Завещание младенца
Завещание младенца
С февраля по апрель 1895 года Лев Львович лечится в подмосковной санатории Ограновича, а затем по его совету уезжает в Ганге – городок на юге Финляндии с большинством шведского населения. Здесь он пробудет до осени, а в сентябре переедет в Швецию, в Энчёпинг, к врачу Эрнсту Вестерлунду.
Весь 1895 год Лев Львович всё еще остается «толстовцем» и очень нуждается в поддержке отца. «Милый друг папа?, нет дня, чтобы я не думал о тебе…» – пишет он ему из Гангё.
Отец же озабочен совсем другим. 1895 год – одновременно и тяжелое, и очень насыщенное разными событиями время в жизни Толстого. Смерть Ванечки, начало душевной болезни жены, ее увлечение музыкантом Сергеем Ивановичем Танеевым, которое рождает в шестидесятисемилетнем Толстом чувство ревности, поведение младших сыновей Андрея и Михаила, женитьба старшего Сергея и другие семейные волнения отвлекают Толстого от творческой работы, но все-таки не настолько, как во время помощи голодающим. В этом году написана одна из его лучших повестей «Хозяин и работник», пишется «Воскресенье», задумана пьеса «И свет во тьме светит».
Этот год – начало театрального триумфа Толстого. 18 октября на сцене Александрийского театра состоялась премьера «Власти тьмы». Успех был невероятный! Из семьи Толстых на премьере были Софья Андреевна с дочерью Таней и сыном Михаилом. Толстой в Петербург не поехал.
«Вызывали неистово автора, – пишет Софья Андреевна мужу, – целый антракт кричали, пока сказали, что автора в театре нет. К нам в ложу нагрянуло столько народу, баронесса Икскуль, Репин, Григорович, дамы разные – просто ужас».
На премьере пьесы в Малом театре в Москве 29 ноября Толстого тоже не было. Но он пришел на генеральную репетицию спектакля.
«Поставили “Власть тьмы” превосходно, – в тот же день в письме к Льву Львовичу поделилась радостью Софья Андреевна. – Декорации так сделаны, особенно двора, что полный престиж и можно забыть, что это театр, а не действительность. Играют тоже хорошо, хотя желательно бы лучше. Когда кончилась сцена Митрича с девчонкой, которая сыграла удивительно, – весь театр плакал… Папа не очень показывал, что с ним происходит; он усиленно сморкался и молчал. Только сказал, что жалко, что такую девочку маленькую играть заставили такую ужасную вещь и что совестно это. А это-то и трогательно, по-моему, что девочка маленькая».
С этого времени «Власть тьмы» с успехом шла во многих театрах. Но слава Толстого-писателя не мешала власти продолжать и даже усиливать гонения на «толстовцев». Кроме Хохлова и Изюмченко за отказ от военной службы пострадали публицист Михаил Аркадьевич Сопоцько и друг Толстых, театральный деятель Леопольд Антонович Сулержицкий – одного посадили в тюрьму и сослали в Олонецкую губернию, другого отправили на принудительное психиатрическое обследование.
В июне 1895 года начинаются гонения на секту духоборов, которой сочувствовал Толстой. Поводом стало торжественное сожжение духоборами оружия в Елизаветпольской и Тифлисской губерниях. Если в первой – это прошло сравнительно спокойно, то в Тифлисской – губернатор Шервашидзе с казаками устроили настоящее побоище. «Так били, так раскровянили лица, что брат брата не узнавал: трава была не видна от крови», – вспоминали очевидцы. Рассказывали страшные подробности о постое казаков в духоборческом селе: «Казаки откровенно грабили, секли мужчин и насиловали женщин, предварительно заперев мужчин в сараи».
На Кавказ с целью выяснить положение дел отправляется соратник Толстого Бирюков. Толстой пишет первое письмо руководителю духоборов Петру Васильевичу Веригину, которое начинается обращением «Дорогой брат!», а заканчивается словами: «Не могу ли чем-нибудь служить вам? Вы меня очень обрадуете, если дадите какое-либо поручение». С этого момента начинается деятельное участие писателя в судьбе духоборов, которое завершится их переселением (около 8000 человек) в Канаду в 1898–1899 годы. Чтобы финансировать это переселение, Толстой, вопреки своему отказу от авторских прав, все-таки продаст права на издание романа «Воскресение» издательскому магнату Адольфу Федоровичу Марксу.
В свете этих событий отец просто не мог глубоко входить в положение больного, но все-таки уже выздоравливавшего сына. Поэтому пять писем, написанных им Лёве с мая по декабрь 1895 года, это совсем не мало, но очень много.
