцелуйте его руку, и попросите у него для меня прощения за то, что я огорчил его. Я сделал это невольно, желая оставаться правдивым по отношению к себе самому. Я вовсе не чуждый папа?, а только по возрасту разный с ним. А в душе я к нему гораздо ближе, чем он думает. Конечно, я гадкий, материальный стал, хуже, чем был, но я еще всё надеюсь сделаться лучше, чем я был, если Бог поможет».

И снова два Льва разрывали Софью Андреевну на части. Получив от Лёвы покаянное письмо она тут же ему ответила: «Я получила сегодня твое покаянное трогательное письмо и рассказала папа? его содержание, поспешив на всякий случай это сделать. Но он сегодня очень слаб, всю ночь прострадал от живота и не спал ни минуты. На мои слова он только что-то промычал и задремал. Если ему будет лучше, я прочту ему и попрошу ответа – прощения. Он очень похудел, я с содроганием касаюсь его дряхлых косточек и переворачиваю и поднимаю его худенькое, исстрадавшееся, когда-то такое мощное и сильное – тело… Ты не тужи, милый Лёва, он на тебя зла не имеет, и поверь мне, он своим чутким сердцем отлично понимает, что ты его любишь и жалеешь о том, что причинил ему больного…»

10 февраля Толстой почувствовал себя лучше и продиктовал в записную книжку черновик ответа сыну: «Жалею, что сказал слово, которое огорчило тебя. Человек не может быть чужд другому, особенно когда так близко связан, как я с тобою. О прощении речи не может быть, конечно».

Последняя фраза скорее всего означала, что отец не может прощать сына, потому что не чувствует его вины. Но как это было холодно сказано!

Получив «прощение», сын «ликовал»: «Милый папа?, я вчера не выразил в письме к Маше всего того, что я почувствовал, получив твое письмо. Оно очень обрадовало и взволновало меня. Я недостоин твоей любви, но, если действительно она есть ко мне, я ликую. То, что я так взволновался, увидев твою подпись снова, меня убедило в том, до какой степени ты мне дорог…»

А 12 мая, отправляясь из Петербурга в Швецию с женой, где она собиралась снова рожать, он писал в Гаспру: «Прощай, дорогой отец. Обнимаю тебя и вот плачу сейчас один в своей комнате, так мне тяжело без тебя и так я тебя люблю».

Организм Толстого, благодаря неусыпной заботе родных, справился с воспалением легких. Но в начале мая 1902 года у него обнаружился брюшной тиф. Его жизнь снова повисла на волоске. Почему-то Толстой отказался показать письмо сына Софье Андреевне. И она, что-то подозревая, написала Лёве: «Судя по тому, что ты мне писал, ты очень нервничаешь, а чего тебе недостает? Живешь, как хочешь, милая жена, прекрасный ребенок. У тебя запросы в жизни большие, чем возможно удовлетворить».

Это была чистейшая правда! Как и то, что она написала в дневнике о муже во время его второй крымской болезни: «Лев Николаевич прежде всего писатель, излагатель мыслей, но на деле и в жизни он слабый человек, много слабее нас, простых смертных».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.