«Соскучился по тебе, дорогой Лёва, давно не имея известий о тебе и зная, что ты один. Не знаю, как на тебя, – и в болезненном состоянии, – но я любил и молодым и теперь люблю быть один. Ближе к Богу, не развлекают от Него. А это очень хорошо всем нам и тебе в особенности, в твоей болезни».
В подробности физического состояния сына он не входит и о них не спрашивает. Его волнует только его духовное настроение. «Одно, что бы я желал для тебя, это то, чтобы ты хоть немного верил, что основа твоей жизни в душе, а не в теле».
С большей озабоченностью он пишет о болезни Софьи Андреевны. Но и здесь Толстой неумолим: «Душевное состояние мама? лучше в том смысле, что горе менее остро, физически лучше, но нехорошо тем, что она не может подняться на религиозную точку зрения и прямо страдает о том, что дорогое ей существо, бывшее живым, зарыли в землю, и от существа этого ничего не осталось…»
А в дневнике замечает: «Соня всё так же страдает и не может подняться на религиозную высоту… Причина та, что она в животной любви к своему детищу привила все свои духовные силы».
Впоследствии Софья Андреевна прочитает эти слова и оскорбится. «Почему животной любви? – спрашивает она в “Моей жизни”. – Много у меня было детей, но именно к Ваничке в наших обоюдных чувствах преобладала духовная любовь. Мы жили с ним одной душой, понимали друг друга и постоянно уходили, несмотря на его возраст, в область духовную, отвлеченную».
Отношение к смерти Ванечки выявило разницу в понимании супругами не только материальных, но и духовных вопросов. Для отца мертвый сын – «существо, бывшее живым», которое «зарыли в землю». Для Софьи Андреевны – источник непреходящей боли, часть ее самой, которую «зарыли в землю». Толстой это в общем-то понимает, но отказывается признать это духовными переживаниями. Точно так же он беспощаден к Лёве, когда тому элементарно плохо, когда он нуждается в ласке, «няньке», а вместо этого получает моральные наставления.
Но не будем спешить с выводами… Как ни странно, но именно в 1895 году Софья Андреевна в отношении к Лёве занимает позицию, в чем-то сходную со взглядами мужа. А в чем-то еще более беспощадную…
С мая по декабрь она часто пишет сыну, переживая за его одиночество вдали от родных. Сохранилось двадцать одно письмо Софьи Андреевны к Льву Львовичу 1895 года, хранящиеся в рукописном отделе Пушкинского Дома и опубликованные в 2010 году в журнале «Октябрь» Тамарой Бурлаковой. Эти письма – история болезни одновременно и сына, и матери. В этих письмах она особенно откровенна с Лёвушкой (сыном), возможно, потому, что Лёвочка (муж) уже не может быть ее собеседником в каких-то интимных вопросах.
Но в этих письмах постоянно присутствует как бы третий участник переписки – мертвый Ванечка. Именно он в глазах матери является судьей в решении этих вопросов.
«Милый Лёва, пишу тебе главное, потому что хочется отозваться на твои ласковые слова нам, старичкам. На вид всякому покажется, что ты только думаешь о своем нездоровье, а я знаю, что ты своей чуткой душой чувствуешь всех нас больше, чем кто-либо, и любишь нас, и ждешь своего выздоровления, чтоб пожить с нами и даже для нас, если это понадобится. А я, с своей стороны, молюсь, как Ваничка, его словами, о твоем здоровье и надеюсь на твое выздоровление и на то, что еще твоя жизнь будет и полна, и счастлива, и полезна людям» (письмо от 8 мая).
Ванечка, со смерти которого прошло чуть больше двух месяцев, сразу становится главным героем этих писем. И всё, что происходит с третьим сыном, мать понимает только как проекцию судьбы Ванечки. Буквально – как исполнение его воли. Это уже не рациональный подход отца к «душе» и «телу» в их противоречии, а безумный взгляд больной матери на сыновей как на «вампира» и «донора». В одном убывает, в другом прибавляется. Один умер, другой обязан жить.
«И в тебе, как и в Ваничке, много было духовного, и это большое несчастье, что ты заболел и невольно должен был обратить внимание на свое тело. Бог даст, ты окрепнешь и будешь такой, каким был, т. е. выйдешь из материального опять в духовный мир. Ты часто на меня сердишься, но никто тебя так всего не понимает и не чувствует, как я» (письмо от 8 мая).
Еще в колонии Ограновича она заметила, что сын прибавил в весе. Но, как и муж, она решила, что дело тут не в докторах. «Странное было совпадение, – вспоминает она в “Моей жизни”. – Целый год этот маленький Ваничка, не пропуская ни одного дня, молился по вечерам со мною об исцелении брата Льва… И вот с той недели, как умер Ваничка, Лев стал прибавлять весу, сначала с первого дня смерти Ванички он прибавил 2 фунта, а к концу апреля – 22 фунта… Точно Ваничка исполнил свою миссию и отошел к Богу, пославшему его».
«Очень я потупела, милый Лёва, от горя», – признается она сыну 28 мая.
На Лёву, таким образом, ложится громадная ответственность. Мать осталась без своего любимца и самого духовного сына. И то же самое случилось с отцом, он лишился духовного наследника. Перед смертью Ванечка вымолил у Бога жизнь для Лёвы. Даже больше: пожертвовал собой, чтобы его брат продолжал жить. Ванечка стал ангелом, а что остается Лёве? Только исполнять завещание младшего брата, стать его духовным наследником! И всё это она всерьез пишет сыну, который только-только начал избавляться от четырехлетней «гнетучки»!
«Еще я хотела сказать, что лечение и выздоровление, несомненно, на свете существует, но я в твое лечение не верю, а знаю наверное, что выздоравливаешь ты от молитвы Ванички; он тебе завещал жить и любить меня, как он любил, на что у тебя такие же задатки, какие были в нем. Он два года, со мной вместе, неустанно и ежедневно молился о тебе по вечерам, так горячо и сознательно, и в тот день как он ушел из жизни – ты стал поправляться. Он молился словами, которым его научила няня: «Господи, исцели раба твоего Божьего Льва от болезни и немощи, и пошли ему здоровья и крепости. Мы с ним страдали, глядя на твое состояние; он видел мое горе и страдал со мной. Теперь он радуется» (25 августа).
Но самой Софье Андреевне не радостно, «…любуемся красотой осени, которая теперь мне ближе весны, т. к. полюбила я смерть, а разлюбила возрождение» (29 сентября). «В душе у меня монастырь, и жизнь всё – суета и пустота» (18 декабря).
Папа учится кататься на велосипеде, начал учить итальянский язык и пишет «Воскресение», которое не нравится Софье Андреевне: «Насколько “Хозяин и Работник” свежий плод, настолько этот рассказ лимбургский сыр[35]». Младшие сыновья гибнут на глазах: «Андрюша нас совсем сокрушил. Болтается на деревню, с мужиками и девками пьет водку, курит и ничем не занимается…» «Знаешь, у меня чувство о нем, почти как о Ваничке, что он тоже умер…» «Миша тоже вступил в плохой период. Животного видно в нем больше, чем духовного. Если не будет над собой работать, пропадет, как и Андрюша».
Вся надежда на Лёву! «Ты, верно, переменился еще с тех пор, как уехал. То есть морально, а не телесно. Ведь люди растут, если они не пошляки. А ты, если я не обманусь – ты даже не такой, как все, а лучше и содержательнее…»
Со смертью Ванечки в самой Софье Андреевне происходит «духовный переворот»: «Мне часто кажется, что я в этот год совсем переродилась душой. Это оттого, что на минуту передо мной открылись двери в вечность, через которые ушел Ваничка и в которые за ним я пройду с радостью, когда эти двери откроются и для меня».
Она стала ближе к мужу, что он замечает в дневнике: «…она поразила меня. Боль разрыва сразу освободила ее от всего того, что затемняло ее душу. Как будто раздвинулись двери и обнажилась та божественная сущность любви, которая составляет нашу душу». Однако, пишет он, «время проходит, и росток этот закрывается опять, и страдание ее перестает находить удовлетворение, vent[36] в всеобщей любви, и становится неразрешимо мучительно. Она страдает в особенности потому, что предмет любви ее ушел от нее, и ей кажется, что благо ее было в этом предмете, а не в самой любви. Она не может отделить одно от другого; не может религиозно посмотреть на жизнь вообще и на свою…»
Всё лето 1895 года в Ясной Поляне гостит музыкант Танеев. Увлечение его игрой перерастает у Софьи Андреевны в болезненное увлечение самим Танеевым, о котором он, возможно, даже не догадывался. «Последнее время совсем одурела от музыки, но очень наслаждалась», – признается она в письме к Лёве.
И он понимает: в Ясной Поляне для него нет места! Ему двадцать шесть лет. И он «зыть» хочет, а не нести на себе тяжелый русский крест, который ему навязывают, пусть и по-разному, отец и мать. Он должен принять свое решение. Свое маленькое решение. Возвращаться в Россию – значит умереть. И он, может быть, впервые делает правильный выбор.
Швеция!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.